Потухшие звезды
	усыпали пеплом холодное лоно
	реки зеленой.

	Ручей растрепал свои косы,
	а тайные гнезда, как в час расплаты,
	огнем объяты.

	Лягушки превратили канаву в дудку,
	которая фальшивит еще усердней
	во мгле вечерней.

	Из-за горы на просторы неба
	окорок луны с лицом добродушным
	выплыл послушно.

	Из домика, который окрашен в индиго,
	звезда луну добродушную дразнит,
	как мальчик-проказник.

	Розовая окраска в наряд свой хрупкий,
	в наряд, пошитый рукой неумелой,
	гору одела.

	Лавр устал оттого, что надо
	казаться всезнающим и поэтичным,
	как лавру прилично.

	Вода течет, как текла и прежде,
	на ходу в прозрачный сон погружаясь
	и улыбаясь.

	Все по привычке здесь горько плачет,
	и вся округа, хотя и невольно,
	судьбой недовольна.

	Чтобы звучать в унисон с природой,
	и я говорю - никуда не деться;
	«О мое сердце!»

	Но губы мои, мои грешные губы
	окрашены соком глубокой печали
	и лучше б молчали.

	И этот пейзаж мне не радует сердце,
	в груди я чувствую холод могилы,
	и все мне не мило.

	О том, что скорбное солнце скрылось,
	летучая мышь сказать мне успела
	и прочь улетела.

	Отче наш, помилуй любовь!
	(Плачут рощи - не будет удачи,
	и тополи плачут.)

	Я вижу, как в угольном мраке вечернем
	мои глаза горят в отдаленье,
	пугая тени.

	И мертвую душу мою растрепал я,
	призвав на помошь паучьи узоры
	забытых взоров.

	Настала ночь, зажигаются звезды,
	вонзая кинжалы в холодное лоно
	реки зеленой.