ГЛАВА ВТОРАЯ, 

     в которой мы находим вечерние тени

     Первым посетителем, появившимся в воротах, был случайно заглянувший  во
двор джентльмен с альбомом под  мышкой.  Его  испуганный  и  изумленный  вид
говорил о том, что молва об Отшельнике еще не достигла его ушей. Как  только
к незнакомцу вернулся дар речи, он  поспешил  извиниться  и  пояснить,  что,
впервые посетив эти края, был поражен  живописными  руинами  этого  двора  и
сараев и заглянул в ворота, желая только сделать зарисовку с натуры.
     Посвятив  смущенного  незнакомца  в  таинственную  историю  Отшельника,
Путник  сказал,  что  любые  рассказы,  почерпнутые  из   жизненного   опыта
посетителей, способные оживить мистера Сплина в это летнее утро, пришлись бы
весьма  кстати  в  таком  затхлом  углу.  Поначалу   посетитель   пришел   в
замешательство, не столько, как выяснилось  впоследствии,  из-за  отсутствия
способностей рассказчика, сколько из-за того, что не мог так сразу вспомнить
ни одной подходящей  истории.  Стараясь  собраться  с  мыслями,  он,  как-то
незаметно для себя самого, вступил в беседу с Отшельником.
     - Мне никогда не приходилось наблюдать, чтобы затворничество,  подобное
вашему, приводило к добру, - произнес  он.  -  Я  сам  знаю,  насколько  оно
заманчиво, сам изведал его соблазн и сам ему поддавался; но добра от него не
видал. Впрочем, постойте, - осекся он, поправляя себя, как  это  свойственно
человеку добросовестному, который не воспользуется для  подтверждения  своей
излюбленной теории фактом,  хотя  бы  в  малейшей  степени  сомнительным.  -
Позвольте! Да, да, я вспоминаю одно доброе дело, свершить которое в какой-то
мере стало возможным потому, что человек вел затворнический образ жизни.
     Отшельник с торжествующим  видом  вцепился  в  прутья  решетки.  Однако
Путник,   нимало   не   смущенный,   попросил   незнакомца   рассказать   об
обстоятельствах этого дела.
     - Вы о них услышите, - отвечал  незнакомец.  -  Но  предварительно  мне
хотелось бы  заметить,  что  события,  о  которых  я  собираюсь  рассказать,
произошли несколько лет тому назад, когда я только  что  претерпел  жестокий
удар судьбы и, вообразив, будто мои друзья своим сочувствием  заставят  меня
лишь острее ощущать мою потерю, решил удалиться от них и пребывать в  полном
одиночестве до той поры, пока хоть в какой-то мере не утихнет боль утраты.
     В истории, которую вы сейчас услышите, я хочу рассказать вам, как  были
обнаружены добрые дела, пробуждены добрые чувства, совершены добрые поступки
и пожаты добрые плоды, и все это лишь благодаря Вечерним Теням.
     Я часто думал о том, как предательски выразительны бывают тени. Я  имею
в виду тени, которые можно увидеть с улицы в освещенных окнах  домов,  тени,
возникающие на спущенной шторе, когда люди находятся между нею и лампой. Мне
случалось наблюдать их, когда, проходя мимо церкви во время богослужения,  я
смотрел на окна  и  видел  в  них  тени  влюбленных,  склоненных  над  одним
молитвенником; тени детей, которые наверняка  болтали  и  пересмеивались;  а
иной раз я замечал тень, которая то и дело рывком подавалась вперед,  потом,
словно опомнившись, вскидывалась и некоторое время  держалась  неестественно
прямо и неподвижно, после чего  вновь  начинала  подаваться  вперед,  и  это
позволяло мне предположить, что там уже дошли до четвертой части  проповеди,
состоящей из восьми разделов,  и  что  передо  мною  некто,  ищущий  во  сне
спасения от красноречия проповедника.
     Среди теней, хранимых моей памятью, есть такие, что запечатлелись в ней
не просто темными, холодными пятнами; их отбрасывали создания столь  светлые
и благородные, что тени казались лишь мягким отсветом, а  свет,  который  их
отбрасывал, - лучезарным сиянием.
     То, о чем я хочу рассказать вам, произошло несколько лет назад, когда я
одиноко жил на узкой и довольно людной улице в одном из старинных  кварталов
Лондона - на одной из тех улиц, где  более  или  менее  сносные  дома  стоят
вперемежку с самыми убогими и где в одном из самых лучших и чистых  домов  я
снимал две комнаты: спальню и гостиную.
     Тогда, впрочем, так же, как и теперь, во  время  работы  я  не  выносил
шума, и поэтому превратил спальню на третьем этаже в студию,  спал  же  я  в
гостиной, где ночью было тихо, тогда как днем туда  доносился  уличный  шум.
Таким образом, моя рабочая комната была  на  третьем  этаже  и  выходила  на
задворки, а так как в нескольких ярдах от моего дома другая улица под острым
углом пересекала ту, на которой жил я, то вполне понятно, что  задние  стены
домов этой косой  улицы,  носящей  вполне  подходящее  название  Поперечной,
находились  на  довольно  близком  расстоянии  от  моего   окна.   Я   столь
обстоятельно описал местоположение моего жилища для того,  чтобы  вам  легче
было представить, каким образом внимание мое привлекло нечто такое, о чем  я
собираюсь рассказать подробнее.
     Вы также поймете, как случилось, что я, сидя в своей комнате,  особенно
во время коротких зимних дней, когда уже  спускались  сумерки,  и  задумчиво
глядя в окно, погруженный в размышления о своей работе,  невольно  устремлял
взгляд на одно из окошек в задних стенах домов  косой  улицы,  о  которой  я
только что упоминал,  и  как  зачастую  ловил  себя  на  том,  что  стараюсь
представить себе обитателей  комнат,  отделенных  от  меня  столь  небольшим
расстоянием.
     Окно одной из этих комнат по некоторым причинам особенно  занимало  мое
воображение. Окно находилось на одном уровне с моим, как раз напротив  него.
В дневное время, хотя штора была поднята до самого верха, я почти ничего  не
мог там разглядеть, однако и то, что я видел, говорило  о  крайней  бедности
этого  жилья.  Долгая  привычка  пользоваться  глазами,   если   можно   так
выразиться, "умозрительно", развила  во  мне  склонность  придавать  большое
значение внешним очертаниям предмета, в той мере, в какой они  выражают  его
внутреннюю сущность. Как бы там ни было, но я обладаю  такой  склонностью  в
очень сильной степени, особенно же в отношении окон.  Я  полагаю,  что  окна
могут дать богатый материал для  понимания  вкусов,  привычек  и  характеров
обитателей жилища.
     Кто не чувствовал, проходя мимо какого-нибудь дома и  глядя  на  чистые
окна, уставленные цветами, на сочетание ярких бело-зеленых тонов аронника  с
нежными тонами гиацинтов, создающих  такую  свежую  гамму  красок  на  общем
темном фоне, кто не чувствовал,  что  хозяева  комнат  с  украшенными  таким
образом окнами живут  куда  счастливее  и  спокойнее,  нежели  их  ближайшие
соседи, на грязном окне которых косо висит желтая  штора,  а  в  проволочной
сетке под нею зияет дыра?
     Если придерживаться теории, которую я только что рискнул  изложить,  то
вы легко поймете, что я был  склонен  отнести  жильцов  комнаты  напротив  к
первой  категории,  ибо  разглядел  в  их  окне  огромную   фуксию,   веером
раскинувшую листья и ветви между деревянными подпорками.  Я  заметил  также,
что это бедное окно всячески старались украсить, хотя бы и  самыми  дешевыми
предметами декоративного искусства, но все же свидетельствовавшими о любви к
изящному и о желании как-то прикрыть нищету.
     Но, как я уже сказал, окно  это  привлекало  мое  внимание  чаще  всего
именно в сумерки и по  вечерам.  Ведь  когда  в  комнате  горит  свет,  тени
находящихся в ней предметов и людей  возникают  на  оконной  шторе  с  такой
яркостью  и  четкостью,  что  человеку,  который  не   занимался   подобными
наблюдениями, трудно этому поверить. И вот, тени говорят мне, что в  комнате
живут муж и жена, и я уверен, что оба они  молоды.  Мужчина,  как  мне  дает
основание заключить его поза, а также экран из папиросной бумаги, за которым
он сидит, - гравер, бедный труженик, для которого дни  чересчур  коротки,  и
он, сгорбившись, долгие ночные часы  терпеливо  корпит  над  своей  работой.
Время от  времени  я  замечаю,  как  он  встает,  откидывает  голову,  чтобы
отдохнула шея, и тогда я вижу  тень  его  молодой,  чересчур  худощавой,  но
стройной фигуры. Тень показывает, что он носит бороду. Свет в комнате  очень
яркий, и это еще больше убеждает меня в том, что человек этот гравер.  Почти
всегда рядом с его тенью - тень его жены. Как она следит, как  ухаживает  за
ним, как склоняется над спинкой его  стула  или  опускается  подле  него  на
колени! В те дни я еще ни разу не видел ее лица, но не мог представить  себе
ее иначе, как женщиной настолько очаровательной и милой, что  она  могла  бы
внести свет даже в более мрачную комнату и сделать  тяжелую  жизнь  мужа,  -
если  у  него  хватит  сил  выдержать  ее,  -  не  только  терпимой,  но   и
восхитительной.
     Если у него хватит сил выдержать эту жизнь... Но хватит ли? Передо мною
лишь его тень, но мне кажется, что  это  тень  человека  слабого  здоровьем.
Ночью, когда бы ни взглянуть на это окно, всегда видна его согбенная фигура;
днем же я всегда вижу угол экрана, за которым он трудится.  "Если  он  будет
корпеть над работой день и ночь, - думал я, - то, как это обычно бывает  при
всяком чрезмерном напряжении сил, он наверняка не достигнет цели и  в  конце
концов надорвется".
     Вскоре я начал подозревать, что  мои  опасения  подтвердились.  Однажды
штору на окне, которую поднимали, чтобы  граверу  было  легче  работать  при
дневном свете, так и  не  подняли.  Трудно  передать,  с  каким  нетерпением
дожидался я вечера и теней, которые поведают мне больше.
     В тот вечер свет в комнате горел, как обычно, но прямой угол экрана  не
выделялся на шторе. И тень появлялась только одна, - это была тень  женщины,
и по ее осторожным движениям я догадался, что  она,  должно  быть,  наливает
возле лампы лекарства и готовит различные снадобья для больного.  Порою  она
отвлекалась от своего занятия и поворачивала голову в ту сторону, где, как я
решил, стоит кровать. А иногда мне казалось  (хотя,  быть  может,  это  была
всего лишь игра воображения), что она шевелит губами, с кем-то разговаривая.
Иной  раз  я  даже  видел,  как  она,  чуть-чуть  склонив  голову,   пробует
приготовленную ею пищу, пробует и  снова  что-то  перемешивает,  прежде  чем
отнести в тот угол комнаты, где, я был уверен, лежит больной. Вот что  могли
рассказать тени.
     Из окна моей спальни улица видна на довольно большое расстояние  в  обе
стороны, я даже вижу угол, на котором стоит  тележка  для  любителей  ранних
завтраков  -  довольно  жалкое   заведение   и,   кажется,   не   слишком-то
преуспевающее. Однако оно настолько меня занимает, что каждое утро я  первым
долгом подхожу к окну взглянуть, есть ли у бедняги хозяина хоть один клиент;
более того, как-то раз я  даже  надел  для  маскарада  матросскую  куртку  и
широкополую шляпу и спросил себе чашку кофе. Кофе, надо  заметить,  оказался
не такой уж плохой, хотя и с гущей и, пожалуй, слабоватый.  Но  довольно  об
этом. Так вот, я могу видеть улицу в один конец до самой тележки  с  кофе  и
почти на такое же расстояние в другой конец, а из  заднего  окна  обозревать
угол двора, две с половиной конюшни, а если немножко вывернуть шею, то можно
увидеть даже часть Брюэр-стрит, близ Голдн-сквера. И вот во  всей  доступной
моему взору округе я постоянно видел одно лицо,  одну  фигуру,  появляющуюся
неизменно каждый день, в любое время года, в любой час дня и ночи.  Это  был
довольно высокий джентльмен, лет тридцати пяти,  сутулый,  с  очень  круглой
спиной, в очках, всегда в черном, наглухо  застегнутом  сюртуке;  он  всегда
куда-то спешил, его  всегда  с  нетерпением  ожидали  в  домах,  которые  он
посещал, и всегда провожали до  дверей  какие-то  люди,  -  они  с  тревогой
расспрашивали его о чем-то и старались увидеть хотя бы луч  надежды  на  его
весьма непроницаемой физиономии. Разумеется, мне не пришлось долго наблюдать
за этим джентльменом, чтобы догадаться, что это мистер  Кордиал,  приходский
доктор, мимо приемной которого на Грейт-Палтни-стрит я не  раз  проходил  во
время прогулок.
     Даже  если  бы  у  меня  и  имелись  сомнения  относительно  того,  что
происходит в доме напротив, то теперь они бы окончательно рассеялись, потому
что на другой же день, после  того  как  я  наблюдал  жену  гравера  в  роли
сиделки, голова  доктора  (довольно  лысая  для  такого  молодого  человека)
мелькнула в  окне  их  комнатки.  Очевидно,  он  пришел  к  больному,  чтобы
прописать ему лекарство.
     "Вот так история, - подумал я. - Именно этого  я  и  опасался.  Бедняга
слег, не может работать и,  наверное,  страдает  не  только  телесно,  но  и
душевно - ведь пока он болен, некому заработать денег на ежедневные расходы,
какими бы скудными они ни были".
     Я без конца размышлял над этим вопросом и строил  разные  догадки,  как
это свойственно людям, имеющим несчастье или глупость жить в одиночестве,  и
мысли о происходящем в комнате напротив преследовали меня  столь  неотвязно,
что я вынужден был отправиться на продолжительную прогулку, лишь бы поскорее
дотянуть до того часа, когда в комнате молодой четы зажгут лампу и на  шторе
появятся тени. Я  так  хотел  получить  безмолвные  известия,  на  появление
которых у меня было основание надеяться, что даже не зажег свечи, в темноте,
ощупью, добрался до окна и принялся наблюдать.
     Сначала мне показалось, будто  на  ярко  освещенной  шторе  вообще  нет
никаких теней, кроме тех, что отбрасывали жалкие занавески  и  широкий  веер
фуксии,  о  которой  я  уже  упоминал;  однако,  приглядевшись,  я   заметил
маленькую, непрестанно двигавшуюся тень, слившуюся  с  тенью  занавески,  и,
видя, как она равномерно и быстро поднималась и опускалась, я тотчас  связал
ее с другим темным пятном, расположенным повыше, и пришел к заключению,  что
последнее - это тень женской головы, а та, что пониже, - тень женской  руки,
которая  работает  иглой.  Вскоре  я  убедился,  что  моя  гипотеза   вполне
обоснованна: тень руки вдруг перестала двигаться, а тень головы приподнялась
так, словно человек, силуэт которого вырисовывался  на  шторе,  прислушался,
затем встал - и я увидел, как  знакомая  фигура  жены  гравера  прошла  мимо
лампы, и понял, что она направилась в ту часть комнаты, где, как я  полагал,
находится постель больного.
     В течение большей части вечера, пока я  следил  за  окном,  то  и  дело
прерывая ради этого свои занятия, я не  видел  никакой  другой  тени,  кроме
упомянутой выше. Однако около девяти часов я заметил, что на шторе мелькнула
другая тень, и, так как это была тень мужчины, я на миг возымел надежду, что
больной уже встал. Но лишь на миг, ибо я тотчас же увидел, что этот  мужчина
безбородый и гораздо солиднее бедного  гравера.  Вскоре  я  понял,  что  это
доктор, а если у меня и были в этом сомнения, они сразу  рассеялись,  ибо  я
увидел, как стоящая подле лампы фигура, привычным движением  согнув  руку  в
локте, что-то наливает в чашку.
     Итак, уже два раза в день! Как видно,  он  тяжело  болен,  если  доктор
навещает его по два раза в день.
     Эта мысль заставила меня принять решение. Вряд ли  я  смог  бы  уяснить
себе, почему меня так заинтересовала и взволновала эта история. Я  испытывал
странное желание поскорее узнать как можно больше, и  вот  я  решился  -  на
подобный шаг способен лишь человек, почти одичавший  от  одиночества,  -  ни
минуты не медля подкараулить доктора, когда он выйдет от своего пациента,  и
обо всем расспросить его.
     Некоторое время я еще провел в размышлениях и когда, прежде  чем  выйти
из комнаты, мимоходом взглянул на окно, убедился, что тени на шторе исчезли.
Тем не менее было вполне вероятно, что я смогу нагнать доктора на улице, и я
бросился бежать. И действительно,  он  как  раз  выходил  из  дома  э  4  на
Поперечной. Какая удача, что я успел вовремя!
     Я  убедился,  что  приходское   медицинское   светило   не   отличалось
словоохотливостью и не было склонно к романтическому взгляду  на  болезни  и
страдания. Доктор был человек, несомненно, хороший, но сухой  и  прозаичный.
Он видел столько болезней и нищеты, что привык к ним.
     Однако  он  вежливо  ответил  на  все  мои  вопросы,  хотя  и   казался
удивленным.
     - Вы только что посетили больного в этом доме? - осведомился я.
     - Да, - ответил он. - Тяжелая лихорадка.
     - На третьем этаже? Супружеская пара? - снова последовал вопрос.
     Снова утвердительный ответ.
     - Очень опасный случай?
     - Да, весьма опасный.
     - Им не на что жить, кроме того, что муж зарабатывал  своим  трудом?  -
продолжал я.
     - Да, - последовал ответ.
     - А он прикован к постели и не может работать?
     - Совершенно верно, - подтвердил доктор.
     - О, я так и думал! - воскликнул я. - Будьте настолько любезны,  доктор
Кордиал, примите эту скромную  сумму  (сумма  и  в  самом  деле  была  очень
скромная!)  для  этих  бедняков,  но  при  условии  ни  в  коем  случае   не
рассказывать, как вы ее получили.
     Доктор обещал мне это, и я уже собирался с ним попрощаться,  как  вдруг
мне пришло в голову узнать фамилию молодого человека.
     - Фамилия его Адамс, - сказал доктор, и на этом мы расстались.
     Отныне я глядел на бедные тени с чувством собственности и  наблюдал  за
ними с еще большим любопытством, чем прежде. Теперь тень совершала одно и то
же движение, - к сожалению,  только  это  мне  и  приходилось  наблюдать,  -
движение, которое меня немало озадачивало. Жена больного подходила  к  лампе
и, очевидно, подносила к свету какой-нибудь предмет одежды или кусок материи
и внимательно его рассматривала.  Иногда  мне  казалось,  что  это  рубашка,
иногда сюртук, а  иной  раз  брюки.  После  этого  тень  исчезала,  а  с  ее
исчезновением, как я всегда  замечал,  комната  долгое  время  оставалась  в
полумраке. Тогда я еще не мог догадаться, что это значит, но  позднее  понял
все. Она проверяла, в каком состоянии находится вещь, перед тем как  отнести
ее в заклад.
     И тут я открыл одно из дурных последствий одиночества. Несмотря на  то,
что я дал доктору Кордиалу немного денег, чтобы оказать небольшую  поддержку
этим  бедным  людям,  стесненные  обстоятельства  лишали  меня   возможности
продолжать эту помощь. Имей я мужество остаться среди  друзей,  я  бы  нашел
человека, у которого мог попросить денег для моих  бедных  теней,  а  теперь
обращаться было не к кому. Даже когда мне пришла мысль возобновить ради этой
цели одно из прежних знакомств, боязнь, что это может быть  истолковано  как
скрытая просьба о помощи мне самому, удержала меня.
     И вот, когда я погрузился в размышления по этому поводу, в памяти  моей
возник человек,  к  которому  я,  пожалуй,  мог  бы  обратиться  с  подобной
просьбой.
     Это был некий мистер Пайкрофт, владелец граверной мастерской, с которым
я когда-то имел дела. Он был уже стар. Случилось так, что  в  свое  время  я
оказал ему одну услугу. Его возраст, положение, наша прежняя дружба  помогли
мне преодолеть застенчивость, и обратиться к нему  мне  было  легче,  чем  к
кому-либо другому. Нрав у этого пожилого жизнерадостного толстяка, насколько
я мог судить, был такой же приятный, как и его внешность.
     Одно лишь обстоятельство в его жизни представляло мистера  Пайкрофта  в
менее благоприятном свете, и воспоминание об  этом  вначале  поколебало  мое
решение обратиться к нему. До моих ушей дошли слухи о том, что не так  давно
мистер Пайкрофт очень  сурово  обошелся  со  своим  старшим  сыном,  который
женился против воли отца, за что и был лишен своей доли в предприятии, после
чего ему пришлось самому зарабатывать себе на жизнь. Дело в том, что  мистер
Пайкрофт лелеял мечту женить старшего сына на дочери человека, с  которым  у
него имелись деловые связи. Старый гравировальщик был  рассержен  не  только
тем, что рухнули его планы; еще больше его разгневало то обстоятельство, что
выбор сына был неугоден ему по личным соображениям. Но, судя по тому, что  я
слышал, у меня  возникло  подозрение,  что  дошедшие  до  мистера  Пайкрофта
сведения о якобы чрезвычайно грубом и своевольном  поведении  старшего  сына
умышленно преувеличил его младший сын, который после ухода брата  не  только
завладел львиной долей в предприятии, но сам поспешил  жениться  на  девице,
отвергнутой старшим братом. Когда я узнал все подробности этой истории, я не
мог не прийти к заключению, что именно младший отпрыск сыграл главную роль в
том, чтобы отвратить отца от старшего сына. Как бы то ни было, старый мистер
Пайкрофт был сейчас единственным человеком, который мог помочь  моим  бедным
теням, и я решил прибегнуть к его помощи, но не прямо, а окольным путем. Мне
пришло в голову, что если я сумею с помощью теней возбудить в нем сочувствие
к этим бедным людям,  подобно  тому,  которое  испытывал  я,  то  это  будет
наилучшим способом для достижения цели.
     Надо заметить, что я уже не раз обещал мистеру Пайкрофту  показать  мою
коллекцию офортов Рембрандта и решил теперь этим воспользоваться. Итак,  под
предлогом, что мне нужно справиться об этом вопросе, имеющем касательство  к
нашим прежним делам, я навестил моего старого  знакомого  и  в  ходе  беседы
пригласил его  как-нибудь  вечером  зайти  ко  мне,  посмотреть  мою  редкую
коллекцию, причем дал ему понять, что за этим приятным  занятием  мы  сможем
пропустить по стаканчику бренди. Мистер Пайкрофт явился минута в  минуту,  и
первый час мы провели очень приятно, хотя я и не переставал беспокоиться  за
исход моего замысла.
     Посмотрев  офорты,   гость   за   вторым   стаканчиком   бренди   начал
расспрашивать меня, как мне живется в  этом  лабиринте  узких  улочек  и  не
угнетает ли меня жизнь на задворках.
     - Между прочим, мистер Пайкрофт, - сказал я, и тут я должен сознаться в
некотором притворстве, потому что говорил таким тоном,  словно  не  придавал
этому делу никакого значения, - вы даже не представляете себе, как интересно
наблюдать за соседями, что живут на этой косой улочке,  которая,  по  вашему
мнению, слишком близко подходит к моим окнам.
     - Если бы вы перестали вести такую одинокую жизнь,  -  возразил  мистер
Пайкрофт, - у вас бы  нашлись  развлечения  получше,  нежели  интересоваться
жизнью других, совершенно чужих вам людей.
     - Вот, например, - начал я,  пропуская  мимо  ушей  его  замечание,  и,
отодвинув штору, указал на окно бедной молодой четы, - вот это окно дало мне
богатейший  материал,  вполне  пригодный  для  того,  чтобы  написать  целый
рассказ, уверяю вас.
     - Как, вот это окно напротив? Уж не хотите ли вы сказать, что  считаете
возможным заглядывать в чужие окна?
     - Я всячески от этого воздерживался, - ответил я,  -  и  наблюдал  лишь
сквозь опущенную штору, так же как теперь.
     - Сквозь опущенную  штору?  Но  как  можно  увидеть  что-нибудь  сквозь
опущенную штору?
     - С помощью теней обитателей этой комнаты.
     - Теней? - воскликнул мистер Пайкрофт с явным недоверием в голосе. - Уж
не хотите ли вы сказать, будто узнавали, что происходит в комнате, по  теням
на шторе?
     - Во всяком случае, кое-что я смог узнать, - ответил я. - Но этого было
довольно, чтобы заинтересоваться судьбой хозяев комнаты.
     - Право же, мистер Б., если бы не вы, а кто-нибудь другой рассказал мне
нечто подобное, я бы счел это просто немыслимым.
     - Не желаете ли убедиться сами? -  спросил  я.  -  Надеюсь,  вскоре  за
шторой что-нибудь произойдет, и это дает вам возможность убедиться в правоте
моих слов.
     - Ну что ж, отнюдь не из недоверия к вам, но, пожалуй, я  не  прочь,  -
отвечал мой гость.
     Мистер Пайкрофт сидел у окна, но моя настольная  лампа  давала  слишком
много света и мешала нашим наблюдениям.  Тогда  я  переставил  свой  стол  в
другой конец комнаты, прикрутил фитиль и спустил пониже абажур.
     - Покамест, - сказал мистер Пайкрофт, - я ничего не вижу,  кроме  белой
шторы и света за нею.
     Сбоку у края занавеси, как обычно, виднелась тень  женской  головки  и,
как обычно, падала и поднималась тень руки, но глаз мистера Пайкрофта не был
так натренирован, как мой, и мне пришлось показать своему другу на эти тени.
     - Теперь, когда вы мне сказали, я и  в  самом  деле  вижу,  как  что-то
подскакивает и опускается, - заметил он. - Но без вашей помощи я бы этого ни
за что не заметил. Постойте! Теперь тень закрыла всю штору. Что это?
     - Вероятно, это тень того же человека. Быть может, он подойдет ближе  к
окну и будет дальше от света, и тогда вы разглядите.
     Спустя минуты две тень появилась снова, на этот раз она была меньше.
     - Теперь я вижу ясно, - сказал мой приятель.  -  Это  тень  женщины.  Я
различаю линии талии и юбки.
     - А лицо вы видите? - спросил я.
     - Да, да! Голова повернута в сторону, словно  эта  женщина  смотрит  на
что-то. Теперь она исчезла. Вскоре тень появилась снова.
     - Что она делает? - спросил мистер Пайкрофт.
     - Нет, это вы мне скажите, - предложил я.
     - По-моему, она держит в руках какой-то небольшой предмет и встряхивает
его.
     - А теперь?
     - Не разберу. Кажется, она подняла локоть.  Теперь  подняты  обе  руки.
Нет, никак не могу разобрать.
     - А я думаю, она что-то наливает, - сказал я.
     - Ну конечно же! - подхватил мой гость, как видно заинтересовавшись  не
на шутку. - Погодите, - продолжал он  после  небольшой  паузы,  взволнованно
глядя на меня, - встряхивает, наливает, взбалтывает... "Перед  употреблением
взбалтывать"... Да ведь это же лекарство!..
     - Подозреваю, что это и в самом деле лекарство, - ответил я.
     - Значит, там кто-то болен? - спросил мистер Пайкрофт.
     - Да, - отвечал я. - Ее муж.
     - И об этом вам тоже рассказала тень?
     - Да. Тень ее мужа появлялась на шторе так же часто, как и ее  тень.  А
теперь я ее больше не вижу. И любопытно, что исчезновение тени мужа  совпало
с появлением другой тени - приходского доктора.
     -  Но  помилуйте,  -  воскликнул  мистер  Пайкрофт  с  видом  человека,
доверчивостью которого слишком злоупотребляли, - осмелюсь спросить,  как  вы
узнали, что это тень приходского доктора?
     - У доктора Кордиала самая круглая спина на свете, - пояснил я.
     -  Да,  это  и  в  самом  деле  очень  любопытно,  -  промолвил  старый
гравировальщик, уже явно заинтересованный.
     В то время, как мы продолжали  наблюдение,  свет  неожиданно  исчез,  и
комната погрузилась в темноту.
     - Что, по-вашему, произошло теперь? - спросил мой собеседник.
     - По-моему, она ненадолго вышла из комнаты. Сейчас, я уверен, мы увидим
кое-что еще. - Не успел я это произнести, как в окне снова появился  свет  и
рядом с тенью маленькой женщины возникла другая тень.
     - Доктор? - спросил мистер Пайкрофт.
     - Не угодно ли! - воскликнул я с торжеством. - Видите, как много  можно
узнать с помощью теней. Вы уже сами стали искушенным в этом деле.
     - Да-а,  спина  у  него  действительно  круглая,  -  подтвердил  старый
гравировальщик.
     Постепенно бледнея, тень с круглой спиной скользнула в ту сторону, куда
так часто был обращен профиль маленькой женщины. Некоторое время белая штора
оставалась пустой.
     - Надо думать, осматривает пациента, - сказал мистер Пайкрофт. - А  вот
он опять появился, - добавил он минутой позже.
     Однако на этот раз доктор стоял близко к свету, да еще  спиной  к  нам,
так что мы не могли определить, чем он занят. С тенями обычно так и  бывает.
Как бы много ни могли вы понять по их  движениям,  еще  больше,  разумеется,
остается такого, о чем бесполезно даже строить догадки.
     Вскоре к тени с круглой спиной присоединилась тень маленькой женщины  -
жены больного, и некоторое время они стояли рядом, о чем-то  беседуя,  -  во
всяком случае, так можно было заключить.
     -  Должно   быть,   дает   ей   наставления,   -   предположил   старый
гравировальщик.
     - Вполне вероятно, - согласился я.
     - Хотел бы я знать, очень ли ему плохо, - сказал мой гость.
     Наступила пауза. Тени все еще стояли  у  стола.  Под  конец  нам  обоим
показалось, что доктор вручил что-то жене больного, и вскоре свет в  комнате
исчез так же, как незадолго  до  этого:  очевидно,  она  вышла  на  лестницу
посветить доктору, когда тот спускался вниз.
     - Значит, они очень бедны, - произнес мистер Пайкрофт, словно про себя.
     - Они жили только на заработок мужа, - ответил я. - А теперь  он  не  в
состоянии работать, и, кто знает, быть может,  это  продлится  еще  не  одну
неделю.
     В  окне  снова  появился  свет.  Маленькая  женщина,  поставив   лампу,
остановилась у стола. Долгое время она не двигалась,  потом  вдруг,  склонив
голову, закрыла лицо руками, словно в безмолвном горе.
     Никто из нас не произнес ни слова, и в тот же миг я задернул  портьеру,
потому что перед нами было горе, на которое не вправе  смотреть  посторонний
глаз.
     Спустя некоторое время мой друг стал прощаться, и мы уже не упоминали о
тенях. Перед тем как лечь спать, я все же еще раз взглянул на знакомое окно.
Тень женской головки была на своем обычном месте, и, как обычно, поднималась
и опускалась тень ее руки. Маленькая женщина опять сидела за работой.
     На следующий день  с  утренней  почтой  я  получил  письмо  от  мистера
Пайкрофта. Он много думал о том, что ему привелось увидеть  накануне,  писал
старик, и вот он  посылает  небольшую  сумму  денег  для  поддержки  молодых
супругов, в судьбе которых я принимаю участие, а также просит меня время  от
времени сообщать ему, как поживают Тени. Я вручил деньги  доктору  Кордиалу,
попросил его распорядиться ими по своему усмотрению, но ни в коем случае  не
говорить, кто их посылает. Я попросил его также, как можно чаще сообщать мне
о  состоянии  больного.  Эти  сведения  я  почти  всегда  передавал  старому
гравировальщику.
     Но вот в течение нескольких дней сообщать было не о чем, так  как  тени
не открывали ничего нового, кроме того, что я уже знал. Тень бедного гравера
все еще не появлялась, а тень маленькой женщины  находилась  либо  на  своем
обычном месте, когда та шила, стараясь иглой заработать на пропитание,  либо
скользила по комнате,  ухаживая  за  больным.  Наконец  пришел  день,  когда
наступил кризис, после которого бедняга,  по  словам  доктора,  должен  либо
скончаться, либо поправиться.
     Я не стану подробно описывать  это  тревожное  время.  Больной  обладал
одним качеством -  молодостью,  которая  помогла  его  организму  преодолеть
болезнь, и когда кризис миновал, он начал поправляться.
     Наступил длительный период выздоровления. Наконец однажды вечером  тень
изможденного  человека  медленно  прошла  мимо  лампы,  и,  видя,   как   ее
сопровождает столь знакомая тень маленькой женщины, я догадался, что больной
переходит с кровати на стул возле камина.
     Я, разумеется, не преминул сообщить  об  этом  отрадном  событии  моему
другу и продолжал подробно уведомлять его о постепенном  улучшении  здоровья
нашего больного, пока тот не поправился настолько, что мог уже по  нескольку
часов в день сидеть за гравировальной доской и снова  зарабатывать  себе  на
жизнь.
     - Они очень признательны неизвестному другу, который время  от  времени
помогал им в беде, - сказал я мистеру Пайкрофту.
     - Глупости, глупости, все это сущие пустяки, право,  сущие  пустяки!  -
воскликнул старик, стараясь переменить тему разговора.
     - И они очень хотят поблагодарить его лично, - продолжал я  решительно,
- если он откроет свое имя и предоставит им такую возможность.
     - Нет, нет, ни за что на свете! Нет, это невозможно. Вот  возьмите  для
них  еще  немного,  это  им  на  первое  время,  нельзя  же  ему  сразу  так
переутомляться.
     - И вы не разрешите им повидать вас? - спросил я снова.
     - Нет, нет, нет, ни в коем случае, - ответил добряк. - Но, знаете,  что
я вам скажу. Мне бы хотелось повидать их... Как и раньше... Словом, их тени.
Как-нибудь я зайду к вам выпить стаканчик бренди и снова посмотрю на них.
     Я вынужден был удовлетвориться хотя бы этим и, условившись  с  мистером
Пайкрофтом встретиться в один из ближайших вечеров, ушел домой.
     Наступил вечер, а с ним небывалое оживление  и  суета  в  обычно  тихой
комнате напротив. Тень маленькой женщины все время порхала  взад  и  вперед,
словно она старалась получше прибрать их бедное жилище.  По  самой  середине
окна, так близко к белой тонкой шторе, что мне было  очень  ясно  ее  видно,
висела птичья клетка. Именно  благодаря  ей  я  и  смог  получить  некоторое
представление о внешности моих друзей. Когда один из них подходил к  клетке,
чтобы свистом подбодрить ее обитательницу, я мог  видеть  профиль  мужа  или
жены так отчетливо, как если бы смотрел на темные силуэты, которые в старину
вырезали на ярмарках странствующие художники. Но хорошо разглядеть их я  мог
только в тех случаях, когда гравер или его  жена  стояли  у  самой  шторы  и
далеко от света, обычно же я видел лишь сплошные бесформенные пятна. А когда
кто-нибудь из них близко  подходил  к  свече,  то  тени  становились  такими
огромными,  что  все  окно,  кстати  сказать,  чрезвычайно  большое,  сплошь
затемнялось даже одной фигурой. Как я уже сказал  раньше,  мне  очень  редко
удавалось распознать, что делали тени, и всякий  раз,  когда  я  видел,  что
приготовляется питье или наливается лекарство, это происходило лишь  потому,
что необходимый предмет ставился на окно или подле него.
     Точно в назначенный час мой старый  друг  появился  у  меня,  и  первый
вопрос, который он задал, после того как мы поздоровались, был:
     - Ну, как поживают Тени?
     Я поставил его стул на прежнее место, и мы  сели.  Суета  и  оживление,
которые я заметил в комнате молодых супругов, продолжались,  и  я  почти  не
сомневался,  что  там  производилась  "уборка".  Моя  догадка   подкрепилась
появлением на сцене тонкой прямой тени, которую я счел за  щетку  и  которой
весьма деятельно орудовали.
     Да, чтоб не забыть - когда щетка на миг позволила  себе  передышку,  на
шторе очень четко вырисовалась тень бедного молодого гравера. Он  подошел  к
окну, видимо для того, чтобы продеть между прутьями клетки какой-то предмет,
вероятно веточку крестовника.
     В эту минуту я заметил, что  мой  друг  сильно  изменился  в  лице.  Он
приподнялся на стуле и, взволнованно вглядываясь в тень,  каким-то  странным
тоном произнес:
     - Как, вы сказали, фамилия этих людей?
     - Адамс, - ответил я.
     - Адамс... Вы уверены?
     - Совершенно уверен.
     Тень уже исчезла, но я  заметил,  что  мистер  Пайкрофт  стал  рассеян;
чувствовалось, что ему не по себе, и я перевел разговор на другую  тему,  не
касаясь волновавшего меня вопроса, пока мой гость сам не вернулся к нему.
     - Похоже, что они угомонились, - промолвил мистер Пайкрофт.
     - По-видимому, - согласился я. - Уборка, надо думать, закончена, и  они
садятся ужинать.
     - Вы думаете? - спросил старый гравировальщик.
     - И, возможно, благодаря вашей  щедрости  позволили  себе  какое-нибудь
вкусное блюдо.
     - Вы в самом деле так думаете? - спросил старый добряк (он был  большим
гурманом). - Интересно, что бы это такое могло быть. Я бы хотел, чтобы  тени
показали нам это.
     Я сразу же ринулся в открытую лазейку.
     - Тени этого не  покажут.  Но  почему  бы  нам  самим  не  пойти  и  не
взглянуть? Я уверен, что ужин покажется им только вкуснее.
     Старый джентльмен только что допил бокал горячего грога, от чего пришел
в отличное расположение духа, и когда  я  высказал  свою  мысль,  глаза  его
заблестели, а в уголках рта мелькнула улыбка.
     - Что ж, это было бы забавно, а?
     Я только этого и ждал, и мы тотчас же отправились к дому э 4.
     На пороге дома стояла маленькая девочка с кувшином пива и,  как  только
мы  остановились  перед  домом,  обратилась  к  нам  с   просьбой,   нередко
возникающей у девиц ростом в три фута и два дюйма от пяток до макушки.
     - Прошу вас, сэр, дерните ручку звонка - второй сверху.
     - Это на третьем этаже? - спросил я,  выполнив  просьбу.  -  Там  живут
мистер и миссис Адамс?
     - Да, сэр, и это мой папа, - сообщила  юная  леди,  очевидно  считавшая
упомянутых супругов единым целым. Мне показалось странным, что я ни разу  не
видел на шторе тени ребенка.
     - Так вот, я хочу его видеть, - сказал я. - И этот джентльмен тоже.
     - Но этого никак нельзя сделать, -  сказала  девочка,  по-видимому  уже
успевшая стать отъявленной плутовкой, - ведь он ужинает, а  на  ужин  у  нас
курица, а пала болел, а теперь ему стало немножко  лучше,  а  тревожить  его
нельзя - вот, значит, вам и нельзя его видеть.
     - А ну-ка, мисс, придержите язык, - вмешался чей-то голос.  -  Дай  мне
поговорить с джентльменами.
     Я посмотрел наверх и увидел, что дверь отворила высокая тощая  особа  с
длинным носом.
     - Кого вам нужно,  сэр?  -  спросила  она  каким-то  хнычущим  голосом,
который показался мне довольно неприятным.
     Я кратко пояснил ей, кто мы и зачем пришли.
     - Ах, какая приятная неожиданность! - продолжала тощая женщина  тем  же
хнычущим голосом, вызывавшим у меня непреоборимое отвращение.  -  Поднимайся
наверх, Лиззи, - распорядилась она, - и скажи папе, что его желает навестить
добрый джентльмен, который помогал ему,  когда  он  болел.  Я  его  супруга,
добрые  джентльмены  (и  это  тень,  которая  так  меня  занимала!),  я  его
горемычная жена, которая его выхаживала, покуда он болел...  не  оступитесь,
добрые джентльмены... а вот наша комната,  джентльмены,  -  а  вот,  Джеймс,
неожиданная радость!.. Это те самые джентльмены, что были к тебе так  добры,
когда ты болел. Прошу вас, присаживайтесь, джентльмены, окажите честь  нашей
скромной комнате.
     Я был потрясен. Маленький, зауряднейшего вида человек сидел за  столом,
на котором красовались дымящаяся курица, кусок грудинки и картофель. По виду
его можно было сказать, что он перенес тяжелую болезнь. При нашем  появлении
он с трудом встал и, как только мы сели, тотчас же снова опустился  на  свое
место. В смущении и полном замешательстве я принял  предложенный  стул,  как
принял бы все, что бы мне ни предложили. Я еще раз взглянул  на  жену  этого
человека. Неужели  это  длинное,  тощее,  сутулое  создание  отбрасывало  ту
маленькую изящную тень, с которой я так свыкся? Неужели тени так  обманчивы?
Кто мог бы предположить, что моя соседка обладает таким носом и  что,  когда
она подходила к окну, этот нос ни разу не вырисовался во всем своем объеме и
не запечатлелся в моей памяти?
     А ее муж?  Нет,  это  не  мой  бедный  гравер.  Правда,  он  производил
впечатление  человека  очень  робкого,  когда  неуклюже   пытался   выразить
переполнявшие его чувства благодарности за помощь, оказанную моим другом  во
время болезни. Да, несомненно, это человек вполне безобидный.  Он  не  нанес
нам такого тяжелого удара, как его жена. Но разве это мой гравер?
     Все время, пока  муж  выражал  свою  признательность,  жена  непрерывно
подбавляла в этот поток такого мутного елея, что мой друг не отвечал  ей  ни
словом - он был столь же мало, сколь и я, подготовлен к подлинным мистеру  и
миссис Адамс, которые не  имели  ничего  общего  со  своими  тенями.  Короче
говоря, кроме нескольких вопросов о здоровье больного, которые  я  сумел  из
себя выжать, когда вошел в комнату, ни я, ни мой спутник  не  произнесли  ни
слова.
     И тут меня осенила  потрясающая  мысль:  очевидно,  произошла  какая-то
ошибка! Я уже несколько минут с любопытством разглядывал девочку, которую мы
встретили на лестнице и которая, надо отдать ей должное, платила мне тем же,
как  вдруг  заметил,  что  голова  ее  значительно   выше   подоконника,   а
следовательно, просто невероятно, чтобы я ни разу не видел  ее  тени.  Таким
образом, занятый сравниванием юной леди с подоконником, я обратил свой  взор
в глубину комнаты и тут заметил, что на окне нет никакой клетки.
     - Как! - воскликнул я. - Вы сняли клетку?
     - Клетку, сэр? - почтительно прохныкала тощая особа.
     - А у нас ее и нету, - поспешила сообщить юная леди,  -  и  никогда  не
было, и птички тоже не было.
     - Придержите язык, мисс! - оборвала ее мать.
     Наступила неловкая пауза.  Я  оглядел  комнату,  оглядел  тощую  особу,
оглядел ее мужа - у него же нет бороды! К счастью, у меня  хватило  выдержки
не  осведомиться  насчет  этой  недостающей  детали,  как   я   это   сделал
относительно клетки. Я решил полностью удостовериться в своем  прозрении  и,
подойдя к окну, отодвинул штору, выглянул во двор и,  чтобы  оправдать  свой
поступок, заметил:
     - У вас  тут  на  задворках  ужасная  теснота.  Эго  очень  вредно  для
здоровья. Вы не находите?
     Последовал  многословный  ответ   о   скученности   построек,   об   их
достоинствах и недостатках, но я  его  не  слушал.  Я  был  занят  тем,  что
отыскивал свое окно в доме напротив. Я оставил  у  себя  зажженную  лампу  и
только до половины спустил штору, а окно прямо  напротив  закрыто  ставнями.
Вытянув шею и взглянув на дом, стоящий наискосок, я обнаружил, что  окно  на
третьем этаже освещено и штора наполовину спущена.
     - У вас остынет ужин,  -  сказал  я,  подойдя  к  столу  и  обменявшись
многозначительным взглядом с моим спутником. - Мы  с  другом  только  хотели
узнать, как вы тут поживаете, а  теперь  мы  вас  оставим,  чтобы  вы  могли
уделить должное внимание курице, чему, конечно же, мешает наше присутствие.
     С этими словами, отвергнув все просьбы остаться и вкусить от их яств, я
направился к двери и вышел на лестницу, сопровождаемый мистером  Пайкрофтом,
который за все время пребывания в комнате не произнес  ни  слова,  а  теперь
громким шепотом то и дело повторял: "Стало быть, не те, а? Все время кормили
других,  а?"  Тощая  особа,  однако,  была  чересчур  словоохотлива,   чтобы
расслышать, что говорят другие, и, пока она освещала  нам  лестницу,  ни  на
минуту не переставала хныкать о своей признательности.
     Когда мы вышли  на  улицу,  я  обернулся  и  посмотрел  в  лицо  своему
спутнику.
     - Отрадно знать хотя бы, - сказал я, - что вы оказывали  помощь  людям,
действительно в ней нуждавшимся. Но ясно одно: каждый пенни от ваших  щедрот
попадал в семейство, которое мы только что навестили.
     - Как же могла произойти эта ошибка? - спросил мой старый приятель.
     - Мне остается только заключить, -  ответил  я,  -  что,  по  странному
совпадению, на третьем этаже двух соседних  домов  одновременно  болели  два
жильца. После того как я увидел тень доктора Кордиала в окне,  что  напротив
моего, он отправился в соседний дом. Там  он  успел  навестить  больного,  у
которого мы только что были, а потом я встретил его и решил, что он идет  от
наших бедных Теней, на самом же  деле  он  возвращался  от  почтенного  отца
семейства, которого вы по доброте душевной угостили ужином.
     - А наши Тени? - ужаснулся мистер Пайкрофт.
     - Из-за моей глупой ошибки не получили ни единого шиллинга...
     С минуту мистер Пайкрофт, оцепенев от изумления, смотрел на меня.
     - Нет, так мы это дело оставить не можем, -  заявил  он  наконец.  -  А
теперь вы уверены насчет дома?
     - Я вполне понимаю, что теперь у вас возникают сомнения, - сказал я,  -
но поверьте, у меня их нет. Без сомнения, - вот этот дом, - и  я  указал  на
дом э5.
     - Тогда немедля доведем дело до  конца,  -  решительно  объявил  старый
гравировальщик.
     И мы тут же дернули ручку второго звонка на левом дверном косяке. После
длительного ожидания дверь  отворила  какая-то  женщина  весьма  неряшливого
вида.
     - Это квартира  на  третьем  этаже  с  окнами  во  двор?  -  медоточиво
осведомился я.
     - На улицу, - ответила неряха, явно уязвленная. - Вам надо было звонить
в звонок на правом косяке.
     Я самым нижайшим образом попросил прощения, после чего неряха несколько
смягчилась.
     - Молодая пара, что живет в задних комнатах, дома, - сказала она.  -  И
раз уж вы подымаетесь, я вам посвечу.
     Мы воспользовались ее любезностью и через несколько секунд поднялись на
площадку третьего этажа. Неряха указала на дверь, в  которую  нам  надлежало
постучать, отворила свою, и, окатив нас волной лукового аромата такой  силы,
что у меня чуть не заслезились глаза, исчезла в сих живительных испарениях и
заперлась вместе с ними.
     Мое любопытство накалилось до предела: мне казалось, что за  дверью,  в
которую мы стучали, нас ожидает нечто удивительное и важное. Веселый звонкий
голос попросил нас войти, и в следующее мгновение мы очутились в комнате.
     В ней находились двое - мужчина и женщина. Мужчина сидел в темном углу,
и мы сначала его не разглядели, но женщину,  поднявшуюся  нам  навстречу,  я
сразу узнал по столь знакомой мне тени.
     Комната являла резкий контраст с той, которую мы только  что  видели  и
которая была довольно  прилично  обставлена.  Эта  комната  была  совершенно
пуста; казалось, из нее вынесли все - да так оно и было  на  самом  деле,  -
чтобы обратить в деньги. На полу  в  одном  конце  комнаты  лежал  матрац  с
кое-какими постельными принадлежностями. Единственной мебелью  были  стол  и
два старых стула. На столе мы увидели лампу  гравера  и  немного  снеди  для
очень скудного ужина, приготовлением которого они, должно быть,  только  что
занимались: жалкий ломтик грудинки и горсточка вареного риса. И в довершение
всего - если бы  мне  понадобилось  неопровержимое  доказательство,  что  я,
наконец, нашел свои тени, - на окне висела клетка.
     Все это, разумеется, я заметил мимолетно, ибо мне нужно было  сразу  же
объяснить причину нашего появления. Я торопливо произнес несколько слов, как
вдруг меня остановил неожиданный возглас мистера Пайкрофта. Второй обитатель
комнаты, которого  мы  поначалу  не  разглядели,  теперь  поднялся  и,  ярко
освещенный лампой, устремил напряженный взгляд на  моего  спутника,  который
стоял позади меня. Я  тотчас  обернулся  и  встретил  суровый  взгляд  моего
старого друга.
     - Если все  это  хитрость,  мистер  Бродхед,  -  прерывающимся  хриплым
голосом произнес он, - то она не делает вам чести.
     - Что вы хотите этим сказать? - спросил я в замешательстве.
     - Я хочу сказать, что если вы все это подстроили, чтобы добиться  моего
примирения с сыном...
     - С вашим сыном? - изумленно повторил я.
     - Так вот, я хочу сказать, что  этот  план  увенчается  таким  успехом,
какого он заслуживает.
     С этими словами он направился к двери, но я преградил ему путь.
     - Остановитесь, мистер Пайкрофт!  -  вскричал  я.  -  Если  вам  угодно
хранить эти враждебные чувства, столь чуждые вашей натуре, - дело ваше, но я
не могу допустить, чтобы вы ушли отсюда с ложным представлением о моей  роли
в этой истории. Клянусь, что ваши подозрения напрасны. Когда мы вошли в  эту
комнату, я знал об ее обитателях столько же, сколько и вы, и  я  никогда  не
подозревал, что ваш сын живет в столь ужасающей нужде!.. Но если бы  я  знал
об этом, то не преминул бы сделать все, что в моих силах, дабы  пробудить  в
вас то чувство, которое вы должны испытывать к человеку, носящему ваше имя.
     Мистер Пайкрофт испытующе посмотрел на меня,  когда  я  опровергал  его
обвинение, будто я причастен к заговору,  долженствовавшему  обманным  путем
вынудить его к примирению, а затем взор его устремился туда, где  стоял  его
сын.  Это  был  стройный  молодой  человек  с  изможденным,   но   красивым,
мужественным лицом, черты которого казались еще тоньше и  благороднее  после
перенесенной болезни. Глядя, как он стоит,  держа  за  руку  свою  маленькую
жену,  я  невольно  подумал,  что  зрелище   это   непременно   приведет   к
благополучному исходу дела, начатого тенями.
     - Взгляните на них! - сказал я. - Взгляните на  эту  комнату,  на  этот
ужин! Можно ли смотреть на такую нужду и не испытывать жалости?  Пусть  даже
сын прогневил вас, но разве он не понес кару? Пусть даже он вас ослушался, -
он уже искупил свою вину.
     Я взглянул в лицо моему другу, и мне показалось, что на нем  отразилась
душевная борьба.
     - Так пусть живые люди не будут  лишены  того  сочувствия,  которое  вы
дарили их Теням.
     В эту минуту маленькая женщина отошла от мужа и, приблизившись  к  нам,
робко положила свою руку на руку моего друга. Я взглянул на него еще раз  и,
сделав знак, чтобы молодой гравер подошел к отцу, тихо удалился из  комнаты,
где, как я понял, мое присутствие было уже излишним.
     Час спустя, когда я грустно сидел дома, размышляя своем  одиночестве  и
немало завидуя моим соседям в доме напротив, я вдруг  услышал,  как  веселый
голос назвал мое имя.
     Я устремил взгляд в знакомом направлении и увидел, что мистер  Пайкрофт
стоит у раскрытого окна в комнате сына.
     - Мы просим вас прийти и провести с нами вечер.
     Я с радостью согласился  и  только  успел  отойти  от  окна,  как  меня
окликнули снова.
     - Послушайте, - произнес мистер Пайкрофт театральным шепотом, -  у  нас
тут маловато спиртного,  так  уж,  пожалуйста,  суньте  в  карман  бутылочку
бренди, и хорошо бы еще лимон...
     Через  несколько  минут  я   стал   участником   приятного   маленького
празднества.
     - Знаете, что мы сделаем первым долгом? - спросила маленькая женщина, с
улыбкой глядя на меня.
     - Не имею ни малейшего представления, - отвечал я.
     - Повесим самые толстые занавеси, чтобы сосед в доме напротив не видел,
чем мы занимаемся, когда в комнате зажжен свет.
     - Не стоит беспокоиться, - заверил  я  их,  -  и  не  трудитесь  вешать
занавеси, потому что сосед из дома напротив отныне надеется так часто видеть
своих новых друзей во Плоти, что вряд ли его станут интересовать их Тени.