XIII

     Между тем на площади пробили зорю. Народ возвратился с работ. В воротах
замычало  стадо,  толпясь  в  пыльном  золотистом  облаке. И  девки  и  бабы
засуетились по  улицам  и дворам, убирая скотину. Солнце скрылось  совсем за
далеким снежным хребтом. Одна голубоватая тень разостлалась по земле и небу.
Над потемневшими садами  чуть  заметно зажглись  звезды, и  звуки  понемногу
затихали  в  станице.  Убрав  скотину, казачки  выходили  на  углы  улиц  и,
пощелкивая  семя, усаживались на  завалинках.  К одному  из  таких  кружков,
подоив двух коров и буйволицу, присоединилась и Марьянка.
     Кружок состоял из нескольких баб и девок с одним старым казаком.
     Речь шла об убитом абреке. Казак рассказывал, бабы расспрашивали.
     - А награда, я чай, большая ему будет? - говорила казачка.
     - А то как же? Бают, крест выйдет.
     - Мосев и то хотел его обидеть. Ружье отнял,  да начальство  в  Кизляре
узнало. . - То-то подлая душа, Мосев-то!
     - Сказывали, пришел Лукашка-то,- сказала одна девка.
     -  У Ямки (Ямка  была холостая  распутная  казачка, державшая шинок)  с
Назаркой гуляют. Сказывают, полведра выпили.
     -  Эко  Урвану счастье!  - сказал кто-то.  - Прямо, что Урван! Да  что!
малый  хорош!  Куда ловок!  Справедливый  малый.  Такой же отец  был, батяка
Кирьяк; в отца весь. Как его убили, вся станица по нем выла... Вон они идут,
никак,-  продолжала говорившая, указывая на казаков,  подвигавшихся к ним по
улице. - Ергушов-то поспел с ними! Вишь, пьяница!
     Лукашка с Назаркой и Ергушовым, выпив полведра, шли к  девкам.  Они все
трое,  в  особенности  старый  казак,  были краснее  обыкновенного.  Ергушов
пошатывался и все, громко смеясь, толкал под бок Назарку.
     - Что, скурехи, песен не играете? - крикнул он на  девок.  - Я  говорю,
играйте на наше гулянье.
     - Здорово дневали? Здорово дневали? - послышались приветствия.
     - Что играть? разве праздник? - сказала баба. - Ты надулся и играй.
     Ергушов захохотал и толкнул Назарку:
     - Играй ты, что ль! И я заиграю, я ловок, я говорю.
     -  Что, красавицы, заснули? -  сказал Назарка. - Мы  с кордона помолить
[Помолить на казачьем  языке  значит  за  вином  поздравить  кого-нибудь или
пожелать счастья  вообще;  употребляется  в  смысле  выпить.  (Прим.  Л.  Н.
Толстого.)] пришли. Вот Лукашку помолили.
     Лукашка,  подойдя  к  кружку,  медленно приподнял папаху и  остановился
против девок.  Широкие  скулы и шея были у  него красны. Он стоял и  говорил
тихо, степенно;  но в этой медленности  и  степенности  движений было больше
оживленности  и  силы,  чем  в  болтовне  и  суетне  Назарки.  Он  напоминал
разыгравшегося  жеребца, который,  взвив хвост  и фыркнув,  остановился  как
вкопанный  всеми  ногами.  Лукашка  тихо  стоял  перед  девками;  глаза  его
смеялись; он говорил мало, поглядывая то на пьяных товарищей,  то  на девок.
Когда  Марьяна подошла  к углу, он ровным,  неторопливым движением приподнял
шапку, посторонился и  снова стал против нее, слегка  отставив ногу, заложив
большие  пальцы за пояс и  поигрывая кинжалом. Марьяна в ответ на его поклон
медленно нагнула голову, уселась  на завалинке  и достала из-за пазухи семя.
Лукашка, не спуская глаз, смотрел на Марьяну и, щелкая семя, поплевывал. Все
затихли, когда подошла Марьяна.
     - Что же? надолго пришли? - спросила казачка, прерывая молчанье.
     - До утра,- степенно отвечал Лукашка.
     - Да что ж, дай бог тебе интерес хороший,- сказал казак,- я рад, сейчас
говорил.
     -  И  я говорю,- подхватил  пьяный Ергушов, смеясь. - Гостей-то  что! -
прибавил он, указывая на  проходившего солдата.  - Водка  хороша солдатская,
люблю!
     - Трех дьяволов к нам пригнали,- сказала одна из казачек. - Уж дедука в
станичное ходил; да ничего, бают, сделать нельзя.
     - Ага! Аль горе узнала? - сказал Ергушов.
     - Табачищем  закурили небось? - спросила  другая казачка. - Да кури  на
дворе сколько хошь,  а в хату не пустим. Хошь станичный  приходи,  не пустю.
Обокрадут  еще.  Вишь,   он  небось,  чертов   сын,  к  себе   не  поставил,
станичный-то.
     - Не любишь! - опять сказал Ергушов.
     - А то бают еще, девкам постелю стлать велено для  солдатов и чихирем с
медом поить,- сказал Назарка, отставляя ногу, как Лукашка, и так же, как он,
сбивая на затылок папаху.
     Ергушов разразился  хохотом  и,  ухватив,  обнял  девку,  которая ближе
сидела к нему.
     - Верно, говорю.
     - Ну, смола,- запищала девка,- бабе скажу!
     -  Говори! - закричал он. -  И впрямь Назарка правду баит; цидула была,
ведь он грамотный. Верно. - И он принялся обнимать другую девку по порядку.
     -  Что   пристал,  сволочь?  -  смеясь,  запищала  румяная  круглолицая
Устенька, замахиваясь на него. Казак посторонился и чуть не упал.
     - Вишь, говорят, у девок силы нету: убила было совсем.
     -  Ну,  смола,  черт тебя принес с кордону! -  проговорила  Устенька и,
отвернувшись от него, снова фыркнула со смеху. - Проспал было абрека-то? Вот
он бы тебя срезал, и лучше б было.
     - Завыла бы небось! - засмеялся Назарка.
     - Так тебе и завою!
     - Вишь, ей и горя нет. Завыла бы? Назарка, а? - говорил Ергушов.
     Лукашка все время молча глядел  на Марьянку. Взгляд его, видимо, смущал
девку.
     -  А что,  Марьянка,  слышь,  начальника у  вас поставили? - сказал он,
подвигаясь к ней.
     Марьяна,  как всегда,  не сразу отвечала и медленно  подняла  глаза  на
казаков. Лукашка смеялся глазами, как будто что-то особенное, независимое от
разговора, происходило в это время между им и девкой.
     -  Да, им хорошо, как две хаты есть,- вмешалась  за Марьяну старуха,- а
вот к Фомушкиным тоже ихнего начальника отвели, так, бают,  весь угол добром
загородил,  а с  своею семьей деваться некуда. Слыхано ли дело, целую орду в
станицу пригнали! Что будешь делать! -  сказала она.  - И каку черную немочь
они тут работать будут!
     - Сказывают, мост на Тереку строить будут,- сказала одна девка.
     -  А  мне сказывали,- промолвил Назарка, подходя к  Устеньке,- яму рыть
будут, девок  сажать за то, что ребят молодых не любят. -  И опять он сделал
любимое коленце,  вслед за  которым все захохотали, а Ергушов тотчас же стал
обнимать старую казачку, пропустив Марьянку, следовавшую по порядку.
     - Что ж Марьянку не обнимаешь? Всех бы по порядку,- сказал Назарка.
     - Не, моя старая слаще, - кричал казак, целуя отбивавшуюся старуху.
     - Задушит! - кричала она, смеясь.
     Мерный топот шагов на конце улицы прервал хохот. Три солдата в шинелях,
с ружьями на  плечо шли в ногу на смену  к  ротному ящику. Ефрейтор,  старый
кавалер,  сердито  глянув на  казаков,  провел  солдат  так,  что  Лукашка с
Назаркой,  стоявшие на  самой  дороге,  должны  были посторониться.  Назарка
отступил, но Лукашка, только прищурившись, оборотил голову и широкую спину и
не тронулся с места.
     -  Люди стоят, обойди,-  проговорил  он, только искоса  и  презрительно
кивнув на солдат.
     Солдаты молча прошли мимо, мерно отбивая шаг по пыльной дороге.
     Марьяна засмеялась, и за ней все девки.
     -  Эки   нарядные   ребята!  -   сказал   Назарка.  -  Ровно  уставщики
длиннополые,- и он промаршировал по дороге, передразнивая их.
     Все опять разразились хохотом.
     Лукашка медленно подошел к Марьяне.
     - А начальник у вас где стоит? - спросил он. Марьяна подумала.
     - В новую хату пустили,- сказала она.
     - Что он, старый или молодой? - спросил Лукашка, подсаживаясь к девке,
     -  А  я  разве  спрашивала,-  отвечала девка.  - За чихирем ему ходила,
видела, с дядей Ерошкой в окне  сидит, рыжий  какой-то. А  добра  целую арбу
полну привезли.
     И она опустила глаза.
     - Уж как я рад, что пришлось с кордона выпроситься!  - сказал  Лукашка,
ближе придвигаясь на завалинке к девке и все глядя ей в глаза.
     - Что ж, надолго пришел? - спросила Марьяна, слегка улыбаясь.
     - До утра. Дай семечек,- прибавил он, протягивая руку.
     Марьяна совсем улыбнулась и открыла ворот рубахи.
     - Все не бери,- сказала она.
     -  Право, все  о тебе  скучился,  ей-богу,-  сказал сдержанно-спокойным
шепотом Лука, доставая семечки из-за пазухи девки,  и, еще ближе пригнувшись
к ней, стал шепотом говорить что-то, смеясь глазами.
     - Не приду, сказано,- вдруг громко сказала Марьяна, отклоняясь от него.
     -  Право... Что  я  тебе сказать хотел,- прошептал  Лукашка,-  ей-богу!
Приходи, Машенька.
     Марьянка отрицательно покачала головой, но улыбалась.
     - Нянюка Марьянка! А нянюка! Мамука ужинать зовет,- прокричал, подбегая
и казачкам, маленький брат Марьяны.
     - Сейчас  приду,- отвечала  девка,- ты  иди,  батюшка, иди один; сейчас
приду.
     Лукашка встал и приподнял папаху.
     -  Видно,  и  мне   домой  пойти,  дело-то  лучше  будет,-  сказал  он,
притворяясь небрежным, но едва сдерживая улыбку, и скрылся за углом дома.
     Между  тем  ночь уже  совсем  опустилась  над  станицей.  Яркие  звезды
высыпали на темном небе. По улицам  было темно  и  пусто.  Назарка остался с
казачками на завалинке, и  слышался их хохот. А  Лукашка, отойдя тихим шагом
от  девок,  как  кошка  пригнулся  и  вдруг  неслышно  побежал,  придерживая
мотавшийся кинжал, не домой, а по направлению к дому хорунжего. Пробежав две
улицы и  завернув  в переулок, он  подобрал черкеску  и сел  наземь  в  тени
забора.  "Ишь, хорунжиха,-  думал он про  Марьяну,- и не  пошутит, черт! Дай
срок".
     Шаги приближавшейся женщины развлекли  его.  Он  стал  прислушиваться и
засмеялся сам с собою. Марьяна, опустив голову, шла скорыми и ровными шагами
прямо на него, постукивая хворостиной по кольям забора. Лукашка приподнялся.
Марьяна вздрогнула и приостановилась.
     - Вишь, черт проклятый! Напугал меня. Не пошел же домой,- сказала она и
громко засмеялась.
     Лукашка обнял одною рукой девку, а другою взял ее за лицо.
     - Что  я  тебе  сказать  хотел...  ей-богу!..  -  Голос  его  дрожал  и
прерывался.
     - Каки разговоры нашел по ночам,- отвечала Марьяна. - Мамука ждет, а ты
к своей душеньке поди.
     И, освободившись от его руки, она  отбежала несколько шагов.  Дойдя  до
плетня своего двора, она остановилась и оборотилась к казаку, который  бежал
с ней рядом, продолжая уговаривать ее подождать на часок.
     - Ну, что сказать хотел, полуночник? - И она опять засмеялась.
     -  Ты не смейся надо мной, Марьяна! Ей-богу! Что ж, что у меня душенька
есть? А черт ее  возьми.  Только слово скажи, уж так любить буду - что хоть,
то  и  сделаю. Вон они! (И  он погремел деньгами в кармане.) Теперь заживем.
Люди радуются, а я что? Не вижу от тебя радости никакой, Марьянушка!
     Девка  ничего  не отвечала,  стояла перед  ним  и  быстрыми  движениями
пальцев на мелкие куски ломала хворостинку.
     Лукашка вдруг стиснул кулаки и зубы.
     - Да и что все ждать да ждать! Я ли тебя не люблю, матушка! Что  хочешь
надо мной делай,- вдруг сказал он, злобно хмурясь, и схватил ее за обе руки.
     Марьяна не изменила спокойного выражения лица и голоса.
     -  Ты  не куражься, Лукашка, а слушай ты мои слова,-  отвечала она,  не
вырывая рук, но  отдаляя от себя  казака.  -  Известно, я девка, а  ты  меня
слушай. Воля не моя, а коли ты меня любишь, я тебе вот что скажу. Ты руки-то
пусти, я сама скажу. Замуж пойду, а глупости от  меня никакой не дождешься,-
сказала Марьяна, не отворачивая лица.
     -  Что  замуж  пойдешь?  Замуж  -  не  наша  власть.  Ты  сама  полюби,
Марьянушка,- говорил Лукашка.  вдруг из мрачного и рьяного сделавшись  опять
кротким, покорным и нежным, улыбаясь и близко глядя в ее глаза.
     Марьяна прижалась к нему и крепко поцеловала его в губы.
     - Братец! - прошептала она, порывисто прижимая его к себе. Потом вдруг,
вырвавшись, побежала и, не оборачиваясь, повернула в ворота своего дома.
     Несмотря на просьбы казака подождать еще минутку,  послушать, что он ей
скажет, Марьяна не останавливалась.
     - Иди! Увидят! - проговорила она.  - Вон и то,  кажись, постоялец  наш,
черт, по двору ходит.
     "Хорунжиха,- думал себе Лукашка,-  замуж пойдет! Замуж само собой, а ты
полюби меня".
     Он застал Назарку  у Ямки и, с ним вместе погуляв,  пошел  к Дуняшке и,
несмотря на ее неверность, ночевал у нее.