Карлу Профферу

     Каменный шприц впрыскивает героин
     в кучевой, по-зимнему рыхлый мускул.
     Шпион, ворошащий в помойке мусор,
     извлекает смятый чертеж руин.

     Повсюду некто на скакуне;
     все копыта -- на пьедестале.
     Всадники, стало быть, просто дали
     дуба на собственной простыне.

     В сумерках люстра сродни костру,
     пляшут сильфиды, мелькают гузки.
     Пролежавший весь день на "пуске"
     палец мусолит его сестру.

     В окнах зыблется нежный тюль,
     терзает голый садовый веник
     шелест вечнозеленых денег,
     непрекращающийся июль.

     Помесь лезвия и сырой
     гортани, не произнося ни звука,
     речная поблескивает излука,
     подернутая ледяной корой.

     Жертва легких, но друг ресниц,
     воздух прозрачен, зане исколот
     клювами плохо сносящих холод,
     видимых только в профиль птиц.

     Се -- лежащий плашмя колосс,
     прикрытый бурою оболочкой
     с отделанной кружевом оторочкой
     замерзших после шести колес.

     Закат, выпуская из щели мышь,
     вгрызается -- каждый резец оскален --
     в электрический сыр окраин,
     в то, как строить способен лишь

     способный все пережить термит;
     депо, кварталы больничных коек,
     чувствуя близость пустыни в коих,
     прячет с помощью пирамид

     горизонтальность свою земля
     цвета тертого кирпича, корицы.
     И поезд подкрадывается, как змея,
     к единственному соску столицы.