Протестант перед лицом католика избегал насмехаться над церковным
обрядом; самый ревностный католик в присутствии протестанта никогда бы не
обмолвился о том, что старая религия дает более надежную гарантию вечного
блаженства.
Никто не стал бы хвалиться своими детьми в присутствии матери,
потерявшей сына, и всякий чувствовал себя сконфуженным, ежели у него
ненароком вырывалось неосторожное слово. Каждый, кто находился поблизости,
старался загладить промах,- а что делаем мы ныне? Разве не постукаем мы как
раз наоборот? Мы старательно выискиваем любой повод, дабы произнести нечто
такое, что разозлит другого и выведет его из себя. О дети, друзья мои!
Вернитесь же снова к прежним нашим привычкам. Нам довелось испытать уже
немало горя, и, быть может, дым, что мы вдыхаем днем, и зарево, что видим
ночью, предвещают нам близкую потерю наших жилищ и оставленного нами
имущества. Так не будем же с таким ожесточением обсуждать эти новости в
обществе, не будем частым повторением вслух еще глубже запечатлевать в душе
то, что и само по себе причиняет нам довольно страданий в тиши.
Когда умер ваш отец, разве давали вы мне тем или иным образом, словами
или знаками, вновь почувствовать горечь этой невосполнимой утраты? Разве не
старались вы убрать с моих глаз все, что могло мне напомнить его в те
горестные дни, и своей любовью, своей ненавязчивой заботой и услужливостью
смягчить боль утраты и поскорее залечить рану?
Разве не нужен нам теперь именно этот светский такт, который нередко
действует вернее, чем неуклюжая помощь, пусть с самыми лучшими намерениями,-
теперь, когда не одного или двоих среди массы счастливых вдруг поражает
несчастный случай и его горе вскорости тонет в благополучии остальных а
когда среди неисчислимого множества несчастных только немногие в силу своих
природных свойств или благоприобретенного умения наслаждаются случайным или
искусственным довольством?
К а р л. Вы уже достаточно отчитали нас, милая тетушка, не хотите ли
снова протянуть нам руку?
Б а р о н е с с а. Вот она, с условием, что отныне вы позволите ей вами
управлять. Объявим амнистию! В такие времена чем быстрее люди решаются на
примирение, тем лучше.
В этот миг в гостиную вошли другие женщины, успевшие уже хорошенько
выплакаться после отъезда гостей и теперь избегавшие смотреть на Карла.
- Подойдите сюда, дети! - воскликнула баронесса.- У нас здесь состоялся
серьезный разговор, и, как я надеюсь, он поможет нам восстановить мир и
согласие, а также снова ввести тот хороший тон, которого нам долгое время
недоставало. Быть может, никогда еще мы так не нуждались в том, чтобы
сплотиться теснее и постараться рассеяться, хотя бы на несколько часов в
день. Условимся же, что каждый раз, когда мы соберемся здесь вместе, всякие
разговоры на злобу дня будут воспрещены. Как давно уже не вели мы
поучительных и одушевляющих бесед, как давно не рассказывал ты нам, милый
Карл, о дальних странах и царствах, об их устройства, жителях, обычаях и
нравах, которые тебе так хорошо известны. Как давно уже не вещала вашими
устами (так обратилась она к учителю) древняя и новая история и мы не
слышали сравнительных описаний столетий и лиц! Где те прелестные, изящные
стихи, что, бывало, так часто, к усладе общества, извлекались из записных
книжек наших юных дам? Куда девались непринужденные философские размышления?
Неужели у вас совсем пропала охота приносить, как прежде, с прогулок то
примечательный камень, то какое-нибудь неизвестное - по крайней мере нам -
растение или причудливое насекомое, что раньше всегда подавало нам повод
предаться возвышенным мыслям о взаимосвязи всех существ? Пусть все эти
беседы, некогда возникавшие сами собой, теперь снова войдут у нас в обычай
по принятому нами уговору, постановлению, закону; употребите все свои силы,
чтобы эти беседы были поучительными, полезными и, в особенности,
занимательными,- это понадобится нам, быть может, еще больше, чем теперь,
ежели все окончательно пойдет прахом. Дети мои, обещайте мне это!
Они горячо обещали ей сдержать уговор.
- А теперь ступайте: сегодня чудесный вечер, пусть каждый насладится
им, как ему благоугодно, а за ужином давайте впервые за долгое время вновь
насладимся плодами дружеской беседы.
Все понемногу разошлись; только фрейлейн Луиза осталась сидеть возле
матери; у нее все не проходила досада на то, что ее разлучили с подругой, и
она весьма резко отказала Карлу, приглашавшему ее на прогулку. Мать и дочь
уже некоторое время молча сидели рядом, когда в гостиную вошел священник,
только что возвратившийся с долгой прогулки и потому не подозревавший о том,
что произошло в доме. Он положил шляпу и трость, сел в кресло и хотел было
что-то рассказать, однако Луиза, делая вид, будто продолжает разговор с
матерью, сразу же перебила его:
- Все-таки для некоторых лиц только что принятый нами закон окажется
весьма неудобным. Ведь и в прежнее время, когда мы живали в имении, нам
подчас не хватало тем для разговоров, ибо это не то что в городе, где можно
сегодня оклеветать бедную девушку, завтра набросить тень на молодого
человека; однако до сих пор мы находили отдушину, рассказывая забавные
анекдоты про ту или другую великую нацию, высмеивая как немцев, так и
французов и объявляя то одного, то другого якобинцем или клубистом. Но если
и этот источник будет закрыт, то кое-кто из нашего кружка станет немым.
- Этот выпад, милая барышня, по-видимому, нацелен в меня?- с улыбкой
начал старик священник.- Ну да вы знаете, что я почитаю себя счастливым,
когда меня время от времени приносят в жертву остальной компании. Ибо хотя
вы, несомненно, в каждой беседе делаете честь вашей прекрасной
воспитательнице и всякий находит вас обворожительной, любезной и милой, в
вас тем не менее сидит этакий бесенок, с которым вы не всегда можете
совладать, и за малейшее насилие, каковое вы над ним чините, вы, похоже,
вознаграждаете его за мой счет. Скажите мне, милостивая государыня,-
обратился он к баронессе,- что произошло в мое отсутствие? И какие это
разговоры отныне запрещены в нашем кружке?
Баронесса поведала ему обо всем случившемся. Он внимательно ее выслушал
и заметил:
- Да ведь и при таком порядке некоторые лица найдут возможность
развлекать наше общество, и, пожалуй, даже лучше, нежели в других
обстоятельствах.
- Посмотрим,- сказала Луиза.
- В этом законе,- продолжал священник,- нет ничего тягостного для
человека, который умеет занимать себя сам; напротив того, ему будет приятно,
что отныне он может поделиться с окружающими тем, что до сих пор делал
словно бы украдкой. Ибо не в укор вам будь сказано, барышня, но кто же
создает сплетников, соглядатаев и клеветников, как не само общество? Редко
доводилось мне видеть, чтобы чтение книги или рассказ об интересных
предметах, способные затронуть ум и сердце, в той же мере захватили бы
внимание слушателей, так же пробудили бы их душевные силы, как иная
ошеломительная новость, в особенности, если она принижает какого-нибудь
соотечественника или соотечественницу. Спросите себя, спросите других - что
придает интерес событию? Не его важность, не влияние, которое оно оказывает,
а его новизна. Только новое обыкновенно представляется важным, потому что
оно вызывает изумление само по себе и на мгновенье возбуждает нашу фантазию,
наши чувства едва задевает, а ум и вовсе оставляет в покое. Каждый человек
способен совершенно без ущерба для себя принять живейшее участие во всем,
что ново, и поскольку цепь новостей все время переключает его внимание с
одного предмета на другой, то для толпы ничто не может быть более желанным,
чем подобный повод для вечного рассеяния и подобная возможность дать выход
своей злобе и своему коварству - всегда удобно, всегда по-новому.
- Ну вот,- воскликнула Луиза,- похоже, вы везде сумеете найтись: прежде
от вас доставалось только отдельным лицам, теперь уж должен расплачиваться
весь род людской!
- Я не требую от вас, чтобы вы когда-либо стали ко мне справедливы,-
возразил старик,- но одно я вам должен сказать: все мы, зависящие от
общества, вынуждены с ним считаться и сообразоваться, более того, мы скорее
можем себе позволить в обществе нечто неподобающее, чем то, что будет ему в
тягость, а для него нет на свете ничего тягостнее, нежели призыв к
размышлению и созерцанию. Всего, что направлено к этой цели, следует
избегать, и только в тиши, наедине с собой, предаваться этому занятию,
каковое запретно во всяком публичном собрании.
- Сами вы в тиши небось осушили не одну бутылку вина и не один часок
соснули среди бела дня,- перебила его Луиза.
- Я никогда не придавал особого значения своим занятиям,- продолжал
священник,- ибо мне ведомо, что в сравнении с другими людьми я изрядный
лентяй, но между тем я собрал неплохую коллекцию, каковая, быть может,
именно теперь могла бы доставить немало приятных часов нашему обществу при
его нынешнем настроении.
- Что же это за коллекция? - спросила баронесса.
- Конечно, не что иное, как скандальная хроника,- вставила Лиза.
- Вы ошибаетесь,- сказал старик.
- Увидим,- ответила Луиза,
- Дай же ему договорить,- произнесла баронесса.- И вообще оставь
привычку резко и недружественно нападать на человека, даже если он, шутки
ради, и готов стерпеть эти нападки. У нас нет причин потакать таящемуся в
нас злонравию, хотя бы и в шутку. Объясните мне, мой друг, из чего состоит
ваша коллекция? Сгодится ли она для нашего развлечения? Давно ли вы начали
ее собирать? Почему мы до сего времени ничего о ней не слыхали?
- Я вам представлю полный отчет,- отвечал старик.- Я уже давно живу на
свете и всегда старался присмотреться к тому, что случается с тем или иным
человеком. Я не нахожу в себе ни сил, ни решимости для обозрения всеобщей
истории, а отдельные мировые события сбивают меня с толку; однако среди
многочисленных историй из частной жизни, правдивых и ложных, которые
обсуждаются в обществе или рассказываются друг другу на ухо, попадаются
иногда такие, что обладают более истинной и чистой прелестью, нежели
прелесть новизны. Одни способны развлечь нас благодаря остроумному повороту;
другие на какие-то мгновенья открывают нам человеческую натуру и ее
сокровенные глубины, а иные потешают нас забавными дурачествами. Из большого
числа подобных историй, что в обыденной жизни тешат наше внимание и нашу
злобу и столь же обыкновенны как и люди, с которыми они приключаются и
которые их рассказывают, я отобрал те, что, на мой взгляд, особенно
характерны, что занимают и трогают мой ум, мою душу и, когда я мысленно
возвращаюсь к ним, дарят мне минуты спокойной и незамутненной радости.
- Очень любопытно, - сказала баронесса,- услышать, какого рода эти ваши
истории и о чем в них, собственно, идет речь.
- Вы легко можете догадаться, что о судебных процессах и семейных
распрях речь в них пойдет не часто. Дела такого рода большею частью
интересуют лишь тех, кому они отравляют жизнь.
Л у и з а. А о чем же эти истории?
С т а р и к. В них обыкновенно рассказывается,- не стану этого
отрицать,- о тех чувствах, что связывают или разделяют мужчин и женщин,
делают их счастливыми или несчастными, по чаще смущают и путают, нежели
просветляют.
Л у и з а. Вот оно что! Значит, вы намереваетесь преподнести нам в
качестве изысканного развлечения набор непристойных анекдотов? Простите мне,
мама, это замечание, но оно напрашивается само собой, а ведь надо же
говорить правду.
С т а р и к. Надеюсь, вы но найдете в моей коллекции ничего такого, что
я мог бы назвать непристойным.
Л у и з а. А что вы обозначаете этим словом?
С т а р и к. Непристойные речи, непристойные рассказы для меня
непереносимы. Ибо они представляют нам вещи низменные, не стоящие внимания и
обсуждения, как нечто необыкновенное, нечто притягательное, и вместо того,
чтобы приятно занять наш ум, возбуждают нечистые желания. Они скрывают от
наших глаз то, что надо либо видеть без всяких покровов, либо не видеть
вовсе.
Л у и з а. Я вас не понимаю. Вы ведь все же постараетесь изложить нам
ваши истории поизящней? Неужели мы позволим оскорбить наш слух пошлыми
анекдотами? Или у нас здесь будет школа, где наставляют юных девиц и вы еще
потребуете за это благодарности?
С т а р и к. Ни то, ни другое. Ибо, во-первых, ничего нового для себя
вы не узнаете, в особенности потому, что, как я с некоторых пор замечаю, вы
никогда не пропускаете небезызвестных статей в ученых журналах.
Л у и з а. Вы позволяете себе колкости.
С т а р и к. Вы - невеста, и потому я вам не ставлю этого в упрек. Я
только хотел вам показать, что и у меня найдутся стрелы, которые я при
случае могу в вас пустить.
Б а р о н е с с а. Я уже поняла, к чему вы клоните, объясните ей тоже.
С т а р и к. Для этого мне пришлось бы лишь повторять то,
что я уже сказал в начале нашего разговора, но что-то не похоже, чтобы
у мадемуазель Луизы было желание прислушаться к моим словам.
Л у и з а. При чем тут желание или нежелание и все эти
разглагольствования? Как бы на это дело ни смотреть, эти ваши истории
наверняка окажутся просто скандальными, с той или иной точки зрения, вот и
все.
С т а р и к. Должен ли я повторять, милая барышня, что благомыслящему
человеку может показаться скандальным лишь то, в чем он усмотрит злобу,
высокомерие, стремление вредить ближним, нежелание помочь, так что ему и
глядеть-то на это не захочется; напротив того, небольшие прегрешения и
недостатки он находит забавными, особенно же его привлекают истории, где он
видит хорошего человека в некотором противоречии с самим собой, со своими
желаниями и намерениями, где упоенные собою глупцы бывают посрамлены,
поставлены на место или обмануты, где всякого рода наглость наказывается
случайным или естественным образом, где планы, желания и надежды либо
исполняются не вдруг, нарушаются и вовсе идут прахом, либо неожиданно
оказываются близки к осуществлению и в самом деле осуществляются. Охотнее
всего он устремляет свой бесстрастный взор туда, где случай играет с
человеческой слабостью и несовершенством, и ни одному из его героев, чьи
истории он сохраняет в памяти, не приходится опасаться порицания или ждать
похвалы.
Б а р о н е с с а. Такое предисловие вызывает желание поскорее услышать
что-нибудь на пробу. А я и не знала, что в нашей жизни (а ведь большую часть
ее мы провели среди одного и того же круга) случалось много такого, что
можно было бы включить в подобную коллекцию.
С т а р и к. Конечно, многое зависит от наблюдателя и от того, что он
сумеет извлечь из того или иного случая, но не стану отрицать: кое-что я
позаимствовал из старых книг и преданий. Быть может, вам даже будет приятно
встретить давних знакомцев в новом обличье. Но именно это дает мне
преимущество, коим я отнюдь не намерен поступиться: ни к одной из моих
историй не следует подбирать ключ!
Л у и з а. Но вы же не запретите нам узнавать наших друзей и соседей и,
если нам вздумается, разгадать загадку?
С т а р и к. Вовсе нет. Однако вы, со своей стороны, позволите мне
тогда вытащить старинный фолиант и доказать вам что история эта случилась
или была сочинена за много столетий до нас. Равным образом вы позволите мне
молча усмехнуться, если примете за старую сказку какую-либо историю,
случившуюся в непосредственной близости от нас, но в том виде, в каком она
рассказана, нами не узнанную.
Л у и з а. С вами не сговоришься. Будет гораздо лучше, если на
сегодняшний вечер мы заключим мир и вы быстренько расскажете нам одну из
ваших историй на пробу.
С т а р и к. Позвольте мне вас не послушаться. Это удовольствие я
приберегу до того времени, когда все общество будет в сборе. Нельзя лишать
его хотя бы части моего запаса, и скажу вам наперед: все, что я могу вам
предложить, само по себе никакой ценности не имеет. Однако если общество
пожелает немного отдохнуть после серьезной беседы, если оно, уже насытясь
отменной духовной пищей, начнет озираться в поисках десерта, вот тут-то я и
подоспею со своими историями, и мне хотелось бы, чтобы они пришлись всем по
вкусу.
Б а р о н е с с а. Придется нам, стало быть, потерпеть до завтра.
Л у и з а. Я с большим нетерпением жду, что он нам преподнесет.
С т а р и к. С большим нетерпением, мадемуазель, ждать не следует, ибо
оно редко бывает вознаграждено.
Вечером после ужина баронесса сразу ушла к себе, но остальные не
расходились, обсуждая только что доставленные новости и распространившиеся
слухи. Как обычно бывает в такие моменты, никто не знал, чему верить, а чему
нет.
<-- прошлая часть | весь текст сразу | следующая часть --> | | |