Притворяшка Солодовников опять опаздывал на работу. Опаздывал он поч-
ти каждый день. Главврач, толстая Анна Афанасьевна, говорила:
- Солодовников, напишу маме!
Солодовников смущался; Анна Афанасьевна (Анфас - называл ее Солодов-
ников в письмах к бывшим сокурсникам своим, которых судьба тоже растол-
кала по таким же углам; они еще писали друг другу, жаловались и острили)
приходила в мелкое движение - смеялась. Молча. Ей нравилось быть настав-
ником и покровителем молодой врача, молодого дон-жуана. Солодовников же,
наигрывая смущение, жалел, что редкое дарование его - нравиться людям -
пропадает зря: Анфас не могла сыграть в его судьбе сколько-нибудь су-
щественную роль; дай бог ей впредь и всегда добывать для больницы спирт,
камфару, листовое железо, радиаторы для парового отопления. Это она уме-
ла. Еще она умела выковыривать аппендицит, Солодовникову случалось де-
лать кое-что посложнее, и он опять жалел, что никто этого не видит. "Я
тут чуть было не соблазнился на аутотрансплантацию,- писал он как-то то-
варищу своему.- Хотел большую подкожную загнать в руку - начитался нови-
нок, вспомнил нашего старика. Но... и но: струсил. Нет, не то: зрителей
нет, вот что. Хучь бей меня, хучь режь меня - я актер. А моя драгоценная
Анфас - не аудитория. Нет".
Солодовников спешил. Мысленно он уже проиграл утреннюю сцену с Анной
Афанасьевной: он нахмурится виновато, сунется к часам... Вообще он после
таких сценок иногда чувствовал себя довольно погано. "Гадкая натура, -
думал. - Главное, зачем! Ведь даже не во спасение, ведь не требуется!"
Но при этом испытывал и некое приятное чувство, этакое дорогое сердцу
успокоение, что - все в порядке, все понятно, дело мужское, неженатое.
Солодовников взбежал на крыльцо, открыл тяжелую дверь на пружине,
придержал ее, чтоб не грохнула... И, раздеваясь на ходу, поспешил к ве-
шалке в коридоре, И когда раздевался, увидел на белой стене, противопо-
ложной окну, большой - в окно - желтый квадрат. Свет. Солнце... И как-то
он сразу вдруг вспыхнул в сознании, этот квадратный желтый пожар,- вес-
на! На дворе желанная, милая весна, Летел по улице, хрустел ледком, ду-
мал черт знает о чем, не заметил, что - весна. А теперь... даже остано-
вился с пальто в руках, засмотрелся на желтый квадрат. И радость, особая
радость - какая-то тоже ясная, надежная, сулящая и вперед тоже тепло и
радость - толкнулась в грудь Солодовникова. В той груди билось жадное до
радости молодое сердце. Солодовников даже удивился и поскорей захотел
собрать воедино все мысли, сосредоточить их на одном; вот - весна, надо
теперь подумать и решить нечто главное. Предчувствие чего-то хорошего
охватило его. Надо только, думал он, собраться, крепко подумать. Всего
двадцать четыре года, впереди целая жизнь, надо что-то такое решить те-
перь же, когда и сила есть, много, и радостно, И весна. Надо начать жить
крупно.
Солодовников прошел в свой кабинетик (у него стараниями все той же
добрейшей Анны Афанасьевны зачем-то был свой кабинетик), сел к столу и
задумался, Не пошел к Анне Афанасьевне. Она сейчас сама придет.
Ни о чем определенном он не думал, а все жила в нем эта радость, ка-
кая вломилась сейчас - с весной, светом - в душу, все вникал он в нее, в
радость, вслушивался в себя... И невольно стал вслушиваться и в звуки за
окном: на жесть подоконника с сосулек, уже обогретых солнцем, падали
капли, и мокрый шлепающий звук их, такой неожиданный, странный в это яс-
ное, солнечное утро с легким морозцем, стал отзываться в сердце - каждым
громким шлепком - радостью же. Нет, надо все сначала, думал Солодовни-
ков. Хватит, Хорошо еще, что институт закончил, пока валял дурака, у
других хуже бывает. Он верил, что начнет теперь жить крупно - самое вре-
мя, весна: начало всех начал. Отныне берем все в свои руки, хватит.
Двадцать пять плюс двадцать пять - пятьдесят. К пятидесяти годам надо
иметь... кафедру в Москве, свору учеников и огромное число работ. Не к
пятидесяти, а к сорока пяти. Придется, конечно, поработать, но... почему
бы не поработать!
Солодовников встал, прошелся по кабинетику. Остановился у окна. Ра-
дость все не унималась. Огромная земля... Огромная жизнь. Но - шаг поши-
ре, пошире шаг, маэстро! Надо успеть отшагать далеко. И начнется этот
славный поход - вот отсюда, от этой весны.
Солодовников опять подсел к столу, достал ручку, поискал бумагу в
столе, не нашел, вынул из кармана записную книжку и написал на чистой
страничке:
Отныне буду так:
Холодный блеск ума,
Как беспощадный блеск кинжала:
Удар - закон.
Удар - конец.
Удар - и все сначала.
Прочитал, бросил ручку и опять стал ходить по кабинетику. Закурил.
Его поразило, что он написал стихи. Он никогда не писал стихов. Он даже
не подозревал, что может их писать. Вот это да1 Он подошел к столу, пе-
речитал стихи... Хм. Может, они, конечно, того... нагловатые. Но дело в
том, что это и не стихи, это своеобразная программа, что ли, сформулиро-
валась такими вот словами. Он еще прошелся по кабинетику... Вдруг засме-
ялся вслух. Стихи хирурга: "Удар-конец. Удар-и все сначала". Что снача-
ла: новый язвенник? Ничего... Он порадовался тому, что не ошалел от ра-
дости, написав стихи, а нашел мудрость обнаружить их смешную слабость.
Но их надо сохранить: так - смешно и наивно - начиналась большая жизнь.
Солодовников спрятал книжечку. Если к пятидесяти годам не устать, как...
лошади, и сохранить чувство юмора, то их можно потом и вспомнить.
А за окном все шлепало и шлепало в подоконник. И заметно согревалось
окно, Весна работала. Солодовников почувствовал острое желание действо-
вать.
Он вышел в коридор, прошел опять мимо желтого пятна на стене, подмиг-
нул ему и мысленно сказал себе: "Шире шаг, маэстро!"
Анна Афанасьевна, конечно, говорила по телефону и, конечно, о листо-
вом железе.
Они кивнули друг другу.
- Я понимаю, Николай Васильевич,- любезно говорила Анна Афанасьевна в
трубку, - я вас прекрасно понимаю... Да. Да!.. Пятнадцать листов.
"Мы все прекрасно понимаем, Николай Васильевич",- съязвил про себя
Солодовников, присаживаясь на белую табуретку.
Не зло съязвил, легко - от избытка доброй силы. Не терпелось скорей
заговорить с Анной Афанасьевной.
- Я вас прекрасно понимаю, Николай Васильевич!.. Хорошо. Бу сделано!
- Анна Афанасьевна пришла в мелкое движение - засмеялась беззвучно.- Я в
долгу не останусь. До свиданья! Нет, не у нас, не у нас... Что вы все
боитесь нас, как... не знаю... До свиданья - на нейтральной почве! В
ресторане? - Анфас опять вся заколебалась.- Ну, посмотрим. Ну, лады!
Всего,
"Господи-весь юмор: "бу сделано", "лады", - удивился Солодовников. -
И не жалко времени - болтать! Тут теперь каждая минута дорога".
- Ну-с, Георгий Николаевич...- Анна Афанасьевна весело и значительно
посмотрела на Солодовникова.
- Да здравствует листовое железо! - тоже весело сказал Солодовников
без всякого смущения, даже притворного. Он прямо смотрел Анне Афанасьев-
не в глаза.
- В смысле? - спросила та.
- В смысле: у нас будет самодельный холодильник.- Солодовников встал,
подошел к окну, постоял, руки в карманы, чувствуя за собой удивленный
взгляд главврача... Качнулся с носков на пятки. И соврал. Крупно. Неожи-
данно.
- Начал писать работу, Анна Афанасьевна. "Письма из глубинки. Записки
врача". Это как-то случилось само собой-эти "Письма из глубинки". И Со-
лодовникова опять поразило: это же ведь то, что нужно! С этого же и надо
начинать. Неужели начался неосознанный акт творчества? Если, конечно,
это не "удар-закон". Нет, это реально, умно, точно: это описание инте-
ресных случаев операционной практики в условиях сельской больницы. В
форме писем к Другу "Н". Тут и легкая ирония по поводу этих самых усло-
вий, описание самодельного холодильника - глубокой землянки, обшитой из-
нутри листовым железом,- и легко, вскользь - весна... Но конечно же
главным образом работа, работа, работа. Изнуряющая. Радостная. Смелая.
Подвижническая. Любовь населения... Уважение. Ночные поездки. Аутот-
рансплантация. Прободная в условиях полевого стана. Благодарность ста-
рушки, ее смешная, искренняя молитва за молоденького неверующего вра-
ча... Все это сообразилось в один миг, вдруг, отчетливо, с радостью. Со-
лодовников повернулся к Анне Афанасьевне... Да, тут, конечно, и заботли-
вая, недалекая хлопотунья Анна Афанасьевна, главврач... Которая, прочи-
тав "Записки" в рукописи, скажет, удивленная: "Прямо как роман!" - "Лад-
но, а как врачу вам это интересно?" - "Очень! Тут же есть просто уни-
кальные случаи!" - "А за себя... не в обиде на автора?" - "Да нет, чего
обижаться? Все правда".
- Что, Анна Афанасьевна?
- Уже начали писать? - спросила Анна Афанасьевна.- Записки-то. Поэто-
му и опоздали?
- Поэтому и опоздал,- Солодовников обиделся на главврача: солдафон в
юбке, одно листовое железо в голове.- Извините,- сухо добавил он,-
больше этого не случится.- Смотреть на часы и огорчаться притворно он не
стал. "Все,- подумал он.- Хватит. Пора кончать эти... ужимки и прыжки".
Вспомнил свое стихотворение.
- Какой-то вы сегодня странный.
- Что с этим язвенником, с трактористом? - спросил Солодовников.- Бу-
дем оперировать?
Анна Афанасьевна больше того удивилась:
- Зубова? Здрасте, я ваша тетя: я его два дня назад в район отправи-
ла. Вы что?
- Почему?
- Потому что вы сами просили об этом, поэтому. Что с вами?
- Да, да,- вспомнил Солодовников.- А эта девушка с мениском?
- С мениском лежит... Хотите оперировать?
- Да,- твердо сказал Солодовников.- Сегодня же.
Анна Афанасьевна посмотрела на своего помощника долгим взглядом. Со-
лодовников тоже посмотрел на нее - как-то несколько задумчиво, чуть при-
щурив глаза.
- Так,- молвила Анна Афанасьевна.- Ну, что же... Только вот какое де-
ло, Георгий Николаевич: сегодня операцию отложим. Сегодня вы мне поможе-
те, Георгий Николаевич. Меня вызывают в райздрав, а я договорилась с ди-
ректором совхоза насчет железа... Причем, это такой человек, что его на-
до ловить на слове: завтра железа у него не будет, надо брать, пока оно,
так сказать, горячо. Я прошу вас получить сегодня это железо. Завхоз
наш, как вам известно, в отпуске. Солодовников было огорчился, но, поду-
мав, легко согласился:
- Хорошо.
Первая глава в "Записках" будет... о листовом железе. Это сразу вве-
дет в обстоятельства и условия, в каких приходилось работать молодому
врачу.
- Что все-таки с вами такое? - опять не выдержала Анна Афанасьевна.
Ей чисто по-женски интересно было узнать, отчего молодые люди могут за
одну ночь так измениться.- Серьезная любовь?
Солодовников в свою очередь с любопытством посмотрел на главврача:
- Вы ничего не замечаете? Что происходит на земле...
Анна Афанасьевна даже выглянула в окно.
- Что происходит? Не понимаю...
- Не во дворе у нас, вообще на земле.
- Война во Вьетнаме...
- Нет, я не про то. Лады, Анна Афанасьевна, иду добывать железо! Куда
надо идти?
- Надо ехать в Образцовку к директору совхоза. Ненароков Николай Ва-
сильевич. Но раньше надо взять у нас в сельсовете подводу и одного рабо-
чего, там дадут, я договорилась. Скажите Ненарокову, что мы, я или вы,
на днях прочитаем у них в клубе лекцию о вреде алкоголя. Это действи-
тельно надо сделать, я давно обещала. Вы мне сегодня положительно нрави-
тесь, Георгий Николаевич. Любовь, да?
- Разрешите идти? - Солодовников прищелкнул каблуками, улыбнулся сво-
ей доверчивой, как он ее сам называл, улыбкой.
- Разрешаю.
Солодовников вышел к коридор... Пятно света наполовину сползло со
стены на пол. Солодовников нарочно наступил на пятно, постоял... "Время
идет",подумал он. Без сожаления, однако, подумал, а с радостью, как если
бы это обозначало: "Началось мое время. Сдвинулось!"
В кабинетике он опять достал записную книжку и записал:
"Сегодня утром я спросил мою уважаемую Анфас: "Что происходит на зем-
ле?" Анфас честно выглянула в окно... Подумала и сказала: "Война во
Вьетнаме"."А еще?" Она не знала. А на земле была Весна".
Это-начало первой главы "Записок". Солодовникову оно понравилось. С
прозой он, очевидно, в лучших отношениях. Да, с этого дня, с этого утра
время работает на него. На книге, которую он подарит Анне Афанасьевне,
он напишет: "Фоме неверующему-за добро и науку. Автор".
Вот и все. Ну, а теперь-листовое железо!
В сельсовете Солодовникову дали подводу, но того, кто должен был
ехать с ним, там не было.
- Вы, это, заехайте за ним, он живет... вот так вот улица повернет от
сельпо в горку, а вы...
Солодовников поехал один в Образцовку. "Черт с ним, с рабочим, один
погружу". Ехать до Образцовки не так уж долго, но конек попался груст-
ный, не спешил, да Солодовников и не торопил его. Санная езда кончалась;
как выехали на тракт, так потащились совсем тихо и тяжело. Полозья омер-
зительно скрежетали по камням; от копыт лошади, когда она пробовала бе-
жать рысью, летели ошметья талого грязного снега. В санях было голо, Со-
лодовников не догадался попросить охапку сена, чтоб раскинуть ее и раз-
валиться бы на ней, как, он видел, делают мужики.
На выезде из села, у крайних домов, Солодовников увидел початый сто-
жок сена. Стожок был огорожен пряслом, но к нему вела утоптанная тропка.
Солодовников остановил коня и побежал к стожку. Перелез через прясло и
уже запустил руки в пахучую хрустящую благодать, стараясь захватить по-
больше... И тут услышал сзади злой окрик:
- Эт-то что за елкина мать?! Кто разрешил?
Солодовников вздрогнул испуганно и. выдернул руки из сена. К нему по
тропке быстро шел здоровый молодой мужик в синей рубахе, без шапки. Нес
в руке березовый колышек.
- Я хотел под бок себе...- поспешно сказал Солодовников и сам по-
чувствовал, что говорит трусливо и униженно.- Немного - вот столько -
под бок хотел положить...
- А по бокам не хотел? Стяжком вот этим вот... Под бок он хотел! Опо-
яшу вот разок-другой...
- Я врач ваш! - совсем испуганно воскликнул Солодовников.- Мне немно-
го надо-то было... Господи, из-за чего шум?
- Врач...- Мужик присмотрелся к Солодовникову и, должно быть, узнал
врача.- Надо же спросить сперва. Если каждый будет по охапке под бок се-
бе дергать, мне и коровенку докормить нечем будет. Спросить же надо. Тут
много всяких ездиют...
Мужик явно теперь узнал врача, но оттого, что он тем не менее отчитал
его, как школяра, Солодовников очень обиделся.
- Да не надо мне вашего сена, господи! Я немного и хотел-то... под
бок немного... Не надо мне его! - Солодовников повернулся и пошел по це-
лику прямо, проваливаясь по колена в жесткий ноздреватый снег, больно
царапая лодыжки. Он понимал, что - со стороны посмотреть - вовсе глупо:
шагать целиком, когда есть тропинка. Но на тропинке стоял мужик, и его
надо было бы обойти.
- Возьми сена-то! - крикнул мужик.- Чего же пустой пошел?
- Да не надо мне вашего сена! - чуть не со слезами крикнул Солодовни-
ков, резко оглянувшись.- Вы же убьете, чего доброго, из-за охапки сена!
Мужик молча глядел на него.
Солодовников дошел до саней, больно стегнул вожжами кобылу и поехал,
В какойто статье он прочитал у какого-то писателя, что "идиотизма дере-
венской жизни" никогда не было и конечно же нет и теперь. "Сам идиот,
поэтому и идиотизма нет и не было", - зло подумал он про писателя.
Ноги Солодовников поцарапал сильно, теперь саднило, и он решил вер-
нуться в больницу и на всякий случай обезвредить ссадины. Но остановил-
ся, постоял и раздумал, решил, что в совхозе попросит спирту и протрет
ноги.
Он потихоньку ехал дальше и успокоился. Вообще неплохое продолжение
первой главы "Записок". Только с юмором надо как-то... осторожнее, что
ли. При чем тут юмор и ирония? Это должна быть трезвая, деловая вещь,
без всяких этих штучек. В том-то и дело, что не развлекать он собрался,
а поведать о трудной, повседневной, нормальной, если хотите, жизни
сельского врача. Солодовников совсем успокоился, только очень неуютно,
неудобно было в жестких, холодных санях.
Николай Васильевич Ненароков, человек нестарый, сорокалетний, но мед-
лительный (нарочно, показалось Солодовникову), рассудительный... Долго
беседовал с Солодовниковым, присматривался. Узнал, где учился молодой
человек, как попал в эти края (по распределению?), собирается ли оста-
ваться здесь после обязательных трех лет... Солодовникову директор очень
не понравился. Под конец он прямо и невежливо спросил:
- Вы дадите железо?
- А как же? Вы что, обиделись, что расспрашиваю вас? Мне просто инте-
ресно... У меня сынишка подрастает, тоже хочет в медицинский, вот я и
прощупываю, так сказать, почву. Конкурс большой?
- Да, с каждым годом больше.
- Вот,- решил директор.- Нечего и соваться. Есть сельскохозяйственный
- прямая дорога. Верно? Специалисты позарез нужны, без работы не будет.
Солодовников пожал плечами:
- Но если человек хочет...
- Мало ли чего мы хочем! Я, может, хочу... - Директор посмотрел на
молодого врача, не стал говорить, чего он, "может, хочет". Написал на
листке бумаги записку кладовщику, подал Солодовникову:
- Вот - на складе Морозову отдайте. Лупоглазый такой, узнаете. Он не-
бось с похмелья.
- Насчет лекции... Анна Афанасьевна просила передать...
Директор махнул рукой:
- Толку-то от этих лекций! Приезжайте, поговорите. Вот картину ка-
кую-нибудь интересную привезут, я позвоню - приезжайте.
- Зачем? - не понял Солодовников.
- Ну, лекцию-то читать.
- А при чем тут картина?
- А как людей собрать? Перед картиной и прочитаете. Иначе же их не
соберешь, Что?
- Ничего. Я думал, соберутся специально на лекцию.
- Не соберутся,- просто, без всякого выражения сказал директор.- Зна-
чит, Морозова спросите, завскладом.
Морозов внимательно прочитал записку директора и вдруг заявил про-
тест:
- Пятнадцать листов?! А где? У меня их нету. - Он вернул записку. И
при этом пытливо посмотрел на врача. - Откуда они у меня?
- Как же?-растерялся Солодовников.-Они же договорились...
- Кто?
- Главврач и ваш директор.
- Так вот, если они договорились, пусть они вам и выдают. У меня же-
леза нет.- Морозов сунул руки в карманы и отвернулся. Но не отходил. Че-
го-то он ждал от врача, а чего, Солодовников никак не мог понять.- А то
они шибко скорые: Морозов, выдай, Морозов отпусти... А у Морозова на
складе - шаром покати. Тоже мне, понимаешь...
- Как же быть? - спросил Солодовников.
- Не знаю, не знаю, дорогой товарищ. У меня железо приготовлено для
колхоза "Заря", они приедут за ним.- Морозов простуженно, со свистом по-
кашлял в кулак... И опять глянул на врача.- Простыл, к черту,довери-
тельно, совсем не сердито сказал он.- Крутишься день-деньской на ули-
це... Впору к вам ехать - лечиться. Только теперь сообразил Солодовни-
ков, что Морозов хочет опохмелиться,
- Нет железа?
- Есть. Для других. Для вас - нету.
- А телефон тут есть где-нибудь?
- Зачем?
- Я позвоню директору. Что это такое, в конце концов: я бросил
больных, еду сюда, а тут стоит... некий субъект и корчит из себя черт
знает что! Где телефон?
Морозов вынул руки из карманов, нехорошо сузил глаза на врача-молоко-
соса:
- А полегче, например,- это как, можно? Без гонора. Мм?
- Где телефон?! - крикнул Солодовников, сам удивляясь своей нахрапис-
тости.- Я вам покажу гонор. И кое-что еще! Мы найдем железо... Я сейчас
не директору, а в райком буду звонить. Где телефон?
Морозов пошел под навес, сдернул со штабеля толь - там было листовое
железо.
- Отсчитывайте пятнадцать листов,- спокойно сказал Морозов,- а мне,
пожалуйста, сообщите вашу фамилию.
- Солодовников Георгий Николаевич.
Морозов записал.
- За субъекта... как вы выразились, придется ответить.
- Отвечу,
- Если всякие молокососы будут приезжать и обзываться...
- За молокососа тоже придется ответить. Вы на что намекаете? Что у
нас молокососам жизни человеческие доверяют?
- Ничего, ничего,- сказал Морозов. Но такой поворот дела его явно не
устраивал. Солодовников подъехал с санями к штабелю и стал кидать листы
в сани. Морозов стоял рядом, считал.
- Привет тете,- сказал Солодовников, отсчитав пятнадцать листов. И
поехал. Морозов закрывал штабель. На Солодовникова не оглянулся,
Солодовников поехал с хорошим настроением... Только опять было неу-
добно в санях. Теперь еще железо мешало. Он пристроился сидеть на отво-
дине саней, на железе - совсем холодно.
Дорога, когда поехал обратно, вовсе раскисла, и лошадь всерьез напря-
галась, волоча тяжелые сани по чавкающей мешанине из снега, земли и кам-
ней,
"Вот так и надо! - удовлетворенно думал Солодовников. - В дальнейшем
будет только так". Неприятно кольнуло воспоминание о мужике с колышком,
но он постарался больше не думать об этом.
Но - то ли сани очень уж медленно волоклись, то ли малость сегодняш-
них дел и каких-то глупых стычек - радость и удовлетворение почему-то
оставили Солодовникова. Стал безразличен хороший солнечный день, даль
неоглядная, где распахнулась во всю красу мокрая весна,- стали безраз-
личны все эти запахи, звуки, пятна... Ну, весна, ну, что же теперь -
козлом, что ли, прыгать? Куда как приятнее и веселее вечером. Вечером
они уговорились - компанией в пять-шесть человек - играть в фантики и
целоваться. Будет музыка, винишко... Будет там эта курносенькая хохотуш-
ка, учительница немецкого языка... Она хохотушка-то хохотушка, но умна,
черт бы ее побрал, читала много, друзей интересных оставила в городе.
Тут что-то такое... сердчишко у врача вздрагивает. Вздрагивает, чего
там. Малость она, правда, вульгаритэ: носик. К тридцати годам носик этот
самый на лоб полезет. Курносые предрасположены к полноте. Но где они
еще, эти ее тридцать пять - сорок лет! Солодовников подстегнул кобылку.
Пока он сгрузил в больнице железо и пока отвел лошадь в сельсовет и
опять вернулся в больницу, прошло много времени. Солодовников чувство-
вал, что устал. Руки тряслись. Он умылся в кабинетике, хотел пойти пос-
мотреть девушку с мениском, но решил, что завтра с утра. Вошла уборщица
и сказала, что там названивают без конца, а Анны Афанасьевны нету,
- Ну и что? Скажите, что ее нету.
- Может, вы послушаете. Они там говорят: кто есть, мол.
Солодовников пошел в кабинет главврача, посидел у телефона, дождался,
когда он затрещал, снял трубку.
- Больница. Солодовников... Она в районе... А-а, это вы? Получил, по-
лучил. Пятнадцать листов, все в порядке. Спасибо... Лекцию?.. Нет, се-
годня не получится. Нет. Я не смогу... занят, а Анна Афанасьевна... не
знаю, когда она приедет. Нет, я занят. Я оставлю ей записку... Во
сколько сеанс-то? Я напишу ей. До свиданья.
Солодовников положил трубку, посидел... И все-таки пошел в палату к
девушке с мениском. Посмотрел ее ногу, поговорил с девушкой, с удо-
вольствием похлопал ее по румяной щеке, пошутил. Поговорил с другими
больными, послушал их справедливые, скучные слова. Сказал, что на дворе
- весна. И ушел. Вошел опять в свой кабинетик, посмотрел на часы - без
пятнадцати три, можно отчаливать. Он снял халат, поправил перед зеркалом
галстук... Закурил, Нащупал в кармане записную книжку, хмыкнул, вспомнив
про стихи, не стал их перечитывать, бросил книжечку в стол, подальше. И
пошел из больницы.
Шел опять той дорогой, какой шел утром, старательно обходил лужи...
Здоровался со встречными - вежливо, с достоинством (он поразительно ско-
ро и незаметно как-то научился достоинству), но ни с кем не заговаривал.
"Нет, в курносенькой что-то есть,- думал Солодовников.- Определенно
что-то есть. Но пожалуй, слишком уж серьезно к себе относится - это при
том, что неутомимая хохотушка. Бережет себя... Так - раззадорить можно,
но не больше того. Нет, не больше".
|
