Глава III. ПАПА


   Он  стоял подле письменного стола и,  указывая на  какие-то
конверты,  бумаги и кучки денег,  горячился и с жаром толковал
что-то  приказчику Якову Михайлову,  который,  стоя  на  своем
обычном месте,  между  дверью и  барометром,  заложив руки  за
спину, очень быстро и в разных направлениях шевелил пальцами.
   Чем больше горячился папа,  тем быстрее двигались пальцы, и
наоборот,  когда папа замолкал,  и пальцы останавливались;  но
когда Яков сам начинал говорить, пальцы приходили в сильнейшее
беспокойство и  отчаянно  прыгали  в  разные  стороны.  По  их
движениям,  мне кажется,  можно бы было угадывать тайные мысли
Якова;  лицо же  его всегда было спокойно -  выражало сознание
своего достоинства и  вместе с тем подвластности,  то есть:  я
прав, а впрочем, воля ваша!
   Увидев нас, папа только сказал:
   - Погодите, сейчас.
   И  показал движением головы дверь,  чтобы кто-нибудь из нас
затворил ее.
   - Ах,  боже мой  милостивый!  что с  тобой нынче,  Яков?  -
продолжал он к приказчику,  подергивая плечом (у него была эта
привычка). - Этот конверт со вложением восьмисот рублей...
   Яков  подвинул счеты,  кинул восемьсот и  устремил взоры на
неопределенную точку, ожидая, что будет дальше.
   - ...для расходов по экономии в моем отсутствии. Понимаешь?
За  мельницу  ты должен получить тысячу рублей... так или нет?
Залогов  из  казны ты должен получить обратно восемь тысяч; за
сено, которого, по твоему же расчету, можно продать семь тысяч
пудов, - кладу по сорок пять копеек, - ты получишь три тысячи;
следовательно,  всех  денег  у  тебя будет сколько? Двенадцать
тысяч... так или нет?
   - Так точно-с, - сказал Яков.
   Но  по быстроте движений пальцами я  заметил,  что он хотел
возразить; папа перебил его:
   - Ну,  из этих-то денег ты пошлешь десять тысяч в  Совет за
Петровское.  Теперь  деньги,  которые находятся в  конторе,  -
продолжал папа  (Яков смешал прежние двенадцать тысяч и  кинул
двадцать одну тысячу), - ты принесешь мне и нынешним же числом
покажешь  в  расходе.  (Яков  смешал  счеты  и  перевернул их,
показывая,  должно  быть,  этим,  что  и  деньги двадцать одна
тысяча  пропадут  так  же.)  Этот  же  конверт  с  деньгами ты
передаешь от меня по адресу.
   Я  близко  стоял  от  стола  и  взглянул на  надпись.  Было
написано: "Карлу Ивановичу Мауеру".
   Должно быть,  заметив,  что я прочел то,  чего мне знать не
нужно,  папа  положил мне  руку  на  плечо и  легким движением
показал направление прочь от стола.  Я не понял,  ласка ли это
или замечание,  на всякий же случай поцеловал большую жилистую
руку, которая лежала на моем плече.
   - Слушаю-с,  -  сказал Яков.  -  А  какое  приказание будет
насчет хабаровских денег? Хабаровка была деревня maman.
   - Оставить в  конторе и  отнюдь  никуда не  употреблять без
моего приказания.
   Яков  помолчал несколько секунд;  потом  вдруг  пальцы  его
завертелись с усиленной быстротой,  и он,  переменив выражение
послушного тупоумия,  с  которым слушал господские приказания,
на свойственное ему выражение плутоватой сметливости, подвинул
к себе счеты и начал говорить:
   -  Позвольте  вам  доложить, Петр Александрыч, что, как вам
будет  угодно, а в Совет к сроку заплатить нельзя. Вы изволите
говорить,   -  продолжал  он  с  расстановкой,  -  что  должны
получиться  деньги  с  залогов, с мельницы и сена. (Высчитывая
эти  статьи, он кинул их на кости.) Так я боюсь, как бы нам не
ошибиться  в  расчетах,  -  прибавил  он,  помолчав  немного и
глубокомысленно взглянув на папа.
   - Отчего?
   - А вот изволите видеть:  насчет мельницы, так. мельник уже
два  раза  приходил ко  мне  отсрочки просить и  Христом-богом
божился,  что денег у него нет... да он и теперь здесь: так не
угодно ли вам будет самим с ним поговорить?
   - Что же он говорит?  -  спросил папа,  делая головою знак,
что не хочет говорить с мельником.
   - Да известно что,  говорит, что помолу совсем не было, что
какие деньжонки были,  так все в плотину посадил.  Что ж, коли
нам его снять,  судырь,  так опять-таки найдем ли  тут расчет?
Насчет залогов изволили говорить,  так  я  уже,  кажется,  вам
докладывал,  что наши денежки там сели и  скоро их получить не
придется.  Я  намедни посылал в  город к  Ивану Афанасьичу воз
муки и записку об этом деле:  так они опять-таки отвечают, что
и  рад бы стараться для Петра Александрыча,  но дело не в моих
руках,  а  что,  как по всему видно,  так вряд ли и  через два
месяца  получится  ваша   квитанция.   Насчет  сена   изволили
говорить, положим, что и продастся на три тысячи...
   Он кинул на счеты три тысячи и с минуту молчал, посматривая
то  на счеты,  то в  глаза папа с  таким выражением:  "Вы сами
видите, как это мало! Да и на сене опять-таки проторгуем, коли
его теперь продавать, вы сами изволите знать..."
   Видно было,  что у  него еще большой запас доводов;  должно
быть, поэтому папа перебил его.
   - Я распоряжений своих не переменю,  - сказал он, - но если
в  получении  этих  денег  действительно будет  задержка,  то,
нечего делать, возьмешь из хабаровских, сколько нужно будет.
   - Слушаю-с.
   По  выражению  лица  и  пальцев  Якова  заметно  было,  что
последнее приказание доставило ему большое удовольствие.
   Яков  был  крепостной, весьма усердный и преданный человек;
он,  как  и  все  хорошие приказчики, был до крайности скуп за
своего  господина  и  имел о выгодах господских самые странные
понятия.  Он вечно заботился о приращении собственности своего
господина  на счет собственности госпожи, стараясь доказывать,
что   необходимо   употреблять  все  доходы  с  ее  имений  на
Петровское  (село,  в  котором мы жили). В настоящую минуту он
торжествовал, потому что совершенно успел в этом.
   Поздоровавшись,  папа  сказал,  что  будет  нам  в  деревне
баклуши бить,  что мы перестали быть маленькими и что пора нам
серьезно учиться.
   - Вы уже знаете, я думаю, что я нынче в ночь еду в Москву и
беру вас с собою,  -  сказал он. - Вы будете жить у бабушки, a
maman с  девочками остается здесь.  И вы это знайте,  что одно
для нее будет утешение -  слышать, что вы учитесь хорошо и что
вами довольны.
   Хотя по  приготовлениям,  которые за несколько дней заметны
были,  мы уже ожидали чего-то необыкновенного,  однако новость
эта поразила нас ужасно.  Володя покраснел и  дрожащим голосом
передал поручение матушки.
   "Так вот что предвещал мне мой сон!  - подумал я. - Дай бог
только, чтобы не было чего-нибудь еще хуже".
   Мне очень, очень жалко стало матушку, и вместе с тем мысль,
что мы точно стали большие, радовала меня.
   "Ежели мы  нынче едем,  то,  верно,  классов не будет;  это
славно!  -  думал я. - Однако жалко Карла Иваныча. Его, верно,
отпустят,   потому  что  иначе  не  приготовили  бы  для  него
конверта...  Уж  лучше  бы  век  учиться  да  не  уезжать,  не
расставаться с матушкой и не обижать бедного Карла Иваныча. Он
и так очень несчастлив!"
   Мысли эти мелькали в  моей голове;  я не трогался с места и
пристально смотрел на черные бантики своих башмаков.
   Сказав с  Карлом Иванычем еще  несколько слов  о  понижении
барометра и  приказав Якову не кормить собак,  с  тем чтобы на
прощанье выехать после  обеда послушать молодых гончих,  папа,
против моего ожидания,  послал нас  учиться,  утешив,  однако,
обещанием взять на охоту.
   По  дороге  наверх  я  забежал на  террасу.  У  дверей,  на
солнышке,  зажмурившись,  лежала любимая борзая собака отца  -
Милка.
   - Милочка,  -  говорил я,  лаская ее и целуя в морду,  - мы
нынче едем: прощай! никогда больше не увидимся.
   Я расчувствовался и заплакал.