XX

     Хаджи-Мурат  прожил  неделю  в  укреплении  в  доме  Ивана  Матвеевича.
Несмотря  на  то,  что   Марья   Дмитриевна   ссорилась  с  мохнатым  Ханефи
(Хаджи-Мурат взял с собой только двух: Ханефи и Элдара) и  вытолкала его раз
из кухни, за что тот чуть не  зарезал  ее, она,  очевидно, питала  особенные
чувства и уважения и симпатии к Хаджи-Мурату. Она теперь уже не подавала ему
обедать, передав  эту заботу Элдару, но  пользовалась всяким случаем увидать
его и  угодить ему. Она принимала также самое живое участие в переговорах об
его семье, знала, сколько у него жен, детей, каких лет, и  всякий  раз после
посещения лазутчика допрашивала, кого могла, о последствиях переговоров.
     Бутлер  же  в  эту  неделю  совсем  сдружился  с Хаджи-Муратом.  Иногда
Хаджи-Мурат приходил в его комнату, иногда  Бутлер  приходил  к нему. Иногда
они беседовали через переводчика, иногда же собственными средствами, знаками
и, главное, улыбками. Хаджи-Мурат, очевидно, полюбил Бутлера. Это видно было
по  отношению к Бутлеру Элдара. Когда  Бутлер входил в комнату Хаджи-Мурата,
Элдар  встречал Бутлера,  радостно оскаливая свои блестящие зубы, и поспешно
подкладывал ему подушки под сиденье и снимал с  него шашку, если она была на
нем.
     Бутлер познакомился  и сошелся  также и  с  мохнатым  Ханефи,  названым
братом  Хаджи-Мурата. Ханефи  знал много горских  песен  и  хорошо  пел  их.
Хаджи-Мурат,  в  угождение  Бутлеру, призывал  Ханефи и приказывал ему петь,
называя  те песни, которые  он  считал хорошими.  Голос у Ханефи был высокий
тенор,  и  пел он необыкновенно  отчетливо  и  выразительно. Одна  из  песен
особенно    нравилась    Хаджи-Мурату     и     поразила    Бутлера    своим
торжественно-грустным  напевом. Бутлер попросил  переводчика пересказать  ее
содержание и записал ее.
     Песня относилась  к кровомщению  - тому самому, что было между Ханефи и
Хаджи-Муратом.
     Песня была такая: "Высохнет земля  на могиле моей - и забудешь ты меня,
моя родная мать! Порастет  кладбище могильной травой - заглушит  трава  твое
горе, мой старый  отец. Слезы высохнут на глазах сестры  моей, улетит и горе
из сердца ее.
     Но не  забудешь меня  ты,  мой  старший  брат,  пока  не отомстишь моей
смерти. Не забудешь  ты меня,  и второй мой  брат,  пока не ляжешь  рядом со
мной.
     Горяча ты, пуля,  и несешь  ты  смерть, но  не ты  ли была моей  верной
рабой? Земля черная, ты покроешь меня, но не я ли тебя конем топтал? Холодна
ты,  смерть, но я  был твоим господином.  Мое тело возьмет  земля,  мою душу
примет небо".
     Хаджи-Мурат всегда  слушал эту песню с закрытыми глазами  и,  когда она
кончалась протяжной, замирающей нотой, всегда по-русски говорил:
     - Хорош песня, умный песня.
     Поэзия особенной, энергической горской жизни, с приездом Хаджи-Мурата и
сближением с ним и его мюридами, еще более  охватила  Бутлера. Он завел себе
бешмет, черкеску,  ноговицы, и  ему казалось,  что он сам горец и  что живет
такою же, как и эти люди, жизнью.
     В день отъезда Хаджи-Мурата Иван Матвеевич  собрал несколько  офицеров,
чтобы  проводить  его.  Офицеры  сидели  кто  у  чайного  стола,  где  Марья
Дмитриевна  разливала чай,  кто  у  другого стола  - с  водкой,  чи-хирем  и
закуской, когда Хаджи-Мурат, одетый подорожному и в оружии, быстрыми мягкими
шагами вошел, хромая, в комнату.
     Все  встали и  по очереди за руку поздоровались  с  ним. Иван Матвеевич
пригласил  его  на тахту, но он, поблагодарив, сел на стул у окна. Молчание,
воцарившееся   при  его  входе,  очевидно,  нисколько  не  смущало  его.  Он
внимательно  оглядел все  лица  и  остановил равнодушный  взгляд на столе  с
самоваром  и закусками. Бойкий офицер  Петроковский,  в первый  раз видевший
Хаджи-Мурата, через переводчика спросил его, понравился ли ему Тифлис.
     - Айя, - сказал он.
     - Он говорит, что да, - отвечал переводчик.
     - Что же понравилось ему? Хаджи-Мурат что-то ответил.
     - Больше всего ему понравился театр.
     - Ну, а на бале у главнокомандующего понравилось ему?
     Хаджи-Мурат нахмурился.
     -  У  каждого народа свои обычаи.  У  нас  женщины так не  одеваются, -
сказал он, взглянув на Марью Дмитриевну.
     - Что же ему не понравилось?
     -  У  нас пословица  есть, -  сказал он переводчику, -  угостила собака
ишака мясом, а ишак собаку сеном, - оба голодные остались. - Он улыбнулся. -
Всякому народу свой обычай хорош.
     Разговор  дальше не пошел. Офицеры кто стал  пить чай, кто  закусывать.
Хаджи-Мурат взял предложенный стакан чаю и поставил его перед собой.
     - Что ж? Сливок? Булку? - сказала Марья Дмитриевна, подавая ему.
     Хаджи-Мурат наклонил голову.
     - Так что ж, прощай!  - сказал Бутлер,  трогая его  по колену. -  Когда
увидимся?
     - Прощай! прощай,  - улыбаясь, по-русски  сказал Хаджи-Мурат.  -  Кунак
булур. Крепко кунак твоя. Время  - айда пошел, -  сказал он, тряхнув головой
как бы тому направлению, куда надо ехать.
     В дверях комнаты показался Элдар с чем-то большим белым через плечо и с
шашкой в  руке.  Хаджи-Мурат  поманил его, и Элдар  подошел  своими большими
шагами  к Хаджи-Мурату и подал  ему белую бурку и шашку. Хаджи-Мурат  встал,
взял бурку и, перекинув ее через руку, подал Марье Дмитриевне, что-то сказав
переводчику. Переводчик сказал:
     - Он говорит: ты похвалила бурку, возьми.
     - Зачем это? - сказала Марья Дмитриевна, покраснев.
     - Так надо. Адат так, - сказал Хаджи-Мурат.
     - Ну, благодарю, -  сказала Марья Дмитриевна, взяв бурку. - Дай бог вам
сына выручить. Улан якши, - прибавила  она. - Переведите ему, что желаю  ему
семью выручить.
     Хаджи-Мурат взглянул на Марью Дмитриевну и одобрительно кивнул головой.
Потом  он  взял из рук Элдара шашку и подал Ивану Матвеевичу. Иван Матвеевич
взял шашку и сказал переводчику:
     - Скажи ему, чтобы мерина моего бурого взял, больше нечем отдарить.
     Хаджи-Мурат помахал рукой перед лицом, показывая  этим,  что ему ничего
не  нужно и что он не возьмет, а потом,  показав  на  горы и на свое сердце,
пошел  к  выходу.  Все пошли  за ним. Офицеры, оставшиеся  в комнатах, вынув
шашку, разглядывали клинок на ней и решили, что эта была настоящая гурда.
     Бутлер вышел  вместе  с Хаджи-Муратом на крыльцо. Но  тут случилось то,
чего никто  не ожидал и что могло кончиться смертью Хаджи-Мурата, если бы не
его сметливость, решительность и ловкость.
     Жители  кумыцкого   аула   Таш-Кичу,   питавшие  большое   уважение   к
Хаджи-Мурату и много раз приезжавшие в укрепление, чтобы только взглянуть на
знаменитого наиба, за три дня до  отъезда Хаджи-Мурата послали к нему послов
просить его в пятницу  в их мечеть. Кумыцкие  же князья, жившие в Таш-Кичу и
ненавидевшие  Хаджи-Мурата и  имевшие  с  ним  кровомщение,  узнав об  этом,
объявили  народу,   что   они  не   пустят  Хаджи-Мурата  в  мечеть.   Народ
взволновался, и  произошла драка  народа с княжескими  сторонниками. Русское
начальство  усмирило  горцев  и  послало Хаджи-Мурату сказать,  чтобы  он не
приезжал в  мечеть. Хаджи-Мурат  не  поехал, и  все думали,  что  дело тем и
кончилось.
     Но в  самую  минуту отъезда Хаджи-Мурата, когда  он  вышел на крыльцо и
лошади стояли у подъезда, к дому  Ивана Матвеевича подъехал знакомый Бутлеру
и Ивану Матвеевичу кумыцкий князь Арслан-Хан.
     Увидав Хаджи-Мурата и выхватив из-за пояса пистолет, он направил его на
Хаджи-Мурата.  Но не успел  Арслан-Хан выстрелить, как Хаджи-Мурат, несмотря
на свою  хромоту,  как  кошка,  быстро  бросился  с  крыльца  к Арслан-Хану.
Арслан-Хан выстрелил и  не попал.  Хаджи-Мурат  же,  подбежав к нему,  одной
рукой  схватил  его  лошадь  за  повод,  другой  выхватил  кинжал  и  что-то
по-татарски крикнул.
     Бутлер и Элдар в одно и то же время подбежали к врагам и схватили их за
руки. На выстрел вышел и Иван Матвеевич.
     -  Что же это ты,  Арслан, у меня в доме затеял такую гадость! - сказал
он,  узнав, в  чем дело. - Нехорошо это, брат.  В поле  две воли, а что же у
меня резню такую затевать.
     Арслан-Хан,  маленький  человечек  с  черными  усами,  весь  бледный  и
дрожащий, сошел  с лошади, злобно поглядел на  Хаджи-Мурата  и ушел с Иваном
Матвеевичем  в  горницу. Хаджи-Мурат  же вернулся к лошадям,  тяжело  дыша и
улыбаясь.
     - За что он его убить хотел?. - - спросил Бутлер через переводчика.
     - Он  говорит, что  такой  у  нас  закон, -  передал  переводчик  слова
Хаджи-Мурата. - Арслан должен отомстить ему за кровь. Вот он и хотел убить.
     - Ну, а если он догонит его дорогой? - спросил Бутлер.
     Хаджи-Мурат улыбнулся.
     - Что ж, - убьет, значит, так алла хочет. Ну, прошай, - сказал он опять
по-русски и, взявшись за холку лошади, обвел  глазами всех провожавших его и
ласково встретился взглядом с Марьей Дмитриевной.
     - Прошай, матушка, - сказал он, обращаясь к ней, - спасиб.
     - Дай бог, дай бог семью выручить, - повторила Марья Дмитриевна.
     Он не понял слов, но понял ее участие к нему и кивнул ей головой.
     - Смотри, не забудь кунака, - сказал Бутлер.
     - Скажи, что я  верный друг ему,  никогда не забуду, - ответил он через
переводчика  и, несмотря  на  свою кривую  ногу,  только  что  дотронулся до
стремени,  как быстро и легко  перенес свое тело на высокое седло и, оправив
шашку,  ощупав  привычным  движением  пистолет,   с  тем  особенным  гордым,
воинственным видом,  с которым сидит горец на лошади, поехал  прочь  от дома
Ивана  Матвеевича.  Ханефи  и  Элдар  также  сели на  лошадей  и, дружелюбно
простившись с хозяевами и офицерами, поехали рысью за своим мюр-шидом.
     Как всегда, начались толки об уехавшем.
     - Молодчина!
     - Ведь как волк бросился на Арслан-Хана, совсем лицо другое стало.
     - А надует он. Плут большой должен быть, - сказал Петроковский.
     - Дай бог, чтобы побольше  русских таких плутов было, - вдруг с досадой
вмешалась Марья Дмитриевна. - Неделю у нас прожил; кроме хорошего, ничего от
него не видали, - сказала она. - Обходительный, умный, справедливый.
     - Почем вы это все узнали?.
     - Стало быть, узнала.
     - Втюрилась, а? - сказал вошедший Иван Матвеевич. - Уж это как есть.
     -  Ну  и  втюрилась.  А вам что?  Только зачем осуждать, когда  человек
хороший. Он татарин, а хороший.
     -  Правда,   Марья   Дмитриевна,   -  сказал  Бутлер.  -  Молодец,  что
заступились.