Кто знает, сколько скуки 
В искусстве палача! 
Не брать бы вовсе в руки 
Тяжелого меча. 

И я учился в школе 
В стенах монастыря, 
От мудрости и боли 
Томительно горя. 

Но путь науки строгой 
Я в юности отверг,
И вольною дорогой 
Пришел я в Нюренберг. 

На площади казнили: 
У чьих-то смуглых плеч 
В багряно-мглистой пыли 
Сверкнул широкий меч. 

Меня прельстила алость 
Казнящего меча 
И томная усталость 
Седого палача. 

Пришел к нему, учился 
Владеть его мечом, 
И в дочь его влюбился, 
И стал я палачом. 

Народною боязнью 
Лишенный вольных встреч, 
Один пред каждой казнью 
Точу мой темный меч. 

Один взойду на помост 
Росистым утром я, 
Пока спокоен дома 
Строгий судия. 

Свяжу веревкой руки 
У жертвы палача. 
О, сколько тусклой скуки 
В сверкании меча! 

Удар меча обрушу, 
И хрустнут позвонки, 
И кто-то бросит душу 
В размах моей руки. 

И хлынет ток багряный, 
И, тяжкий труп влача, 
Возникнет кто-то рдяный 
И темный у меча. 

Не опуская взора, 
Пойду неспешно прочь 
От скучного позора 
В мою дневную ночь.

Сурово хмуря брови, 
В окошко постучу, 
И дома жажда крови 
Приникнет к палачу. 

Мой сын покорно ляжет 
На узкую скамью. 
Опять веревка свяжет 
Тоску мою. 

Стенания и слезы,— 
Палач — везде палач. 
О, скучный плеск березы! 
О, скучный детский плач! 

Кто знает, сколько скуки 
В искусстве палача! 
Не брать бы вовсе в руки 
Тяжелого меча!