Касян – забавное приключение разума, ведь легко заблудиться на холостых эволюциях популярного жанра, а еще проще выработать единую позицию, не предполагающую даже возможности качественно несводимого, рафинированного и самоценного продукта бесконечных дистилляций и выпариваний. Такой скачок происходит не случайно, а как бы раскрывая тайный союз между материалом и методом его обработки, союз предначертанный, но и последовательно сакрализованный для самих элементов, покуда они достаточно не окрепнут ради нового.
Вы замечали, в каком затруднительном состоянии ума порой оказываетесь, если предстоит избавиться от вещи, от неживого вещественного предмета, много лет любимого и нужного, но вдруг пришедшего в негодность? Сослать в музей, испепелить, подарить, и почти никогда – просто выбросить. И это не проекция заботы о собственном теле, но именно по-человечески иррациональное в обращении с внешним. Не мучительные размышления о судьбе подсказывают сомнение, наоборот – из практики обращения с вещами, с временем, с внешним, вырастает понимание своей атлетической, неидеальной телесности.
Оказывается, что вера в жизнь и становление вовсе негомологична пониманию распада. По отношению к распаду мы вынуждены иметь только созерцательную позицию, что есть в пределе одержимость распадом. Чувственное неприятие пассивности, - это несовместимость творческого начала и вообще воли с внешней репрессией, допускающей лишь абстракции воли. Полюсу распада противостоит идеал самоуглубленного, ослепшего творчества – безумие. Вот в таких декорациях разворачивается мистерия Касяна, - одержимость распадом борется с подлинным безумием жизни. Схватка обреченная на равновесие, что подчеркивает холостая пружина в мотивации героев, - неведение относительно финальной диспозиции. Действительно, как только акценты расставлены, всё индивидуальное оказывается избыточным.
Стена с выбоинами выглядит сложнее, чем гладкая стена, про которую известно, что она не меньше, а больше первой, чисто физически. Сложность, рельеф, да и попросту сам факт сюжета Касяна- это выбоины, сбои в гладкой перспективе жизни. Такая позиция родственна саге, где быт фиксировался мимоходом, лишь слегка оттеняя нерегулярные, временные оплошности в смазанном и скрытом от людских глаз механизме истории. В конечном счёте, великое форсирует целое, идет на смазку, тиражируется в миф, тем прочнее утверждая новый порядок, чем несокрушимее и дальше отстоит такой идеал от действительного. Настоящий Касян проигрывает своей функции, неизбежно становится легендой, условием, кавычкой, как смерть или фатум, - новейшей приспособительной способностью жизни.
|
