...Расскажите-ка  вы  нам  что-нибудь,  полковник,-сказали  мы  наконец
Николаю Ильичу.
     Полковник улыбнулся, пропустил струю табачного дыма сквозь  усы, провел
рукою по седым волосам, посмотрел  на нас и  задумался.  Мы все  чрезвычайно
любили  и  уважали   Николая   Ильича  за  его   доброту,  здравый  смысл  и
снисходительность к нашей братье  молодежи. Он был высокого роста, плечист и
дороден; его смуглое  лицо,  "одно  из  славных русских  лиц"1, прямодушный,
умный  взгляд, кроткая  улыбка,  мужественный  и  звучный  голос-все  в  нем
нравилось и привлекало.
     - Ну,  слушайте  ж,-  начал  он.-  Дело  было в  тринадцатом году,  под
Данцигом. Я  служил тогда в Е - м кирасирском полку и, помнится, только  что
был произведен  в корнеты.  Веселое  занятие - сраженья, и походы -  хорошая
вещь, но  в осадном корпусе  очень скучно  было. Сидишь  себе, бывало, целый
божий день  в каком-нибудь ложементе, под  палаткой, на грязи или соломе, да
играешь  в карты с  утра  до вечера.  Разве от скуки пойдешь посмотреть, как
летают бомбы или каленые ядра.  Сначала  французы нас тешили  вылазками,  да
скоро пригихли. Ездить на фуражи-ровку тоже надоело; словом, тоска напала на
нас такая, что хоть вой. Мне всего тогда пошел  девятнадцатый год; малый был
я  здоровый, кровь  с  молоком,  думал потешиться и насчет француза и насчет
того... ну, понимаете... а вышло-то вот что.  От нечего  делать  пустился  я
играть.  Как-то раз,  после страшного  проигрыша, мне повезло, и к  утру (мы
играли  ночью) я  был в  сильном  выигрыше. Измученный, сонный,  вышел я  на
свежий воздух и присел на гласис. Утро было прекрасное, тихое; длинные линии
наших укреплений терялись в тумане;
     ) Лермонтов в "Казначейше". (Прим. автора.)
     я загляделся, а потом и задремал сидя. Осторожный кашель разбудил меня;
я открыл  глаза  и  увидел перед собою жида  лет сорока,  в долгополом сером
кафтане, башмаках и черной ермолке. Этот жид, по прозвищу Гиршель, то и дело
таскался в наш лагерь,  напрашивался в  факторы, доставал нам вина, съестных
припасов  и прочих  безделок;  росту был он  небольшого,  худенький,  рябой,
рыжий, беспрестанно моргал крошечными, тоже рыжими глазками, нос имел кривой
и длинный и все покашливал.
     Он начал вертеться передо мной и униженно кланяться.
     - Ну, что тебе надобно?-спросил я его наконец.
     -   А  так-с,  пришел   узнать-с,   что  не  могу   ли  их   благородию
чем-нибудь-с...
     - Не нужен ты мне; ступай.
     -  Как  прикажете-с,  как  угодно-с...  Я  думал,  что,  может  быть-с,
чем-нибудь-с...
     - Ты мне надоел; ступай, говорят тебе.
     -  Извольте,  извольте-с.  А  позвольте  их  благородие   поздравить  с
выигрышем...
     - А ты почему знаешь?
     - Уж  как мне  не  знать-с... Большой  выигрыш...  большой... У!  какой
большой...
     Гиршель растопырил пальцы и покачал головой.
     - Да что толку,- сказал я с досадой,- на какой дьявол здесь и деньги?
     -   О!   не  говорите,   ваше   благородие;ай,ай,не   говорите   такое.
Деньги-хорошая  вещь;  всегда  нужны,  все  можно за  деньги  достать,  ваше
благородие,  все! все! Прикажите только  фактору, он вам  все достанет, ваше
благородие, все! все!
     - Полно врать, жид.
     - Ай! ай!-повторил Гиршель, встряхивая пейсиками.- Их благородие мне не
верит...  ай...  ай...  ай...-Жид закрыл глаза и  медленно  покачал  головою
направо и налево...- А  я знаю, что господину офицеру угодно... знаю... уж я
знаю!