X

     Город особенно странно и по-новому в этот приезд поразил Нехлюдова.  Он
вечером, при зажженных фонарях, приехал с вокзала в свою квартиру.  По  всем
комнатам  еще  пахло  нафталином,  а  Аграфена  Петровна  и  Корней  -   оба
чувствовали себя измученными и недовольными и  даже  поссорились  вследствие
уборки вещей, употребление которых, казалось, состояло только в  том,  чтобы
их развешивать, сушить и прятать. Комната Нехлюдова была не  занята,  но  не
убрана, и от сундуков проходы к ней были трудны, так что  приезд  Нехлюдова,
очевидно, мешал тем делам, которые по какой-то странной инерции  совершались
в этой квартире. Все это так неприятно своим очевидным безумием, которого он
когда-то был участником, показалось Нехлюдову после впечатлений  деревенской
нужды, что он решил переехать на другой же  день  в  гостиницу,  предоставив
Аграфене Петровне убирать веши, как  она  это  считала  нужным,  до  приезда
сестры, которая распорядится окончательно всем тем, что было в доме.
     Нехлюдов с утра вышел из дома, выбрал себе недалеко от острога в первых
попавшихся, очень скромных и грязноватых меблированных комнатах помещение из
двух номеров и, распорядившись о том, чтобы туда были перевезены  отобранные
им из дома вещи, пошел к адвокату.
     На дворе было холодно. После гроз и дождей наступили те холода, которые
обыкновенно бывают весной. Было так холодно и такой пронзительный ветер, что
Нехлюдов озяб в легком пальто и все прибавлял шагу, стараясь согреться.
     В его воспоминании  были  деревенские  люди:  женщины,  дети,  старики,
бедность и измученность, которые он как будто теперь в первый раз увидал,  в
особенности улыбающийся старичок-младенец, сучащий безыкорными ножками, -  и
он невольно сравнивал с ними то, что  было  в  городе.  Проходя  мимо  лавок
мясных, рыбных и готового платья, он был поражен - точно в первый раз увидел
это - сытостью того огромного количества таких чистых и  жирных  лавочников,
каких нет ни одного человека в деревне.  Люди  эти,  очевидно,  твердо  были
убеждены в том, что их старания  обмануть  людей,  не  знающих  толка  в  их
товаре, составляют не праздное, но очень полезное занятие.  Такие  же  сытые
были кучера с огромными задами и пуговицами на спине, такие  же  швейцары  в
фуражках, обшитых галунами, такие же горничные в фартуках и  кудряшках  и  в
особенности лихачи-извозчики с подбритыми затылками, сидевшие, развалясь,  в
своих пролетках, презрительно и развратно рассматривая проходящих.  Во  всех
этих людях он невольно видел теперь тех самых  деревенских  людей,  лишенных
земли и  этим  лишением  согнанных  в  город.  Одни  из  этих  людей  сумели
воспользоваться городскими условиями и стали такие  же,  как  и  господа,  и
радовались своему положению, другие же стали в городе в еще худшие  условия,
чем в деревне, и были еще более жалки. Такими жалкими  показались  Нехлюдову
те сапожники, которых он увидал работающих в окне одного подвала;  такие  же
были худые, бледные, растрепанные прачки, худыми оголенными руками гладившие
перед открытыми окнами, из которых валил мыльный  пар.  Такие  же  были  два
красильщика в фартуках и опорках на  босу  ногу,  все  от  головы  до  пяток
измазанные  краской,  встретившиеся  Нехлюдову.  В  засученных  выше   локтя
загорелых жилистых слабых руках они  несли  ведро  краски  и  не  переставая
бранились. Лица  были  измученные  и  сердитые.  Такие  же  лица  были  и  у
запыленных с черными лицами ломовых извозчиков, трясущихся на своих  дрогах.
Такие же были у оборванных опухших мужчин и женщин,  с  детьми  стоявших  на
углах улиц и просивших милостыню. Такие же лица были видны в открытых  окнах
трактира, мимо которого пришлось пройти Нехлюдову.  У  грязных,  уставленных
бутылками и чайной посудой столиков, между которыми,  раскачиваясь,  сновали
белые половые,  сидели,  крича  и  распевая,  потные,  покрасневшие  люди  с
одуренными лицами. Один сидел у окна, подняв брови и выставив  губы,  глядел
перед собою, как будто стараясь вспомнить что-то.
     "И зачем они все собрались тут?"  -  думал  Нехлюдов,  невольно  вдыхая
вместе с пылью, которую нес на него холодный ветер,  везде  распространенный
запах прогорклого масла свежей краски.
     На одной из улиц с ним поравнялся обоз ломовых, везущих какое-то железо
и так страшно гремящих по неровной мостовой своим  железом,  что  ему  стало
больно ушам и голове. Он прибавил шагу, чтобы  обогнать  обоз,  когда  вдруг
из-за грохота железа услыхал свое  имя.  Он  остановился  и  увидал  немного
впереди себя  военного  с  остроконечными  слепленными  усами  и  с  сияющим
глянцевитым лицом, который, сидя на пролетке лихача, приветственно махал ему
рукой, открывая улыбкой необыкновенно белые зубы.
     - Нехлюдов! Ты ли?
     Первое чувство Нехлюдова было удовольствие.
     - А! Шенбок,  -  радостно  проговорил  он,  но  тотчас  же  понял,  что
радоваться совершенно было нечему.
     Это был тот самый Шенбок, который тогда заезжал  к  тетушкам.  Нехлюдов
давно потерял его из вида, но слышал про него,  что  он,  несмотря  на  свои
долги, выйдя  из  полка  и  оставшись  по  кавалерии,  все  как-то  держался
какими-то  средствами  в  мире  богатых  людей.   Довольный,   веселый   вид
подтверждал это.
     - Вот хорошо-то, что поймал тебя! А то никого в городе нет. Ну, брат, а
ты постарел, - говорил он, выходя из пролетки и расправляя плечи. - Я только
по походке и узнал тебя. Ну, что ж, обедаем вместе? Где  у  вас  тут  кормят
порядочно?
     - Не знаю, успею ли, - отвечал Нехлюдов, думая только о том, как бы ему
отделаться от товарища, не оскорбив его. - Ты зачем же здесь? - спросил он.
     - Да дела, братец. Дела  по  опеке.  Я  опекун  ведь.  Управляю  делами
Саманова. Знаешь, богача. Он  рамоли.  А  пятьдесят  четыре  тысячи  десятин
земли, - сказал он с какой-то особенной гордостью, точно он сам  сделал  все
эти десятины. - Запущены дела были ужасно. Земля вся была по крестьянам. Они
ничего не платили, недоимки было больше восьмидесяти тысяч. Я в один год все
переменил и дал опеке на семьдесят процентов  больше.  А?  -  спросил  он  с
гордостью.
     Нехлюдов вспомнил, что слышал, как этот Шенбок именно  потому,  что  он
прожил все свое состояние и  наделал  неоплатных  долгов,  был  по  какой-то
особенной  протекции  назначен  опекуном  над  состоянием  старого   богача,
проматывавшего свое состояние, и теперь, очевидно, жил этой опекой.
     "Как бы отделаться от него, не обидев его?" - думал Нехлюдов, глядя  на
его глянцевитое,  налитое  лицо  с  нафиксатуаренными  усами  и  слушая  его
добродушно-товарищескую болтовню о том, где хорошо кормят, и  хвастовство  о
том, как он устроил дела опеки.
     - Ну, так где же обедаем?
     - Да мне некогда, - сказал Нехлюдов, глядя на часы.
     - Так вот что. Вечером нынче скачки. Ты будешь?
     - Нет, я не буду.
     - Приезжай. Своих уж у меня  нет.  Но  я  держу  за  Гришиных  лошадей.
Помнишь? У него хорошая конюшня. Так вот приезжай, и поужинаем.
     - И ужинать не могу, - улыбаясь, сказал Нехлюдов.
     - Ну что ж это? Ты куда теперь? Хочешь, я довезу.
     - Як адвокату. Он тут за углом, - сказал Нехлюдов.
     - А, да ведь ты что-то в остроге делаешь? Острожным ходатаем стал?  Мне
Корчагины говорили, - смеясь, заговорил Шенбок. - Они уже уехали. Что такое?
Расскажи!
     - Да, да, все это правда, - отвечал Нехлюдов, - что же рассказывать  на
улице!
     - Ну да, ну да, ты ведь всегда чудак был. Так приедешь на скачки?
     - Да нет, и не могу и не хочу. Ты, пожалуйста, не сердись.
     - Вот, сердиться! Ты где  стоишь?  -  спросил  он,  и  вдруг  лицо  его
сделалось серьезно, глаза остановились, брови поднялись. Он, очевидно, хотел
вспомнить, и Нехлюдов увидал в нем совершенно такое же тупое выражение,  как
у того человека с поднятыми бровями и оттопыренными губами, которое поразило
его в окне трактира.
     - Холодище-то какой! А?
     - Да, да.
     - Покупки у тебя? - обратился он к извозчику.
     - Ну, так прощай; очень, очень рад, что встретил тебя, - сказал  Шенбок
и, пожав крепко руку Нехлюдову, вскочил в пролетку, махая перед  глянцевитым
лицом широкой рукой в новой белой  замшевой  перчатке  и  привычно  улыбаясь
своими необыкновенно белыми зубами.
     "Неужели я был такой? - думал Нехлюдов, продолжая свой путь к адвокату.
- Да, хоть не совсем такой, но хотел быть таким и думал, что так  и  проживу
жизнь".