VII

     Не доходя шага два, парень гордо отставил ногу и кивком головы  сдвинул
на затылок рабочую соломенную шляпу.
     - Ты кта? - спросил, по-пьяному твердо выговаривая.
     - Дед Пухто,- хмуро ответил Федор.
     - Да? Я спрашиваю: ты кто?
     - Работник.
     - Живешь?
     - Живу.
     - Ишь ты... тля! Небось сосешь хозяйскую кровь,  как  паразитная  вошь?
Или как то есть? А?
     - Ты-то чего ко мне присосался? Проходи!
     - Проходи! А я вот возьму да и того... возьму да и сяду.
     Парень  мешковато  жмякнулся  рядом  в  вонюче  дыхнул  в  лицо  Федору
самогонкой и луком.
     - Я зубарем при машине, Фрол Кучеренко. И точка. А ты кто?
     - Я из Даниловки. Наума Бойцова сын.
     - Та-а-ак... Сколько жалованья гребешь?
     - Рупь в месяц.
     - РУ-У-УПЬ?..- Фрол протяжно свистнул и нагнул.- А я рупь в сутки.  Это
как? А?
     Кровь прихлынула у Федора к сердцу, спросил, переводя дух: - Рупь?
     - А ты думал - как? К тому же и угощение. Ты, ягодка моя, из  дураковой
породы! Кто же за  целковый  будет  работать  месяц?  Вот.  Уходи  от  свово
эсплитатора к нам. За-ра-бо-таешь!..
     Федор поднялся и пошел к себе под навес сарая, где он спал с весны. Лег
на доски, прикрытые давнишней соломой, натянул на  ноги  зипун  и,  подложив
руки под голову, долго лежал не шевелясь, обдумывая.
     Сквозь дырявую крышу навеса крапинки звезд точили желтенький  лампадный
свет, в камыше нежно и тихо звенела турчелка, спросонья возились под  крышей
воробьи.
     Ночь, безмесячная, но светлая, шла к исходу. С гумна доносились  взрывы
хохота и плачущий голос хозяина. Федор, вздыхая и ворочаясь, долго лежал, не
смыкая глаз. Уснул перед рассветом.
     Наутро дождался хозяина в кухне. Неумытый, опухший и злой вышел тот  из
горницы, крикнул, глянув на Федора:
     - Лодыря корчишь, сукин сын! Я  тебя  выучу!  Жрать-то  вы  мужички,  а
работать мальчики! Я кому сказал, чтоб перевозить к машине хлеб из  крайнего
прикладка?..
     - Я больше жить у вас не буду. Заплатите за два месяца.
     - Ка-а-ак?..- Захар Денисович подпрыгнул на  пол-аршина  и  исступленно
затрясся.- Уходить задумал? Сманили?..  Ах  ты  стервец!  Ублюдок...  Да  ты
знаешь, я тебя в тюрьму упеку за такое дело!.. В рабочее время бросать? А?..
На каторгу пойдешь за такие отважности! Иди! С богом! Но денег я и гроша  не
дам!..  И  лохуны  твои  не  дам  забрать!..-  Захар   Денисович   подавился
ругательством, закашлялся и, выпучив рачьи глаза, долго гладил и мял  руками
подрагивающий живот.- За мои к тебе отношения такую благодарность получаю...
Забыл, что я твой благодетель, нужду твою прикрыл?..  Заместо  отца  родного
тебе, поганцу, был, и вот...
     Захар  Денисович, прижмурившись, глядел на Федора. В первую минуту, как
только  Федор  заявил  об  уходе, он сразу понял и учел, что это нанесет его
хозяйству  здоровенный  убыток:  во-первых,  он  потеряет работника, который
работает  на него, как бык, за кусок хлеба - и только; во-вторых, надо будет
или  нанимать  за  большие  деньги  другого,  обувать, одевать его, да, чего
доброго, еще (если попадется знающий, тертый в этих делах калач) и заключить
письменный  договор  с  сотней  обязательств; а если не нанимать - то самому
браться  за  работу,  впрячься  в  проклятое  ярмо,  в  то время как гораздо
приятнее спать на солнышке и, ничего не делая, нагуливать жирок.
     Сначала Захар Денисович попробовал взять Федора на испуг и,  видя,  что
это принесло известные результаты, решил ударить по совести:
     -  И  не  стыдно  тебе?  И  не  совестно  в  глаза  мне глядеть? Я тебя
кормил-поил,  а ты... Эх, Федор, Федор, так по-христьянски не делают. Да ты,
чего  доброго,  не комсомолист ли? Это они, христопродавцы, смутьяны, так их
распротак, могут подобное исделать!..
     Захар  Денисович  укоризненно  покачал  головой,  искоса  наблюдая   за
Федором.
     Федор  стоял,  опустив  голову,  переминая  в  руках картуз. Он понимал
только  одно:  что  все  планы  его,  обдуманные  ночью,-  о том, как скорее
заработать  денег  на  лошадь,-  пошли  прахом.  Что-то  непоправимо-тяжелое
навалилось на него, и из-под этой беды ему уж не вырваться.
     Молча повернулся и пошел на гумно.  Там  уж  пожаром  полыхала  работа:
возили с дальних прикладков хлеб, пыхтела машина, орал Фрол-зубарь, пихая  в
ненасытную пасть молотилки вороха пахучего крупнозернистого  хлеба,  визжали
бабы, подгребая солому, и оранжевым колыхающимся столбом  вилась  золотистая
пыль.