Глава II. ДУРНЫЕ МЫСЛИ

     -- Я прошу вас сесть,-- сказала она,--  и  выслушать  меня
спокойно. Я хочу, чтобы вы поняли меня.
     Она опустилась на диван, так близко ко мне, что наши плечи
часто  соприкасались,  и  я чувствовал порою лучистую теплоту и
упругость ее тела. Сначала я думал: "Ну, к чему эти объяснения,
после  внезапного  и  фамильярного  знакомства?  Ведь  она   не
девочка,  ведь ей лет тридцать, тридцать пять,-- и, конечно, не
девушка. Она, несомненно, знает, что ходят женщины  к  холостым
мужчинам  вовсе  не  для того, чтобы посмотреть редкие японские
гравюры   или,   прихлебывая   ликеры,   развлечься   дружеским
разговором о спорте и последних премьерах. А особенно ночью",
     Не  сделал  ли  я  с самого начала грубейшую ошибку против
старой тактики  любви?  Ведь  давно-давно  сказано,  что  самые
сладкие   поцелуи   вовсе  не  те,  которые  выпрашиваются  или
позволяются, а  те,  которые  отымаются  насильно;  что  каждая
женщина,  даже  вполне  нравственная,  вовсе  не прочь от того,
чтобы ее стыдливость была  преодолена  пылким  нетерпением,  и,
наконец,  что параграф первый любовной войны гласит: потерянный
удобный  момент  может  очень  долго,  а  то   и   никогда   не
повториться.  И  так  далее...  Вспомнился  еще  мне  мимоходом
немного  рискованный  анекдот  из  жизни  веселой,   прелестной
графини  де Вальвер, рассказанный ею самою, уже в ее преклонных
годах.
     На  ее  карету  напали  в   Сенарском   лесу   разбойники.
Предводитель  банды, кстати, молодой, очень красивый и вежливый
человек, не удовольствовался тем, что отобрал у графини все  ее
деньги  и  драгоценности, которые она отдала без сопротивления,
но, -- о, ужас! -- очарованный ее цветущей красотой и  невзирая
на  ее мольбы и крики, злодей отнял у нее то сокровище, которым
женщина дорожит более всего на свете.
     -- Представьте, дамы и господа,-- говорила  де  Вальвер,--
вы  можете  мне  не  верить, но был один момент, когда я, вся в
слезах, не могла не  воскликнуть:  "Oh,  mon  voleur,  oh,  mon
charmant voleur"5.
     Да,  мой  милый, такие анекдоты и дешевые афоризмы очень в
ходу между нами, мужчинами, и не оттого ли мы так часто выходим
из любовных битв мокрыми петухами и меланхолическими ослами? Уж
лучше верить мудрому Соломону, который из  своего  обширнейшего
любовного опыта вывел одно размышление: никто не постигнет пути
мужчины  к  сердцу  женщины.  И надо тебе сказать правду: после
нескольких слов моей странной незнакомки я почувствовал себя со
стыдом весьма маленьким, весьма обыденным и  весьма  пошленьким
человечком.
     -- Я  не  скрою,--  говорила  она  ласково,-- я видела вас
раньше, и даже не один раз. Видела сначала на  вашем  цементном
заводе.  Я  туда  заехала  за  директором,  но  не  выходила из
автомобиля.
     Меня  очень  приятно  поразило,  как  вы  разговаривали  с
патроном:  руки  в  карманах  рабочей блузы, короткие уверенные
жесты, холодная вежливость,  ни  малейшего  вида  услужливости.
Такую  независимость  у  подчиненного  можно  увидеть  только у
англичанина да, пожалуй, у американцев. У французов -- реже.  Я
подумала было сначала, что вы англичанин, но потом решила: нет,
не похоже.
     Когда  мы  с директором ехали в Марсель, то он в разговоре
как-то сказал, что у него на заводе много русских и что он  ими
очень  доволен.  Работают не только руками, но и головой. Им не
только не жаль, говорил он, повышать плату, но даже выгодно.
     Тут  я  и  поняла,  почему   ошиблась,   приняв   вас   за
англичанина.  В  вас  очень  много  этого  русского...  как  бы
сказать, этого quelque chose de "Michica"6.
     Я удивился:
     -- Много чего?
     -- De "Michica", чего-то медвежьего. Пожалуйста, простите,
я не хотела сказать ничего обидного. Это скорее  комплимент.  Я
очень  люблю всех животных и, как только есть возможность, хожу
в зоологические сады, в зверинцы, в цирки,  чтобы  полюбоваться
на  больших  зверей  и на их прекрасные движения. Но медведей я
обожаю! Напрасно на них клевещут,  говоря,  что  они  неуклюжи.
Нет,  несмотря  на свою ужасную силу, они необыкновенно ловки и
быстры, а в их позах есть какая-то необъяснимая тяжелая грация.
Один раз, не помню где, я увидела в клетке необычайно  большого
бурого  медведя.  У  него шерсть на шее была белая, точно белое
ожерелье, а на клетке написано:  "Мишика.  Сибирский  медведь".
Сторож  мне  сказал,  что этот медведь был подарен французскому
полку русскими солдатами, которые после армистиса  возвращались
домой,  в  Сибирскую  Лапландию.  И  с  тех  пор  я уже не могу
мысленно называть русских иначе, как "Мишика".
     Я не мог не засмеяться.  Она  вопросительно  поглядела  на
меня.
     -- Очень странное совпадение,-- сказал я. -- Мишика -- это
и мое имя, данное мне при крещении.
     И  я объяснил ей, как имя Михаил у нас превращается в Мишу
и Мишку и как,  неизвестно  почему,  наш  народ  зовет  повсюду
медведя Мишкой.
     -- Как  странно!  --  сказала она и замолчала на несколько
минут, пристально глядя на абажур висячей лампы.  Потом,  точно
насильно оторвав глаза от огня, она спросила:
     -- Вы суеверны?
      Я признался, что да.
     -- Как   странно,--   повторила   она  задумчиво,  --  как
странно... Неужели это фатум?  --  И  крепко  приложила  теплую
маленькую ладонь к моим губам. И когда она потом говорила -- то
постоянно:  или нежно гладила мои щеки, или, отделивши вихор на
моей  голове,  навивала  колечками  волосы  на  свои  пальцы  и
распускала,  или  клала руку на мое колено. Мы были вдвоем, мои
губы  еще  помнили  ее  недавний   неторопливый   поцелуй,   но
предприимчивость кентавра уже покинула меня. Она продолжала:
     -- Я люблю русских. В них бродит молодая раса, которая еще
долго  не  выльется  в скучные общие формы. Я ценю их мужество,
твердость и ясность, с какой  они  несут  свои  несчастия.  Мне
нравится,   как  они  поют,  танцуют  и  говорят.  Их  живопись
изумительна. Русской литературы я не знаю... Пробовала  читать,
чувствую  какую-то большую внутреннюю силу, но не понимаю... не
умею понять. Скучно...
     -- В другой раз я видела вас в соборе  Notre  Dame  de  la
Guarda,  вы  ставили  свечку мадонне. В следующий раз я видела,
как вы с вашими друзьями -- вас было трое  --  наняли  лодку  у
старого  кривоглазого Онезима и поплыли на остров Иф. Скажу вам
без лести, вы отлично гребете.  И  последний  раз  --  сегодня.
Признаюсь,  я  была  немного  экстравагантна, и вас это немного
покоробило. Не правда ли? Но уверяю  вас,  я  не  всегда  бываю
такая. Вы не поверите, я иногда очень застенчива, а застенчивые
люди  склонны делать глупости, Мне давно хотелось познакомиться
с вами. Мне казалось, что в вас я найду доброго друга.
     -- Друга! -- вздохнул я меланхолично.
     -- Может быть, и больше. Я  ничего  не  знаю  наперед.  Не
придете   ли   вы   завтра   в  полдень  в  этот  же  ресторан?
Предупреждаю, я вам скажу или очень, очень много, или ничего не
скажу. Во всяком случае, завтра в двенадцать. Согласны?
     -- Благодарю вас. Я здесь  ночую.  Может  быть,  проводить
вас?
     -- Да,  только  до  улицы.  Внизу  меня ждет автомобиль. Я
светил ей, спускаясь по крутой лестнице. На последней ступеньке
я не выдержал и поцеловал ее в затылок. Она нервно  вздрогнула,
но  промолчала.  Удивительно: ее кожа нежно благоухала резедой,
так же, как ею пахнет море после  прибоя  и  шейка  девочки  до
десяти лет. Мальчишки -- те пахнут воробьем.
     "Monsieur Michica et madame Reseda",-- подумал я в темноте
по-французски и улыбнулся.