3. РАЗОРЕННАЯ ХИЖИНА

     Как  хорошо  было  сидеть  около  ярко-пылавших  дров,  в  защите  от
пронизывающего до костей ветра и холода, от которого закоченели мои члены!
Но  мое  любопытство  было  настолько  возбуждено,  этот  человек  и   его
оригинальное жилище так занимали меня, что я забыл и думать о  собственном
комфорте. Внешность его  самого,  эти  развалины,  помещающиеся  в  центре
болота, поздний час, в который он ожидал прибытия нескольких лиц, судя  по
его  словам;  наконец  загадочное  исчезновение  за  камином  -  все  это,
согласитесь сами,  невольно  должно  было  возбуждать  любопытство.  Я  не
понимаю, почему  он  вначале  наотрез  отказался  принять  меня,  а  потом
предложил мне с самой подкупающей сердечностью, отдохнуть под его  кровом.
Я совершенно недоумевал, как объяснить все это.
     Во всяком случае я решился скрыть мои чувства и принять вид человека,
находящего совершенно естественным все окружающее и настолько погруженного
в мысли о своем бедственном положении, чтобы не замечать ничего вне  себя.
Одного взгляда было вполне достаточно, чтобы окончательно убедить  меня  в
догадке, промелькнувшей в моей голове, при  виде  полуразрушенной  хижины;
она была совершенно не приспособлена для постоянной жизни и служила просто
местом  условных  встреч.  От  постоянной  сырости  штукатурка  на  стенах
совершенно облупилась, и на них во многих  местах  проступила  зеленоватая
плесень; в воздухе чувствовался резкий запах пыли.
     Единственная, довольно большая комната была  совершенно  без  мебели,
если не считать расшатанного стола, трех деревянных ящиков, заплесневевших
стульев и совершенно обветшалого вряд-ли пригодного на что-нибудь  невода,
который загромождал собою весь угол.
     Прислоненный к стене топор  и  расколотый  на  части  четвертый  ящик
указывали, откуда взялись дрова  для  камина.  Но  мое  внимание  особенно
притягивал  стол:  там,  около   лампы   стояла   корзинка,   из   которой
соблазнительно  выглядывал  окорок  ветчины,  коврига  хлеба  и   горлышко
бутылки.  Хозяин  хижины,  словно   извиняясь   за   свою   холодность   и
подозрительность при первой встрече, своей любезностью старался  заставить
меня забыть первые моменты нашей встречи. Чем  объяснить  эту  перемену  в
общении со мной, - я решительно не мог догадаться.
     Высказав сожаление о моем грустном положении, он  придвинул  один  из
ящиков к свету и отрезал мне кусок хлеба и ветчины. Я продолжал  наблюдать
за ним, хотя его чувственные губы, с низко опущеннымми  углами,  улыбались
самой  искренней,  задушевной  улыбкой;   глаза,   поразительной   красоты
постоянно следили за мной, словно желая прочесть на моем лице, кто я и как
попал сюда.
     - Что касается меня, - сказал он с  напускным  чистосердечием,  -  вы
хорошо поймете, что в такое время каждый,  мало-мальски  понимающий  дело,
коммерсант должен изобретать какие либо способы,  чтобы  получить  товары.
Ведь Император, дай Бог  ему  здоровья,  возымел  желание  положить  конец
свободной торговле, так что  для  получения  кофе  и  табака,  без  оплаты
пошлиной, приходится забираться вот в такие трущобы! Смею вас уверить, что
и в Тюльерийском  дворце  можно  без  труда  получить  то  и  другое;  сам
император выпивает ежедневно по десяти чашек настоящего  мокка,  прекрасно
зная, что он не растет в  пределах  Франции.  Бонапарт  знает  и  то,  что
королевство, где произрастает кофе, еще не завоевано им, так  что  если-бы
купцы  не  рисковали,  беря  на  себя   такую   ответственность,   вряд-ли
дождаться-бы барышей от торговли. Я полагаю, что и вы тоже принадлежите  к
купеческому сословию?
     Я ответил отрицательно и этим,  кажется,  еще  сильнее  возбудил  его
любопытство. Слушая его рассказ о себе, я читал ложь  в  его  глазах.  При
ярком свете лампы, он был еще красивее, чем показался мне в  начале  нашей
встречи, но тип его  красоты  нельзя  было  назвать  симпатичным.  Тонкие,
женственные черты его лица были идеально правильны; все дело  портил  рот,
являвшийся полным контрастом с благородством черт верхней части лица.  Это
было умное и в то же время слабое лица, на котором выражение восторженного
энтузиазма беспрестанно сменялось полным бессилием и  нерешительностью.  Я
чувствовал, что чем больше знакомлюсь с хозяином этой  хижины,  тем  менее
доверяю ему, и все таки он не пугал меня: я почему-то был вполне уверен  в
своей безопасности, хотя вскоре в этом пришлось горько разубедиться.
     - Вы, конечно, извиняете мою холодность, господин  Лаваль,  -  сказал
он, - с тех пор,  как  Император  побывал  на  берегу,  там  всегда  кишат
полицейские агенты, так что купцы должны быть всегда начеку, охраняя  свои
интересы. Вы понимаете, что мои опасения были совершенно естественны:  ваш
вид и ваше платье не внушали особенного довери в таких местах  и  в  столь
поздний час!
     Он, очевидно, ждал возражения, но я сдержался и скромно заметил:
     - Я повторяю, что я просто заплутавшийся путник, и  теперь,  когда  я
уже вполне отдохнул и освежился, я  не  буду  более  злоупотреблять  вашим
гостеприимством и только  попрошу  вас  указать  мне  дорогу  к  ближайшей
деревне.
     - Я полагаю, что вам гораздо лучше будет остаться здесь,  потому  что
буря разыгрывается сильнее и сильнее!
     И пока он говорил, сильный порыв  ветра  долетел  до  моих  ушей.  Он
подошел к окну и принялся так-же внимательно всматриваться, как и при моем
приближении.
     -  Хорошо  было-бы,  г-н  Лаваль,  -  сказал  он,  глядя  на  меня  с
притворно-дружеским видом, - если-бы вы не отказались оказать  мне  весьма
существенную услугу, побыть здесь не более получаса.
     - Почему это? - спросил я, колеблясь между недоверием и любопытством.
     - Вы хотите откровенности, - и он взглянул на  меня  так  правдиво  и
искренне, - дело в том, что я жду нескольких сотоварищей по ремеслу; но до
сих пор, как видите, совершенно тщетно; я решил отправиться на встречу им,
пройти вокруг всего болота, чтобы помочь им, если они потеряли дорогу.  Но
в то же время, было-бы очень невежливо с моей стороны, если они придут без
меня и вообразят, что я ушел от них. Вы-бы оказали мне большое  одолжение,
согласившись остаться здесь полчаса или около  того,  чтобы  объяснить  им
причину моего отсутствия, если мы случайно разминемся с ними по дороге.
     Все это казалось вполне естественным, но его странный загадочный взор
говорил мне,  что  он  лгал.  Я  колебался  принять  или  не  принять  его
предложение, тем более, что оно давало мне  удобный  случай  удовлетворить
мое любопытство. Что было за этим старым камнем и  почему  он  скрылся  от
меня именно туда? Я  чувствовал  бы  себя  неудовлетворенным,  если-бы  не
постарался выяснить это, прежде чем идти дальше.
     - Отлично, - сказал он, нахлобучивая  черную  с  приподнятыми  полями
шляпу и быстро бросаясь к двери. Я был уверен, что вы не  откажете  мне  в
моей просьбе и не могу долее медлить, потому  что  в  противном  случае  я
останусь без товара.
     Он поспешно захлопнул за собою дверь, и шаги его  постепенно  замерли
вдали,  заглушенные  ревом  ветра.  Таким  образом,  я  был  один  в  этом
таинственном жилище, предоставленный самому себе и жаждущий разрешить  все
свои недоумения. Я поднял книгую, уроненную под стол.  Это  было  одно  из
сочинений Руссо. Трудно было предположить, чтобы купец, ожидающий  встречи
с контрабандистами, стал читать подобные книги. На заголовке было написано
Люсьен Лесаж, а внизу женской рукой приписано - "Люсьену от Сибилль".
     Итак, имя моего добродушного, но странного,  незнакомца  было  Лесаж.
Теперь мне предстояло  узнать  только  одно  и  притом  самое  интересное,
именно, что он спрятал в камин. Прислушавшись несколько  минут  к  звукам,
доходившим извне и убедившись, что не было слышно ничего кроме рева  бури,
я стал на край решетки, как это делал он, и перескочил через нее.
     Блеск пламени скоро указал мне тот предмет, о  котором  я  так  долго
думал.  В  углублении,  образовавшемся  впоследствие  падения  одного   из
кирпичей, лежал маленький сверток. Несомненно, это был именно тот предмет,
который мой новый приятель поспешил спрятать,  встревоженный  приближением
постороннего человека. Я взял его  и  поднес  к  огню.  Это  был  сверток,
завернутый в маленький, четырехугольный кусок  желтой  блестящей  материи,
перевязанный кругом белой тесьмой. Когда я развязал его, в  нем  оказалась
целая пачка писем и одна, совершенно особенно сложенная бумага.
     У меня захватило дыхание, когда я прочел адреса. Первое  письмо  было
на имя гражданина Талейрана, остальные, написанные республиканским стилем,
были аддресованы  гражданам  Фуше,  Сольт,  Мак  Дональд,  Бертье  и  так,
постепенно, я прочел целый лист знаменитых имен военных и  дипломатических
деятелей, столпов нового правления. Что-же мог иметь  общего  этот  мнимый
купец с такими высокими личностями? Несомненно разгадка кроется  в  другой
бемаге. Я сложил письма на место и  развернул  бумагу,  которая  сейчас-же
убедила меня, что соляное болото было для меня более безопасным  убежищем,
чем это проклятое логовище!
     Мои глаза сразу наткнулись на следующие слова:
     "Товарищи, сограждане Франции! События дня указывают, что тиран, даже
окруженный своими  войсками,  не  может  избегнуть  мести  возмущенного  и
раздраженного народа! Комитет Трех, временно  действующий  за  республику,
приговорил Бонапарта к той-же участи, которая постигла Людовика Капета.  В
отместку за 19-е Брюмера...
     Едва я успел дочитать до указанного места,  как  вдруг  почувствовал,
что меня кто-то схватил за ноги; бумага выскользнула из моих  рук.  Чьи-то
железные пальцы плотно обвились вокруг моих ног, и  при  свете  угольев  я
увидел две руки; несмотря на охвативший меня ужас, я заметил, что руки эти
были покрыты густыми, черными волосами и поражали своей величиной.
     - Так, мой друг, - послышался надо мной чей-то голос, - на этот  раз,
наконец, нас вполне довольно, чтобы задержать нас!