Шиповник каждую весну
     пытается припомнить точно
     свой прежний вид:
     свою окраску, кривизну
     изогнутых ветвей -- и то, что
     их там кривит.

     В ограде сада поутру
     в чугунных обнаружив прутьях
     источник зла,
     он суетится на ветру,
     он утверждает, что не будь их,
     проник бы за.

     Он корни запустил в свои
     же листья, адово исчадье,
     храм на крови.
     Не воскрешение, но и
     не непорочное зачатье,
     не плод любви.

     Стремясь предохранить мундир,
     вернее -- будущую зелень,
     бутоны, тень,
     он как бы проверяет мир;
     но самый мир недостоверен
     в столь хмурый день.

     Безлиственный, сухой, нагой,
     он мечется в ограде, тыча
     иглой в металл
     копья чугунного -- другой
     апрель не дал ему добычи
     и март не дал.

     И все ж умение куста
     свой прах преобразить в горнило,
     загнать в нутро,
     способно разомкнуть уста
     любые. Отыскать чернила.
     И взять перо.