В своём манифесте «Фильм без интриги» В.П. Дёмин не случайно отвёл исключительное место творчеству Антона Павловича Чехова, ставшему, согласно выдвинутой киноведом гипотезе, особого рода вершиной в тонком и непрерывном процессе эволюции художественной формы, берущем исток у классиков античности и, в частности, одарившем нас шедеврами Вильяма Шекспира. Театр на протяжении тысячелетий наблюдал постепенное разрушение чётко очерченной, напряжённой фабулы – интриги – в пользу обогащения повествования самоценными подробностями, психологическими нюансами и даже намеренными недоговорённостями¹, достигнув важного рубежа в знаменитых пьесах нашего выдающегося соотечественника. Кинематографу потребовалось, к счастью, несравненно меньше времени – и своеобразным камертоном Виктору Петровичу в данном отношении послужили именно экранизации чеховского наследия. От ранних попыток пересказать на киноязыке (в том числе на языке «великого немого») юмористические зарисовки – к стремлению проникнуть в суть таких лирических шедевров, как «Дама с собачкой»², и дальше… Знаменательно, что именно в 1960-70-е, причём сразу в нескольких странах, появились первые, пока несовершенные киноадаптации пьес Антона Павловича. Но если «Дядя Ваня» в прочтении Андрея Кончаловского (с Иннокентием Смоктуновским в заглавной роли) оставался, к сожалению, несвободным от компромиссных драматургических решений, то опыт его младшего брата видится в высшей степени удачным и показательным.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что Никита Михалков и Александр Адабашьян (кстати, выступивший и одним из художников-постановщиков) не рискнули или не пожелали обратиться к завершённому и, тем более, признанному сценическому произведению Чехова, взяв за основу дебютную пьесу «Платонов», или «Безотцовщина», и задействовав мотивы из ряда рассказов. То есть увидела свет фантазия, почти музыкальная вариация на постоянные (слово «излюбленные» прозвучало бы здесь двусмысленно) темы автора, к которой априори было бесполезно предъявлять претензии в несоблюдении переосмысленных им законов драматургии – но которая следует этим законам превосходно. Режиссёру, по сути, удалось искусно реализовать художественную максиму о мучительном сломе устоявшегося жизненного уклада и крушении целых империй, происходящих подспудно, тихо, незримо, задолго до бурных и кровопролитных революционных катаклизмов, и почти не замечающихся за плотной завесой внешне идиллического быта, безнадёжно увязшего в пошлости.

В кульминационный момент, когда признания Софьи оказываются последней каплей, переполнившей чашу терпения некогда покинутого сердечного друга, надсаживающийся о бессмысленности собственного существования и бросающий неприятные обвинения окружению Платонов особенно сильно напоминает и дядю Ваню, и Иванова. Более того, полностью оправдывает фамилию, как бы взваливая на плечи крест всех идеалистов (как минимум, специфических русских идеалистов), рано или поздно терпящих неизбежное поражение от материи бытия, оказывающихся не в состоянии совладать с той самой, заедающей средой. Но и воистину героические усилия Сашеньки, возвращающей супруга, чья попытка совершить самоубийство лишь чудом не увенчалась успехом, к жизни и в духовном смысле, к катарсису, всё же не дают однозначного ответа о его дальнейшей судьбе. Найдёт ли недоучившийся студент, ныне сельский учитель силы прервать упоминаемую в молитве цепь предательства того, во что верил и что любил, побороть меланхолию и принять участие в грядущих событиях по переустройству мира – настоящих, не ограничивающихся смехотворными намерениями одарить косцов ношеными фраками? Да и не в нём одном дело. Ирония истории проявилась в том, что отрок Петя, единственный представитель подрастающего поколения (если угодно, посланник будущего), остаётся в стороне от громозвучных событий³ и мирно дремлет, не обращая внимания на обострившиеся личные драмы. А что же цвет провинциального общества? Добрая и впечатлительная женщина с именем богини мудрости, чья затея с кормлением крестьянских детей кажется, скорее, формальной данью идеалам юности? Её покорный, но слабовольный и наивный муж, находящийся под пятой у властной и циничной «маман»? Земский врач, прячущийся за колкими остротами, пока не признаётся, что давно возненавидел своё призвание? Господин Щербук, по поводу и без повода кричащий криком о засилье кухаркиных детей и прочих чумазых, не могущих и претендовать на сравнение с белой костью?.. Его спонтанно вспыхнувший за ужином спор с Петриным сталкивает помещиков лицом к лицу с неприятным фактом: привычная жизнь в праздном безделье и опостылевшем наслаждении красотами природы продолжается, в сущности, по инерции – доброй волей предприимчивых представителей новой формации. Это действительно предгрозье, вернее, затишье перед бурей, бурей разрушительной и очевидной для любого здравомыслящего человека, которую великородные гости Войницевки предпочитают не замечать.

Если на Западе в чеховских «комедиях» справедливо усмотрели предвосхищение злободневного мотива некоммуникабельности, то «Неоконченная пьеса для механического пианино» помогла обнаружить актуальность работ драматурга и писателя как обличителя той духовной коррозии, что оказывает тлетворное, разъедающее действие на внешне благополучное общество. Прямые (механистические) аналогии с современностью были, разумеется, неуместны⁴, но на более тонком уровне авторы вполне искренне указывали на проблемы, требовавшие осознания и безотлагательного разрешения. Как известно, своевременного разрешения они не получили, и последствия массового насаждения щербуковских воззрений, постепенно переставших казаться режиссёру дикостью и проявлением скудоумия, мы сполна оценили в смутные постсоветские годы.


__________
1 – Говоря языком Константина Станиславского, подводные течения жизни.
2 – Между прочим, Иосиф Хейфиц продолжил линию в 1973-м, хотя не менее блестящий «Плохой хороший человек», по повести «Дуэль», вызвал на удивление меньший резонанс.
3 – Разве что периодически одёргивается дядей, а ведь его любопытство косвенно свидетельствует о живом уме и неподдельном интересе к миру.
4 – Достаточно провести параллель с осуществлённой Михалковым чуть позже, в 1979-м году, адаптацией «Пяти вечеров» Александра Володина.