XIV

     Действительно, Оленин ходил  по двору в  то время. как Марьяна прошла в
ворота, и  слышал, как она  сказала: "Постоялец-то, черт, ходит". Весь  этот
вечер  провел он  с  дядей Ерошкой на крыльце своей новой квартиры. Он велел
вынести стол,  самовар,  вино, зажженную свечу  и за  стаканом чая и сигарой
слушал рассказы старика,  усевшегося  у его ног на приступочке. Несмотря  на
то,  что воздух был тих,  свеча плыла  и  огонь  метался  в разные  стороны,
освещая то  столбик крылечка,  то стол и посуду, то  белую стриженую  голову
старика. Ночные бабочки вились и, сыпля пыль с крылышек, бились по столу и в
стаканах,  то  влетали в огонь  свечи, то исчезали  в  черном  воздухе,  вне
освещенного круга. Оленин выпил с Ерошкой вдвоем пять бутылок чихиря. Ерошка
всякий  раз,  наливая стаканы,  подносил один Оленину, здороваясь  с ним,  и
говорил без устали.  Он рассказывал  про  старое  житье казаков, про  своего
батюшку Широкого, который один на спине приносил кабанью тушу в десять пуд и
выпивал  в  один  присест  два ведра  чихирю. Рассказал про свое времечко  и
своего няню [Няней называется в прямом  смысле всегда  старшая сестра,  а  в
переносном "няней"  называется  друг. (Прим. Л.  Н.  Толстого.)]  Гирчика, с
которым  он из-за Тереку  во  время  чумы  бурки переправлял. Рассказал  про
охоту,  на  которой он в одно  утро двух оленей  убил.  Рассказал  про  свою
душеньку,  которая  за  ним  по  ночам  на  кордон  бегала. И  все  это  так
красноречиво  и  живописно  рассказывалось,  что  Оленин   не  замечал,  как
проходило время.
     -  Так-то, отец  ты мой,-  говорил он,- не застал ты меня в мое золотое
времечко, я бы тебе все показал. Нынче Ерошка кувшин облизал, а то Ерошка по
всему полку гремел. У кого первый конь, у кого шашка гурда [Шашки и кинжалы,
дороже всего ценимые на Кавказе, называются по мастеру - Гурда. (Прим. Л. Н.
Толстого.)], к  кому выпить  пойти,  с кем  погулять?  Кого в  горы послать,
Ахмет-хана убить? Все Ерошка. Кого девки  любят? Все Ерошка  отвечал. Потому
что я настоящий джигит был. Пьяница, вор,  табуны в горах отбивал, песенник;
на  все руки  был. Нынче уж и казаков таких нету.  Глядеть скверно. От земли
вот (Ерошка указал  на  аршин от земли), сапоги дурацкие наденет, все на них
Смотрит, только и радости. Иль пьян  надуется; да и напьется не как человек,
а  так что-то.  А я кто был? Я  был  Ерошка-вор; меня, мало по станицам,-  в
горах-то знали. Кунаки-князья приезжали. Я, бывало, со  всеми кунак: татарин
- татарин,  армяшка - армяшка,  солдат  - солдат, офицер -  офицер. Мне  все
равно,  только  бы пьяница  был.  Ты,  говорит,  очиститься должен  от  мира
сообщенья: с солдатом не пей, с татарином не ешь.
     - Кто это говорит? - спросил Оленин.
     - А уставщики наши. А муллу или кадия татарского  послушай. Он говорит:
"Вы неверные, гяуры,  зачем свинью едите!" Значит, всякий свой закон держит.
А по-моему,  все  одно. Все бог сделал  на радость человеку. Ни в  чем греха
нет. Хоть с зверя пример возьми. Он  и  в татарском камыше  и в нашем живет.
Куда придет, там и дом. Что бог дал, то и лопает. А наши говорят, что за это
будем  сковороды  лизать.  Я  так думаю, что все  одна фальшь,- прибавил он,
помолчав.
     - Что фальшь? - спросил Оленин.
     -  Да  что уставщики  говорят. У нас, отец мой, в Червленой,  войсковой
старшина  - кунак мне  был.  Молодец  был, как и  я, такой  же.  Убили его в
Чечнях. Так он  говорил, что  это  все уставщики из своей головы выдумывают.
Сдохнешь, говорит, трава вырастет на могилке, вот и все. (Старик засмеялся.)
Отчаянный был!
     - А сколько тебе лет? - спросил Оленин.
     - А бог е знает! Годов семьдесят есть. Как у вас царица была, я  уже не
махонький был. Вот ты и считай, много ли будет. Годов семьдесят будет?
     - Будет. А ты еще молодец.
     - Что  же, благодарю бога, я здоров, всем  здоров; только баба, ведьма,
испортила...
     - Как?
     - Да так испортила...
     - Так, как умрешь, трава вырастет? - повторил Оленин.
     Ерошка, видимо, не хотел ясно выразить свою мысль.
     Он помолчал немного.
     - А ты как думал? Пей! - закричал он, улыбаясь и поднося вино.