XII 

     Левин шел большими шагами по большой дороге, прислушиваясь не столько к
своим мыслям (он не мог еще разобрать их), сколько  к  душевному  состоянию,
прежде никогда им не испытанному.
     Слова, сказанные мужиком, произвели в его душе  действие  электрической
искры, вдруг преобразившей и  сплотившей  в  одно  целый  рой  разрозненных,
бессильных отдельных мыслей, никогда не перестававших  занимать  его.  Мысли
эти незаметно для него самого занимали его и в то время, когда он говорил об
отдаче земли.
     Он чувствовал в своей душе что-то новое и с наслаждением  ощупывал  это
новое, не зная еще, что это такое.
     "Не для нужд своих жить, а для бога. Для какого бога? Для бога.  И  что
можно сказать бессмысленнее того, что он сказал? Он сказал, что не надо жить
для своих нужд, то есть что не надо жить для того, что мы понимаем,  к  чему
нас влечет, чего нам хочется, а надо жить для чего-то непонятного, для бога,
которого никто ни понять, ни определить не может. И что же? Я не понял  этих
бессмысленных слов Федора? А поняв, усумнился в их справедливости? нашел  их
глупыми, неясными, неточными?
     Нет, я понял его и совершенно так, как  он  понимает,  понял  вполне  и
яснее, чем я понимаю что-нибудь в жизни, и никогда в жизни не  сомневался  и
не могу усумниться в этом. И не я один, а все,  весь  мир  одно  это  вполне
понимают и в одном этом не сомневаются и всегда согласны.
     Федор говорит, что Кириллов, дворник, живет для брюха.  Это  понятно  и
разумно. Мы все, как разумные существа, не можем иначе жить, как для  брюха.
И вдруг тот же Федор говорит, что для брюха жить  дурно,  а  надо  жить  для
правды, для бога, и я с намека понимаю его! И я  и  миллионы  людей,  живших
века тому назад и живущих теперь, мужики, нищие духом и мудрецы, думавшие  и
писавшие об этом, своим неясным языком говорящие то же, - мы все согласны  в
этом одном: для чего надо жить и что' хорошо. Я со всеми людьми имею  только
одно твердое, несомненное и  ясное  знание,  и  знание  это  не  может  быть
объяснено разумом - оно вне его и не имеет никаких причин и не  может  иметь
никаких последствий.
     Если добро имеет причину, оно уже не добро; если оно имеет  последствие
- награду, оно тоже не добро. Стало быть, добро вне цепи причин и следствий.
     И его-то я знаю, и все мы знаем.
     А я искал чудес, жалел, что не видал чуда, которое бы убедило  меня.  А
вот оно чудо, единственно возможное, постоянно существующее, со всех  сторон
окружающее меня, и я не замечал его!
     Какое же может быть чудо больше этого?
     Неужели  я  нашел  разрешение  всего,  неужели   кончены   теперь   мои
страдания?" - думал Левин, шагая по пыльной дороге, не замечая ни  жару,  ни
усталости и испытывая чувство утоления долгого страдания. Чувство  это  было
так радостно, что оно казалось ему невероятным. Он задыхался от волнения  и,
не в силах идти дальше,  сошел  с  дороги  в  лес  и  сел  в  тени  осин  на
нескошенную траву. Он снял с потной головы шляпу  и  лег,  облокотившись  на
руку, на сочную, лопушистую лесную траву.
     "Да, надо опомниться и  обдумать,  -  думал  он,  пристально  глядя  на
несмятую траву, которая была  перед  ним,  и  следя  за  движениями  зеленой
букашки, поднимавшейся по стеблю  пырея  и  задерживаемой  в  своем  подъеме
листом снытки. - Все сначала, - говорил он себе,  отворачивая  лист  снытки,
чтобы он не мешал букашке, и пригибая другую траву, чтобы букашка перешла на
нее. - Что радует меня? Что я открыл?
     Прежде я говорил, что в моем теле, в теле этой  травы  и  этой  букашки
(вот она не захотела на ту траву, расправила крылья и  улетела)  совершается
по физическим, химическим, физиологическим законам обмен материи. А во  всех
нас, вместе с осинами, и с облаками,  и  с  туманными  пятнами,  совершается
развитие. Развитие из чего? во что? Бесконечное развитие и  борьба?..  Точно
может быть какое-нибудь направление и борьба в бесконечном! И  я  удивлялся,
что, несмотря на самое большое напряжение мысли по этому пути, мне  все-таки
не открывается смысл жизни, смысл моих побуждений и стремлений. А смысл моих
побуждений во мне так ясен, что я постоянно живу по  нем,  и  я  удивился  и
обрадовался, когда мужик мне высказал его: жить для бога, для души.
     Я ничего не открыл. Я только узнал то, что я знаю.  Я  понял  ту  силу,
которая не в одном прошедшем дала мне жизнь, но теперь  дает  мне  жизнь.  Я
освободился от обмана, я узнал хозяина".
     И он вкратце повторил сам себе весь ход своей мысли  за  эти  последние
два года, начало которого была ясная, очевидная  мысль  о  смерти  при  виде
любимого безнадежно больного брата.
     В первый раз тогда поняв ясно, что для  всякого  человека  и  для  него
впереди ничего не было, кроме  страдания,  смерти  и  вечного  забвения,  он
решил, что так нельзя жить, что надо или объяснить свою жизнь так, чтобы она
не представлялась злой насмешкой какого-то дьявола, или застрелиться.
     Но он не сделал ни того,  ни  другого,  а  продолжал  жить,  мыслить  и
чувствовать и даже в это самое время женился и испытал много радостей и  был
счастлив, когда не думал о значении своей жизни.
     Что ж это значило? Это значило, что он жил хорошо, но думал дурно.
     Он жил (не сознавая этого) теми духовными истинами, которые он всосал с
молоком, а думал не только не признавая этих истин,  но  старательно  обходя
их.
     Теперь ему ясно было, что он мог жить только благодаря тем  верованиям,
в которых он был воспитан.
     "Что бы я был такое и как бы прожил свою жизнь, если  б  не  имел  этих
верований, не знал, что надо жить для бога,  а  не  для  своих  нужд?  Я  бы
грабил, лгал, убивал. Ничего из того, что составляет  главные  радости  моей
жизни,  не  существовало  бы  для  меня".  И,  делая  самые  большие  усилия
воображения, он все-таки не мог представить себе  того  зверского  существа,
которое бы был он сам, если бы не знал того, для чего он жил.
     "Я искал ответа на мой вопрос. А ответа на мой вопрос не могла мне дать
мысль, - она несоизмерима с вопросом. Ответ мне  дала  сама  жизнь,  в  моем
знании того, что хорошо и что дурно. А знание это я не  приобрел  ничем,  но
оно дано мне вместе со всеми, дано потому, что я ниоткуда не мог взять его.
     Откуда взял я это? Разумом, что ли, дошел я до того,  что  надо  любить
ближнего и не душить его? Мне сказали это в детстве, и я  радостно  поверил,
потому что мне сказали то, что было у меня в душе.  А  кто  открыл  это?  Не
разум. Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий  того,  чтобы
душить всех, мешающих удовлетворению  моих  желаний.  Это  вывод  разума.  А
любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно".
     "Да, гордость", - сказал он себе,  переваливаясь  на  живот  и  начиная
завязывать узлом стебли трав, стараясь не сломать их.
     "И не только гордость ума, а глупость  ума.  А  главное  -  плутовство,
именно плутовство ума. Именно мошенничество ума", - повторил он.