Невозвращенцы

«Изгнание» как красиво оформленный сборник цитат, когда либо используемых в кино. Онсо вкусом обряженв привлекательный переплёт, выдержанный и немного аскетичный. В нём Вы найдёте главы навеянные Тарковским, иллюстрации репринтным способом снятые с «Красной пустыни» Антониони, совсем немного Бресона и Бергмана.Этот сборник «для ценителей избранного» прекрасен и целомудренно холоденсвоим безграничным и иллюзорным всезнанием. И это становиться его главным достоинством и высшим недостатком. Звягинцев выбрал форму нащупанную им ещё в «Возвращении», он взял обещающее величие шедевров клише, а процесс шлифовки, откалывания всего не нужного, поиск абсолюта, это и есть «Изгнание». Фильм который целостен и выверен, чья выхолощенная реальность самоидентична - она «есть», а те кто её населяют безлики, они вписаны в эту реальность, мастерки слиты с ней, адаптированный к промышленным кварталам и пустым домам с кожаными диванами и старыми телефонами. Вмонтированы в идеальный фон, в котором голубое платье героини и облупившаяся лазурная краска на решетках железной кровати, это уже не просто цветовое совпадение, это - ансамбль.
Ни одного из героев «Изгнания» нельзя вычленитьиз контекста звягинцевской реальности, фильм заканчивается и заканчиваются Они. Исчезают застрявшие в своём персональном «небытие». Это не рай, не чистилище, это – пустота. Пустота без грусти, без мыслей, хорошо склеенное ничто. Кажется, что кроме сценарных реплик ни у кого в фильме нет посторонних мыслей, нет жизни, дыхания. Живы те кто смотрит в это окно вырезанное Звягинцевым на плоскости экрана, а Они никогда и не были реальны, Они даже не марионетки, волшебным образом оживающие в руках мастера, они «ничто» в безвоздушном уголке незаконченного или ещё не созданного мира. Александр и Вера бездушны, и из-за этого обделенного неимения начинают тянуть жизнь из зрителя следящего за их безрадостным чуждым живым существованием.
Создается стойкое впечатление, что захваченная и удержанная Звягинцевым на киноплёнке действительность единственная и подлинная, что у героев кроме этих дней в голомот беспредметной тоски мире не было ни прошлого, а будущее до скуки не возможно, что вся их жизнь скупое проигрывание бесконечных истин. Режиссёр рисует не быт героев, а их «бытие» сотканное изаллюзий и немотивированных действий. Люди не имеющие подобия людей, существа красиво обрисованные сценарной мотивацией ничегонеделанья имитируют чувства в рамках декоративно сложносочиненной реальности.
У «Изгнание» есть одно большое преимущество, намёки на религиозный гуманизм и всепрощение не смотрятся в нём заигрыванием с Богом. Звягинцев отсылает зрителя как опытный иезуит к тем местам в Библии, который даже не верующий интуитивно чувствует. Он оставляет знаки, обещая, что если их собрать то откроется скрытое, погребённое под молчаливым сосредоточением прозрение. Мученические имена героев – Вера, Марк, если и скромный намёк, то Ева – прямая отсылка к ветхозаветной прародительнице. Пазлы с репродукцией «Благовещения», собираемые кроткими не от мира сего детьми, где составленные по отдельности Гавриил и Мария, так и не хотели складываться в единую картину продолжая пустовать серым картоном. Пилатовское«умывание рук» Веры, после того как всё уже решено за неё, азначит и вина лежит на ком-то другом. Источник пересохший, но на памяти отца когда-то текший под их родовой без всякой национальности дом. Церковь закрытая, со снятым колоколом – людей в здешних краях мало, священник перебрался в другую паству.Маленький ослик, ёще немного подрасти и начнутся бесконечные монотонные гиблые дни. Такова жизнь, Бальтазар!
Люди как после райского изгнания, беззастенчиво причиняют боль не думая, что всепрощения не будет, не будет ничего, и если побежать быстрее мимо мелькающих деревьев в маленьком лесу близь одинокого дома, или проехать чуть дальше по пустой городской дороге, то непременно упрешься в фанерный горизонт, так похожий на настоящий.
Закольцованность действия - это проклятие, древнее как сама жизнь.Герои будут проживать эти несколько дней в конце лета снова и снова, попадая в ловушку созданную эстетом Звягинцевым. Они не выберутся из этой временной петли, так и останутся «вещами» в себе.
Звягинцев нашел свой стиль, он безоговорочно принял язык философскойпритчи, еёсублимированную, архитипическую действительность. Почувствовал её универсальные, все применимые составляющие. И если сартровская экзистенциальная «тошнота» не охватит Вас после такого, то значит всё поправимо.