Меня повели вверх  по  прежним  переходам,  ежеминутно  толкая  вперед,
потому что я  был  очень  слаб.  После  довольно  долгого  пути  открылась
громадная [полутемная] зала,  под  сводами  которой  лежала  вечная  мгла.
Красное зарево костров  смутно  озаряло  толпу  рабов  в  несколько  тысяч
человек, дикую, шумную. При нашем появлении  все,  бывшие  поближе,  сразу
стихли.
   - Завтра тебе укажут работу, - сказали мне.
   Я остался один в толпе дикарей и от усталости;  тут  же  упал  на  пол.
Вокруг меня тотчас столпились любопытные. Меня рассматривали, трогали  мою
кожу, надо мной хохотали. Я не сопротивлялся. Наконец протиснулась ко  мне
древняя старуха, которая пожалела меня.
   - Видите, он устал, пусть отдохнет, - сказала она другим.
   Я попросил есть. Старуха принесла мне маису.  Я  накинулся  на  него  с
жадностью.
   - Ты откуда? - спросила у меня старуха, сидя около меня на корточках.
   - Из другой земли, из другого народа.
   Старуха меня не поняла, а только покачала головой. Тогда я спросил ее в
свой черед:
   - А кто люди в плащах?
   Старуха удивилась:
   - Да лэтеи.
   - Что значит лэтеи?
   - А господа наши. Мы рабы, а они лэтеи.
   - Видишь ли, бабка, - сказал я. - Я пришел очень издалека.  За  соляной
пустыней живут другие люди. О вас мы ничего не знаем. Расскажи мне, как вы
здесь живете.
   - Как живем? Как все живут. Работаем.
   - А что же делают лэтеи?
   - Как что? Они наши господа.
   - Где же лэтеи?
   - А наверху.
   Я  смутно  начинал  угадывать   истину.   Но   утомление   мешало   мне
расспрашивать  дальше.  Я  опустился  на  грязную  циновку   и   под   рев
многотысячной толпы заснул железным сном.
   Утром  меня  разбудил  оглушительный   бой   барабана.   Рабы   покорно
поднимались и  шли  к  выходу.  Я  побрел  за  другими.  У  дверей  особые
распорядители [разбивали] нас в отряды и уводили на отдельные участки поля
работать. Солнце только что  показывалось  из-за  края  обрыва.  Мне  дали
лопату, и вместе с другими я стал вскапывать поле. Надсмотрщики все  время
бродили около и нещадно били  палками  по  плечам  всякого  заленившегося.
Побои принимались рабами молча и покорно. В полдень был отдых часа на два,
нам опять дали маису. Я пытался заговорить со своими сотоварищами, но  они
не отвечали. После обеда работа возобновилась  и  продолжалась  до  захода
солнца.
   Вечером нас опять загнали в залу нижнего  этажа.  Женщины,  проводившие
день за тканьем и другими ручными работами, уже ждали нас. Начался ужин  и
оргии животного отдыха. Каменное эхо стен гремело от рева и хохота...
   Я блуждал по зале среди веселящихся рабов. Любопытные ходили за мной. Я
видел стариков, уныло и молчаливо сидящих вокруг костра,  видел  молодежь,
спешившую грубо насладиться часами свободы,  видел  матерей,  как  тигрицы
ласкавших  и  кормивших  своих  детей,  с  которыми  весь  день  они  были
разлучены. Я видел везде отупелые лица, слышал бессмысленные  восклицания.
Даже мне,  привыкшему  к  жизни  дикарей,  сделалось  страшно  [от]  этого
животного состояния целого племени.
   В одном из углов я  увидел  Мстегу.  Вокруг  него  собралось  несколько
юношей, с любопытством слушавших его рассказы. Увидев  меня,  Мстега  дико
обрадовался, бросился ко мне, упал в ноги.
   - Господин! - твердил он. - Господин!
   - Молчи, - сказал я ему. - Здесь не хотят знать, что  я  господин.  Они
жестоко поплатятся. Кто знает, может быть, вся Гора будет стерта с земли.
   Я заметил, что слова мои произвели впечатление. Когда немного погодя  я
подошел к кружку стариков, гревшихся у костра, один из них сказал мне:
   - Нехорошо, друг, говорить такие слова, как ты сказал.
   Я возражал ему почтительно:
   - Отец мой! Посуди сам. На родине я царский сын. Сюда пришел  по  своей
воле, а не взят в плен во время войны. Почему же они не приняли  меня  как
гостя, а обходятся со мной жестоко?
   - Сын мой,  -  важно  отвечал  мне  старик,  тряся  седой  головой  над
пламенем, - не знаю, что говоришь ты о другой стране, я слышал о ней  и  в
юности, но не знаю. Здесь же надлежит повиноваться лэтеям! Много тысяч зим
прошло, как стоит эта Гора, и доныне ничем не потревожена власть  их.  Все
другие были рабами, господа только лэтеи. Так идет  от  начала,  сын  мой!
Поверь старику, который много слышал.
   Другие старики,  все  сморщенные,  безобразные,  одобрительно  закивали
головой. Но когда я вернулся в свой угол и наконец остался  один,  ко  мне
подошел юноша лет восемнадцати. Он стал передо мной на колени,  как  перед
лэтеем, и сказал мне:
   - Меня зовут Итчуу, я тоже верю, что ты господин...
   Я видел, что он хочет еще что-то добавить, и спросил его:
   - А ненавидишь ли ты лэтеев?
   Очи юноши ясно засверкали во мраке, и  он  прошептал,  глядя  прямо  на
меня:
   - Клянусь предками и солнцем ненавидеть их всегда и сделать им  столько
зла, сколько могу.
   Это восклицание заронило в мою душу смутную  надежду.  Но,  засыпая  на
грязной циновке, как раб среди рабов, готовясь завтра  снова  начать  день
мучительного труда, я с отчаянием думал, что Гора так же далека  от  меня,
как и в Проклятой пустыне. Я здесь, в ее стране, но свою жизнь она таит от
меня ревниво. Кто эти лэтеи,  истинные  властители  страны?  Какая  жизнь,
какие чудеса свершаются там, в таинственных переходах  верхних  этажей?  И
еще сильней, чем в  Пустыне,  Гора  Звезды  влекла  к  себе  мои  помыслы.
Засыпая, я давал себе клятву остаться в этой стране,  пока  не  озарю  эту
тайну до дна.



   В несколько дней я совершенно вошел в новую жизнь. Я покорно работал  в
поле, исполнял повеления надсмотрщиков,  но  пользовался  всяким  случаем,
чтобы увеличить свое значение среди рабов.  Я  рассказывал  им  любопытные
истории, рисовал углем их  портреты,  лечил  как  умел,  во  время  работы
придумывал разные приспособления, чтобы  облегчить  труд.  Так,  когда  мы
поднимали бревна, я устроил блок, вещь, здесь невиданную, смотреть которую
приходили и лэтеи.
   Среди рабов я пользовался большим почетом.  Итчуу  и  еще  двое  юношей
поклонялись мне. Даже старики стали смотреть на меня менее  враждебно.  Но
все  мои  попытки  ближе  взглянуть  на  жизнь  таинственных  владык  Горы
оставались тщетными. Я видел лэтеев лишь как надсмотрщиков, да изредка  на
террасах, опоясавших Гору, мелькали сероватые силуэты. Но я уже знал,  что
по ночам, когда рабы заперты в своей зале, лэтеи  спускаются  в  долину  и
гуляют по аллеям между лугов под деревьями. Я уже знал, угадывал, что там,
наверху, есть роскошь, есть наука, искусства. Однажды всю ночь простоял  я
у входа в нашу залу, слушая  звуки  нежной  Музыки,  долетавшие  откуда-то
сверху.
   На седьмой или восьмой день моей жизни рабом пришел праздник Посева.  В
этот день сам царь со свитой объезжает поля. С утра нас вывели  в  поле  и
построили, как солдат, в ряды у дороги. Насколько хватал  глаз,  везде  на
полях видны были такие же правильные группы рабов. Надсмотрщики хлопотали,
устанавливая их красивее и  втолковывая,  как  надо  приветствовать  царя,
вельмож и  царскую  дочь.  Лэтеи  имели  свой  особый  выход  из  Горы,  с
противоположной стороны, чем рабы; поэтому мы не видели, как царский поезд
вышел в долину. Только громогласные крики, долетавшие  до  нас,  показали,
что объезд начался. Нам, однако, пришлось ждать своей очереди до полудня.
   Крики  понемногу  приближались  к  нам.  Наконец  стали  видны  царские
носилки.  Их  несли  шестеро  дюжих  рабов.  Около   каждого   поля   царь
останавливался и  милостиво  беседовал  с  надсмотрщиками.  Когда  царские
носилки  поравнялись  с  нами,  я  успел  рассмотреть  царя.  То  был  уже
совершенно седой старик, но с осанкой истинного владыки.  Черты  лица  его
были правильны и напоминали тип древних египтян.  Одет  он  был,  как  все
лэтеи, в сероватый плащ, но на голове его было особое украшение, служившее
короной, все усыпанное самоцветными камнями.
   Мы, как было приказано, упали  на  колени  и  прокричали:  "Лэ!",  царь
проговорил несколько слов на особом лэтейском языке,  обращаясь  к  нашему
надсмотрщику, потом махнул рукой, и носилки направились дальше.  За  царем
шла длинная процессия лэтеев, женщин справа,  мужчин  слева.  Все  были  в
серых плащах, все с украшениями из драгоценных камней и золота. Ноги  были
в сандалиях. Волосы  у  мужчин  обрезаны,  у  женщин  собраны  в  красивые
прически. Некоторые держали в руке какой-то музыкальный инструмент в  виде
лиры и пели. Другие разговаривали между собой и смеялись.  Лица  их  почти
все были очень красивы, только бледны слишком.
   Мы кричали ["Лэтэтэ!"], пока процессия проходила. За  лэтеями,  шедшими
пешком, рабы опять несли носилки. То была дочь  царя,  царевна  Сеата.  Ее
носилки были маленькие, изогнутые,  тоже  убранные  блестящими  камушками.
Царевну не было видно за розовыми полами из какой-то  тонкой  материи.  По
сторонам носилок шло несколько юных лэтеев, очень хорошеньких.
   Когда носилки поравнялись с нами, царевна вдруг открыла розовые полы  и
сделала знак остановиться. Я увидел бледное красивое лицо, большие  черные
глаза и прелестную руку. Царевна подозвала знаком  надсмотрщика  и  что-то
говорила ему. Но мне показалось, что  она  смотрела  все  время  на  меня.
Конечно, она слышала о странном [иностранце], а из числа рабов я выделялся
цветом кожи. Вот скрылись и носилки царевны. Весь поезд  прошел  дальше  и
скрылся за поворотом. Скоро и нам объявили, что мы свободны, загнали нас в
нашу залу и дали бочку хмельного маисового напитка, встреченного рабами  с
ревом восторга...
   Но в моей памяти запечатлелось глубоко  лицо  царевны  Сеаты.  Безумная
мечта овладела моей душой, и я не мог с  ней  бороться.  Я  почему-то  был
уверен, что именно она связана с моей жизнью. Так, задумавшись, сидел я  в
стороне от гогочущей толпы, когда ко мне подошел Итчуу.
   - Учитель, - сказал он, - я хочу тебя спросить.
   - В чем дело, друг?
   - Скажи мне, что лэтеи - люди?
   - Как? Люди ли?
   - Разве они такие люди, как мы? И они умирают?
   Я уже понял.
   - Конечно, они люди, такие же, как ты,  как  все  здесь.  Конечно,  они
умирают. Неужели ты никогда не узнавал, что умер  царь,  или  надсмотрщик,
или еще кто...
   - Нет, не слыхал, - пробормотал юноша.
   Он отошел от меня еще в некоторой неуверенности...



   На ночь все рабы должны были собираться в большой  зале  нижнего  этажа
Горы. Зала эта имела в поперечнике  не  меньше  ста  саженей  и  занимала,
вероятно, больше трех десятин  пространства.  В  нее  вел  широкий  проход
длиною саженей в пятьдесят. Ночью проход этот задвигался особыми  камнями,
и на стражу становился очередной лэтей, который должен был убивать каждого
раба, который попытался бы выйти в долину.
   Несмотря на то, рабы умели обманывать бдительность сторожа,  и  нередко
смельчаки уходили ночью в Гору искать добычу; особенно ценились  оружие  и
водка.  Порция  хмельного  напитка,   розданная   на   празднике   Посева,
разлакомила рабов. На другой день вечером пошли толки, что хорошо бы  было
раздобыть еще  водки.  Идти  на  добычу  вызвались  двое:  Ксути,  человек
бывалый, уже немолодой, и мой знакомец, Итчуу. Я попросил, чтобы  взяли  и
меня. Старики после некоторого колебания согласились.
   Первая трудность состояла в том, чтобы проскользнуть мимо сторожа-лэтея
у выхода из Горы в долину. Нам это не  оказалось  трудным.  Лэтей  дремал,
положив около себя свой короткий меч. Мы проползли осторожно через  поляну
перед самой Горой, так как нас могли заметить с террас. В первом леске  мы
встали на ноги.
   Тишина царила над долиной. Лэтеи  утомились  вчера  в  день  праздника.
Никто не вышел гулять в лунном свете. Пустынны были красивые  аллеи  среди
вечерних пальм. Никого не было видно и  на  отдаленных  террасах.  Однако,
соблюдая осторожность, мы пробирались от дерева к дереву и так обошли весь
полукруг Горы. Там был второй вход в нее, ведший  сначала  в  кладовую,  а
потом крутой лестницей уходивший в верхние этажи. И у этого входа всю ночь
стоял на страже кто-нибудь из лэтеев.
   Выйдя опять на поляну, мы поползли снова. Скоро я различил сторожа.  Он
сидел под сводом входа, голова его свешивалась на  грудь,  он  тоже  спал.
Сторожить, видимо, стало для лэтеев простой условностью, проформой.
   - Мы можем проскользнуть мимо него, он не услышит,  -  сказал  я  своим
спутникам.
   Действительно, я прополз в двух шагах от  спящего  лэтея,  я  отчетливо
видел его бритое лицо и золотые кольца на  его  пальцах,  но  он  даже  не
пошевелился. Ксути последовал за мной.
   - Здесь, - сказал мне Ксути, когда на конце короткого прохода открылась
зала, похожая на нашу залу Рабов, но меньшая по размерам. -  Здесь  и  акэ
[водка], и хлеб, и топоры.
   Я вглядывался во мрак, к которому начинали  привыкать  мои  глаза,  как
вдруг меня поразил тихий смех сзади. Ксути, весь затрепетав, посмотрел  на
меня. Смех шел от входа. Мы  пошли  назад.  Под  сводом  лежал  неподвижно
лэтей-сторож, а над его телом сидел на корточках наш Итчуу и,  покачиваясь
из стороны в сторону, неудержимо смеялся.
   - Что с тобой, Итчуу? - спросил я.
   - Смотри, учитель, смотри... он мертв! Лэтеи - люди!.. Они умирают.
   Итчуу, ползший сзади нас, задушил сторожа.
   Ксути был [смертельно] испуган.
   - Быть беде, - твердил он, - ты слишком молод, ты не знаешь, что теперь
грозит нам! Горе! Горе!
   - Да, ты это сделал напрасно,  -  сказал  я.  -  Завтра  его  найдут  и
догадаются, что мы сюда приходили.
   - Нет, учитель, я его унесу в лес и закопаю. А он мертв! Мертв!
   Юноша готов был плясать. Но нам нельзя было терять  много  времени.  Мы
опять пошли в кладовую. Ксути, бывавший уже  здесь,  провел  нас  прямо  к
бочкам с водкой. Оба негра  стали  жадно  наполнять  принесенные  с  собою
сосуды и тут же пробовать дорогой напиток.
   - Не пейте много, - строго заметил я, - иначе, опьянев,  вы  заснете  и
завтра лэтеи убьют вас.
   Но мне не хотелось оставаться с ними.  Я  различал  во  тьме  лестницу,
которая вела в верхние этажи,  в  это  таинственное  царство  таинственных
лэтеев. Я не мог преодолеть искушение, я решился проникнуть  туда.  Я  уже
сделал несколько шагов вверх,  когда  у  меня  мелькнула  новая  мысль.  Я
вернулся назад ко входу, где лежал мертвый  лэтей,  снял  с  него  плащ  и
завернулся в него.  Это  могло  спасти  меня  при  какой-нибудь  нечаянной
встрече.
   Так в плаще лэтея поднялся я по лестнице. Она вывела во второй  этаж  в
центральную залу. В этой зале горели два факела. Она была пуста.  Никакого
убранства в ней не было. От нее радиусами исходило пять коридоров, ведших,
вероятно, в жилища лэтеев. Я не решился идти туда,  а  пошел  выше.  После
трех поворотов я оказался в третьем этаже. На этот раз это  была  роскошно
убранная  зала,  ярко  озаренная  факелами  и  блистающая  украшениями  из
самоцветных камней и блестящих металлов.  Потолок  ее  изображал  звездное
небо. Созвездия были сделаны из крупных алмазов, а семь планет из рубинов,
особенно ослепительным сделан был Марс; вокруг рубина, изображавшего  его,
шла кайма из мелких бриллиантов. На одной стене было изображено Солнце  из
золота, а на противоположной  -  изображение  Луны  из  серебра.  Я  долго
[блуждал] в этой зале, а после хотел идти через широкую арку  в  соседнюю,
но там я увидел, что перед желтым балдахином, закрывавшим вход в следующую
комнату, спали на коврах лэтеи, положив около себя мечи. Я догадался,  что
это была дверь в комнату царя. При  звуках  моих  шагов  один  из  стражей
проснулся, поднял голову  и  открыл  сонные  глаза,  но  тотчас  же  опять
опустился на ковер, и опять послышалось его ровное дыхание. Однако я пошел
назад и попал в узкий проход.  Он  вывел  меня  на  террасу.  Полная  луна
светила ярко. Широкая терраса была пустынна. Только на противоположном  от
меня краю стояла одинокая фигура женщины,  облокотившейся  на  парапет.  Я
приблизился. То была царевна Сеата.



   Несколько мгновений я колебался,  потом  выступил  вперед,  стал  прямо
перед царевной. Она  вздрогнула,  вскрикнула,  что-то  спросила  на  языке
лэтеев. Я опустился на колени и сказал:
   - Царевна, я царский сын, у вас я раб,  я  несчастный,  который  пришел
сюда, чтобы посмотреть на тебя.
   Лунный свет падал прямо мне в лицо. Сеата не могла меня не узнать.
   - Зачем ты пришел? - медленно проговорила она,  как  бы  колеблясь,  не
зная, как ей поступить.
   - Я видел тебя однажды, царевна! Ты показалась  мне  прекраснее  всего,
что я видел и на своей Звезде, и на этой. Я пришел еще  раз  взглянуть  на
тебя и умереть.
   Царевна молчала, глядя мне прямо в глаза. Я трепетал.
   В ответ на мои пышные речи она сейчас могла  позвать  стражу,  и  я  бы
погиб... Но опять медленно и раздельно царевна спросила меня:
   - Ты прибыл к нам со Звезды?
   - Да, с утренней Звезды, с того мира, который бывает виден  здесь,  как
яркая звездочка перед восходом.
   - Зачем покинул ты родину?
   - Я предугадывал, что увижу тебя, царевна!
   Но так как мои льстивые слова  прозвучали  слишком  грубо,  я  поспешил
добавить еще:
   - Тягостно жить, царевна, в одних  изведанных,  пределах.  Душа  жаждет
иного, нового, хочет проникнуть в области Тайны. Все  неведомое  влечет  к
себе.
   Лицо царевны странно оживилось,  я  видел,  как  тени  забились  на  ее
чертах.
   - Ты хорошо говоришь, чужестранец, - промолвила она.  -  Скажи  мне,  у
вас, на вашей Звезде, все то же, что здесь,  или  иное?  Иное  небо?  Иные
люди? И жизнь?
   - Там много, царевна, такого, о чем ты не  можешь  помыслить,  о  нашей
жизни, не знаю, сумела бы ты мечтать. Ты не должна обижаться,  царевна.  Я
жалкий раб в вашей стране, но я говорю правду. Насколько здесь,  в  стране
Звезды, вы стоите выше рабов, настолько мы в нашей стране выше  вас.  Наши
знания для вас тайна, наше могущество - чудо. Подумай, что я мог прибыть к
вам через звездные пространства.
   Высказывая эти гордые слова, я встал с  колен,  я  говорил  властно,  и
царевна впивалась в каждое мое слово, упиваясь ими.
   Вдруг она отшатнулась.
   - Скажи мне, кто там? - воскликнула она.
   Я обернулся. Через поляну, ярко озаренную луной,  явственно  переходили
две тени. Это возвращались Ксути и Итчуу. Оба они  были  пьяны,  забыли  о
необходимых предосторожностях и  прямо  через  поле  тянули  куда-то  труп
убитого лэтея.
   С горечью отвечал я царевне:
   - Это два моих сотоварища. Они показали мне  путь  сюда.  Сами  же  они
ходили воровать водку. Вот я раб, царевна! Вы сделали меня рабом! Прощайте
же, я должен вернуться во мрак... Впрочем, вероятно, вы  прикажете  завтра
умертвить... Видишь, они несут тело... Это они убили лэтея... [...] Прощай
же навсегда, царевна.
   Последние слова я договаривал, сбиваясь. Царевна молчала, и это  лишало
меня уверенности. Я резко повернулся, чтобы уйти.
   Вдруг царевна окликнула меня:
   - Чужеземец, постой! Я хочу еще говорить с тобой. Ты не должен умереть.
Мне еще надо говорить с тобой.
   - Может быть, это в твоей власти, - холодно сказал я.
   Царевна задумалась.
   - Слушай меня, - сказала она после долгого [нового] молчания,  -  я  не
могу нарушить законов страны. Вернись осторожно туда... к рабам... где  ты
всегда... Завтра я позову тебя.
   И вдруг, отшатнувшись, она закрыла лицо руками. Я медленно пошел прочь,
прошел через Звездную залу во второй этаж, потом в нижний. Никто  меня  не
видал. Я перешел твердым шагом, не наклоняясь, через поляну и вернулся  ко
входу в залу Рабов. Сторож-лэтей спал по-прежнему.
   Скоро я был снова среди рабов. Толпа дико ликовала  вокруг  принесенной
водки. Увидя на мне плащ лэтея,  все  пришли  в  бешеный  восторг.  Пьяный
Итчуу, шатаясь, подошел ко мне.
   - Учитель, - сказал он умиленно, - ты прав... ты совсем прав... Лэтеи -
люди... Но ведь и ты человек, учитель...
   И он начал хохотать бессмысленным смехом.



   На другой день утром, когда я уже работал в кокосовом  лесу,  к  нашему
надсмотрщику подошел посланный раб.  Он  стал  на  колени  и  показал  ему
красиво сработанный браслет.
   - Господин, я от царевны, - сказал он, - она хочет, чтобы ты прислал  к
ней того раба, который у нас недавно, с белой кожей.
   Наш надсмотрщик почтительно поцеловал браслет, поманил меня  пальцем  и
грубо приказал мне идти за посланником. Я повиновался молча.  Так  странно
было мне идти свободно по широкой дороге, среди работающих рабов.  По  той
же лестнице, где я прошел вчера, мы поднялись во  второй  этаж.  Если  нам
встречались лэтеи, проводник мой падал  на  колени,  я  делал  то  же.  Из
Круглой залы в третий этаж оказалась еще вторая лестница, узкая и  темная,
совершенная нора, нарочно сделанная для рабов. Она вывела нас в  небольшую
комнату, служившую царевне как бы прихожей.
   - Подождем, - угрюмо сказал мой вожак.
   Я спросил его, кто он, раб ли самой царевны, но он не ответил. Скоро из
комнаты царевны выбежали две молоденькие рабыни,  увидали  меня,  закачали
головами и снова убежали. Вернулись они с тазом из цельной яшмы  с  теплой
водой и, хохоча, начали меня отмывать. Я втайне был очень рад этому. Потом
на меня накинули  особый  короткий  "полурабский"  плащ,  так  как  я  был
совершенно без одежды. Эти две девушки тоже не отвечали на мои вопросы, но
были очень смешливы и хохотали без умолку.
   Наконец, в последний раз осмотрев меня, они  порешили,  что  я  достоин
предстать пред светлые очи царевны. Меня  провели  через  второй  покой  в
опочивальню.
   То была небольшая комната, красиво убранная  изумрудом  и  бирюзинками.
Факел, [стоявший] в изящной  подставке  посередине,  освещал  ее  довольно
полно. Царевна полулежала на каменном ложе, покрытом подушками из орлиного
пуха. Две другие рабыни  держали  около  нее  два  маленьких  благоуханных
факела, не для света, а для аромата. Ручной орленок стоял у ног царевны.
   Я  вошел  и  поклонился  по-европейски.  Царевна   наклонила   в   знак
приветствия голову.
   - Мы слышали, - сказала она мне, - что ты прибыл к нам с другой Звезды.
Я тебя позвала, чтобы ты рассказал мне о своей родине.
   Я знал, что от моего рассказа зависит мое будущее, что я должен  увлечь
царевну, пленить ее, что только это даст мне надежду проникнуть в  ревниво
хранимую Тайну Горы.
   Я начал говорить. В ясных, простых, но ярких словах описывал  я  чудеса
европейской  цивилизации,   многомиллионные   города,   железные   дороги,
переносящие через тысячи верст со скоростью ветра, океан и покорившие  его
пароходы, телеграф и телефон, переводчики мысли и голоса. Со своей  родной
Звезды перешел я ко вселенной, стал рассказывать  о  Солнце,  о  безмерных
пучинах пространства, о звездах, свет которых добегает до нас через тысячи
лет, о планетах и законах,  которые  неуклонно  стремят  их  вдоль  по  их
орбитам. Я прибавлял вымыслы  к  истине,  говорил  о  двойных  солнцах,  о
зеленой заре, созданной лиловым светом второго светила, о живых растениях,
ласкающихся друг к другу, о мире ароматов, о мире вечно блаженных  бабочек
андрогин.  Я  по  пути  сообщал  неожиданные  тайны  науки  о  воздухе   и
электричестве, намекал  на  истины  математики,  сколько  мог  приводил  в
переводах наших поэтов... Я замолчал только  после  того,  как  мой  голос
окончательно перестал служить мне, в полном изнеможении...
   Я говорил часа три, может быть, больше. Все это время  царевна  слушала
меня  с  неослабевающим  вниманием.  Я  видел,  что  она  была   захвачена
рассказом, я победил. Но лучшим торжеством моего рассказа было то, что  то
у одной, то у другой рабыни вырывались восклицания:
   - Как хорошо! Ах, что за чудеса!
   Когда я замолчал окончательно, Сеата встала со своего ложа.
   - Да, ты умней всех наших мудрецов, - сказала  она  восторженно,  -  не
рабом тебе здесь быть, а учителем. А как жаль, что ты не говоришь на нашем
языке!
   Царевна заметила, что я затрудняюсь в выборе  выражений;  меня  стеснял
бедный, неразработанный язык бечуанов.
   - Дело нетрудно поправить, - заметил я, - поучи меня, царевна.
   - Как? Изучить наш язык? - невольно воскликнула царевна. - Да разве  ты
сможешь?
   Я улыбнулся.
   - Царевна! Я знаю языки всех народов, живущих и живших на нашей Звезде,
языки, звучные, как хрусталь, и гибкие, как  стальные  полосы.  Посмотрим,
однако, каков ваш язык.
   И  я  стал  задавать  грамматические  вопросы,  приведшие   царевну   в
совершенное изумление своей точностью и методичностью.
   - Нет! Я больше не расстанусь с тобой, - решительно сказала царевна.  -
Скажи мне, как звали тебя в твоей стране?
   - Зачем заходить так далеко, царевна, - возразил я. - Здесь  на  первых
порах меня прозвали Толе, то есть камень. Оставь за мной это имя.
   - Хорошо, пусть будет так. Я жалую тебя. Толе, своим учителем  и  прошу
тебя принять эту должность.
   Я отвечал, что буду счастлив быть близ царевны.
   Сеата ударила в маленький ручной барабан. Вошел  тот  же  раб,  который
привел меня сюда.
   - Ступай отыщи начальника работы, - сказала царевна, - и скажи,  что  я
беру этого чужестранца к себе. После ступай к  начальнику  зал  и  прикажи
найти свободный покой в третьем этаже. Чужестранец будет жить  здесь.  Так
хочет царевна.