ПАСТЕРНАК Борис Леонидович [1890-] - современный поэт и прозаик. Р. в семье художника-академика Леонида Осиповича Пастернака. Учился на филологическом отделении историко-филологического факультета Московского университета и в Марбургском университете.

Мировоззренческие и формальные истоки поэзии П. - в предреволюционной буржуазной культуре. П. принадлежит к той группе интеллигенции, которая свой протест против господствующего порядка жизни выражала в форме ухода от действительности, обособления в области "чистой деятельности духа". П. никогда не был субъективно против пролет. революции. Но он не находился и в рядах активных борцов за нее. Он стремился уйти на отдаленные от шума социальных схваток вершины буржуазной культуры, но живая жизнь все время вторгалась и вторгается в его творчество, прорывая буржуазно-идеалистическую, метафизическую оболочку последнего, показывая непрочность обособления в сферах "высокого творчества". Поэтому в творчестве П. нашли отражение события эпохи борьбы за пролетарскую диктатуру и за ее укрепление.

Первые лит-ые выступления П. относятся к 1912. Это - время распада школы символистов и зарождения футуризма. П. выступил соединительным звеном между боровшимися друг с другом символизмом и футуризмом. Впоследствии он организационно примкнул к той группе, где были Маяковский и Асеев, но затем порвал с нею, когда "Леф" заявил о необходимости поставить искусство на службу революции. Обороняя всегда и во всех случаях свободу своего поэтического творчества, П. оборонял основы своего субъективно-идеалистического мировоззрения и эстетики. Но за двадцать лет в поэзии П. не могли не произойти существенные изменения. Они особенно заметны при анализе важнейшей ее темы - отношения поэта к революции.

П. - лирик по преимуществу, причем в лирике своей он достигает максимального отвлечения от конкретных социально-исторических условий действительности. В одном из ранних стихотворений П. пишет:

"В кашнэ, ладонью затворясь,
Сквозь фортку крикну детворе:
Какое, милые, у нас
Тысячелетье на дворе.
Кто тропку к двери проторил,
К дыре, засыпанной крупой,
Пока я с Байроном курил,


Пока я пил с Эдгаром По?
Пока в Дарьял, как к другу, вхож,
Как в ад, в цейхгауз и в арсенал,
Я жизнь, как Лермонтова дрожь,
Как губы, в вермут окунал".


Одна из книг П. носит название "Поверх барьеров" (стихи 1912-1930). П. стремится встать "поверх" войны 1914, "поверх" революции 1917, "поверх" борьбы классов в стране и в искусстве. На войну 1914 П. ответил призывом к гуманности, к сочувствию, желанием избавиться от "дурного сна" или, вернее, заснуть накрепко, закрыть глаза перед страшным ликом жизни, уйти в любовные переживания.

Но в 1917, а еще более в последующие годы проблема революции встает перед П. во весь рост. Сначала революция осознается поэтом в образе стихии распада, пожаров, всеобщего изменения, когда "вдруг стало видимо далеко во все концы света", как говорит гоголевская строка, ставшая эпиграфом к одному из стихотворений П. Это огромное расширение кругозора, новая тревога жизни, принесенная революцией, заставили П. по-новому развивать тему отношения к действительности. Уже не уход от нее, а ее приятие, подчинение ей, передоверие себя революции - вот новый подход П. к старой теме. И это пассивное, жертвенное отношение к революции оказывается решающим для П. до самого последнего времени. О революции П. пишет, особенно на первых порах, отвлеченно, создает абстрактные ее образы (напр. "Жанна д’Арк из сибирских колодниц").

За исключением поэм "1905" и "Лейтенант Шмидт" П. не пытался уяснить глубоко-действительный смысл пролетарской революции и дать изображение ее в прямой форме. Это связано со всем характером поэзии П., чуждающейся активного вмешательства в социальную практику. В стихотворении "Кремль в буран 1918 года" П. особо отчетливо выразил настроение пассивной отдачи себя революции.

Но, передоверяя себя стихии (пока только стихии) революции, П. вновь и вновь поднимает мучительный для него вопрос о судьбе личности и о судьбе искусства в социалистической революции и при социализме. Тезис поэта о несовместимости искусства и социализма -

"Напрасно в дни великого совета,
Где высшей страсти отданы места,
Оставлена вакансия поэта:
Она опасна, если не пуста" -


связан с опасением за судьбу личности при социализме, ибо, по П., искусство есть выражение индивидуальной неповторимости. Неслучайно напр. поэма "Лейтенант Шмидт" является лирическим рассказом (вернее собранием лирических рассказов) о трагической личной судьбе лейтенанта, пожертвовавшего своим счастьем во имя революции. С точки зрения П. жизнь современника революц. эпохи - только топливо, неизбежное сгорание:

"Клубясь во много рукавов,
Он двинется, подобно дыму,
Из дыр эпохи роковой
В иной тупик непроходимый.
Он вырвется, курясь, из прорв
Судеб, расплющенных в лепеху,
И внуки скажут, как про торф,
Горит такого-то эпоха".


Если раньше - на рубеже 1918 и 1919 - революция для П. была только неоформленной стихией, то впоследствии (и особенно в стихах 1931-1932) П. настойчиво развивает тему социалистического строительства. Обращает на себя внимание внутреннее сопротивление, оказываемое поэтом социализму. Приятие социализма является для него жертвой: "телегою проекта нас переехал новый человек". Индивидуализм мешает поэту понять новую социалистическую действительность, - новая действительность, уничтожившая утонченную буржуазную индивидуалистическую культуру, вызывает в поэте, духовно связанном с прошлой культурой, некоторое чувство страха, отчужденности. В тех случаях, когда П. силою жизни принужден говорить о положительном значении строя новых отношений, социализм оказывается для него лишь отдаленным идеалом, будущим. Социализм в представлении П. означает не завершение и развитие, а отрицание сегодняшнего дня пролетарской революции. В поэме "Волны" [1932] это понимание революции выражено особенно полно. Страна социализма только "курится сквозь дым теорий", как исход из сегодняшнего дня, где приходится "грызться", где люди "заподозревают" друг друга. Отвлеченность представления П. о социализме и революции причудливо соединяется у него с комнатными, домашними, "семейными" ассоциациями. "В дни съезда шесть женщин топтало луга, лениво паслись облака в отдаленьи", - пишет он о лете 1930 - о том лете, когда происходил XVI партийный съезд. Пастернак пишет о "годах строительного плана", о пятилетке, но тут же возникает такой образ: "две женщины, как отблеск ламп „Светлана“, горят и светят средь его тягот" - средь тягот четвертого года пятилетки.

При всей ущербности присущего П. понимания социализма он однако, не колеблясь, порывает с Западом, с его бурж. культурой:

"Прощальных слез не осуша
И плакав вечер целый,
Уходит с Запада душа, -
Ей нечего там делать".


Так. обр. для поэта только один путь - путь к социализму. Но на этом пути перед П. возникают многочисленные препятствия. Он расстается с прошлым, жалея и грустя о нем, ибо практика пролетариата еще не стала кровным делом П., хотя он и приветствует новый порядок жизни. Противоречия творчества П. нашли отражение в его последней книге "Второе рождение", представляющей собой как бы итог всего его предшествующего развития и намечающей некоторые новые мотивы.

П. считал, что искусство подлинно только тогда, когда оно удалено от социальной практики. В "Охранной грамоте" он пишет о том, что "искусство есть запись смещения действительности, производимого чувством", иными словами, искусство не воспроизводит действительность в ее подлинности, а как бы произвольно создает действительность силою чувства. Такое представление об искусстве опирается на идеалистическую буржуазную эстетику. Чем менее стремится П. к тому, чтобы в своей поэзии дать отражение социальной действительности, тем шире открывает он двери творчества для чувственного восприятия природы. Через явления последней - метель, ливень, грозу, запахи трав - он выражает свои настроения. Но поскольку для П. "чувство" "смещает" действительность, постольку между "я" и объективно существующей природой возникает тот же непреодолимый разрыв, несоответствие, что и между "я" и революцией. П. воссоздает детали тревожного, находящегося в вечном движении мира природы. Редко можно встретить в поэзии П. природу умиротворенной и благодушной. В лирике П. господствуют грозы, ливни, метели, ледоходы... П. акцентирует разрыв между человеком и природой. Для П. чем больше развивается сознание человеческое, тем дальше уходит оно от детской, "первичной", инстинктивной слиянности с природой, с миром. П. заявляет о желании "припомнить жизнь и ей взглянуть в лицо" или спросить, обращаясь к детству:

"Но где ж тот дом, та дверь, то детство, где
Однажды мир прорезывался, грезясь?"

Констатируя этот разрыв и утерю непосредственности, П. заостряет мотив одиночества и пессимизма. Большая лирическая наполненность поэзии П. находит свой итог в таких пессимистических строфах:

"Наяву ли все? Время ли разгуливать?
Лучше вечно спать, спать, спать, спать
И не видеть снов.
Снова - улица. Снова - полог тюлевый.
Снова, что ни ночь - степь, стог, стон
И теперь, и впредь...
...Ах, как и тебе, прель, мне смерть
Как приелось жить!.."

Сложность положения Пастернака последних лет заключается в том, что он сочувствует социализму, но не понимает еще подлинной сути его. И эта особенность находит свое выражение во всем стиле его творчества. Поэзии его чужда ясность разума. Она выступает в роли фиксатора смутных, расплывчатых "первичных" впечатлений, не поддающихся контролю разума и даже противостоящих ему. В стихотворении из цикла "Я их мог позабыть" П. говорит о том, что поэзия рождается тем же путем, что и сказки, страхи, подозрения. Проза П. имеет те свойства, что и поэзия, - отличается субъективистским психологизмом. П. рассчитанно употребляет способ раскрытия жизни через детское восприятие, первоначальные впечатления от жизни ("Детство Люверс", в сб. "Рассказы", 1925). В наиболее значительном своем прозаическом произведении "Охранная грамота" [1931] П. дает в переплетении лирические и философские отступления с повествованием о людях и событиях, оказавших влияние на духовное развитие автора мемуаров.

П. часто обращается к музыке, к композиторам, к отдельным музыкальным произведениям. Но гораздо существеннее не эти тематические элементы, а то внутреннее сродство поэзии П. с музыкой, к-рое находит свое отражение и в композиционном строении его произведений, и в их ритмике, и в их эвфонии, и в характере их метафор. Музыкальна фонетика стихов П., - в ней нет оглушающей звуковой трескотни, свойственной напр. Бальмонту ("Чуждый чарам черный челн"). Вот напр. отрывок ("Шекспир") со сложной игрой на "о", "у", "п", "т", "с", создающей звуковое представление о сумрачном туманном городе:

"Извозчичий двор и встающий из вод
В уступах - преступный и пасмурный Тауэр,
И звонкость подков и простуженный звон
Вестминстера, глыбы, закутанной в траур".

Разнообразие ритмики, умелое сочетание в одном небольшом произведении различных тем и вариаций, богатая инструментовка стиха - все это делает музыкально-выразительной поэтическую технологию П. Лирике его присуще стремление давать два параллельных разреза образа, два параллельных мотива, две параллельные стороны одной и той же темы. Его поэзия, как он сам говорит, - "гипнотическая отчизна". Стихи его "переметафоризованы". Тот опыт, который выражает в своем творчестве П., ограничен. Это зачастую опыт отвлеченной книжной культуры. Это, далее, опыт сочувствующего революции интеллигента, стремящегося стать и разглядеть жизнь "поверх барьеров", поодаль от социальных схваток. И даже теперь, когда П. пишет о социализме, он создает метафоры, основанные на бытовой домашности. "Размокшей каменной баранкой в воде Венеция плыла"; "народ потел, как хлебный квас на леднике"; "прибой, как вафли, их печет"; Дагестан дымится, "как в печку вмазанный казан"; Кавказ был "весь как смятая постель" и т. д. - такие примеры одомашненных метафор можно черпать в произведениях П. в изобилии.

Показательна беспомощность П. в создании крупных по композиции вещей. Так, поэма его "Спекторский", написанная с большим мастерством в отдельных своих главах и строфах, в целом распадается на серию мелких стихотворений, связанных между собой не теснее, чем стихотворения любого цикла любой из его книг.

Книгой "Второе рождение" П. вплотную подходит к новым для него темам, к новому комплексу идей, к новому способу художественного освоения мира. Подходит - и останавливается. Это - грустное прощание с прошлым, это - признание бессилия индивидуализма, это - еще неуверенная попытка посмотреть вперед.

Крупное поэтическое дарование П. обусловило за ним репутацию большого и своеобразного поэта, оказавшего влияние на советскую поэзию.

Библиография: I. Близнец в тучах, Стихи, изд. "Лирика", М., 1914; Поверх барьеров, 2-я книга стихов, изд. "Центрофуга", М., 1917; То же, Гиз, М., 1929; То же, изд. 2-е, дополненное, ГИХЛ, М., 1931; Сестра моя жизнь, Лето 1917 года (Стихи), изд. Гржебина, Берлин, 1922; Темы и вариации, 4-я кн. стихов, изд. "Геликон", Берлин, 1923; Рассказы, изд. "Круг", М., 1925; Карусель, Стихи, Гиз, Л., 1925; Избранные стихи, изд. "Узел", М., 1926; Девятьсот пятый год, Стихи, Гиз, М., 1927; То же, изд. 2-е, М., 1930; Две книги, Стихи, Гиз, М., 1927; То же, изд. 2-е, Гиз, М., 1930; Избранные стихи, изд. "Огонек", М., 1929; Зверинец, Гиз, М., 1929; Охранная грамота. Воспоминания (1900-1930), "Издательство писателей в Ленинграде", 1931; Спекторский, ГИХЛ, М., 1931; Второе рождение, Стихи, изд. "Федерация", М., 1932; Книжка для детей, Избранные стихи, изд. "Советская литература", М., 1933; Стихотворения, в одном томе, "Издательство писателей в Ленинграде", Ленинград, 1933; Воздушные пути, ГИХЛ, Москва - Ленинград, 1933 (книга прозы); Избранные стихотворения [со вступительной статьей А. Н. Тарасенкова], ГИХЛ, Москва, 1934.

II. Правдухин В., В борьбе за новое искусство, "Сибирские огни", 1922, V.; Черняк Я., "Печать и революция", 1922, VI (рец. на "Сестра моя жизнь"); Эренбург И., Портреты русских поэтов, Берлин, 1922; Асеев Н., Организация речи (Б. Пастернак, "Темы и вариации", 4-я кн. стихов), "Печать и революция", 1923, VI; Груздев И., Утилитарность и самоцель, сб. "Петроград", П., 1923; Кузьмин М., Говорящие, см. его "Условности", П., 1923; Парнок С., Борис Пастернак и другие, "Русский современник", 1924, I; Лелевич Г., Гиппократово лицо, "Красная новь", 1925, I; Локс К., "Красная новь", 1925, VIII (рец. на "Рассказы"); Лежнев А., Борис Пастернак, "Красная новь", 1926, VIII (или в кн. "Современники", М., 1927); Красильников В., "На литературном посту", 1927, XXII-XXIII; Поступальский И., "Печать и революция", 1927, VIII; Степанов Н., "Звезда", 1928, I; Сергиевский И., "Молодая гвардия", 1928, VIII (рец. на "Девятьсот пятый год"); Красильников В., Борис Пастернак, "Печать и революция", 1927, V; Перцов В., Новый Пастернак, "На литературном посту", 1927, II; Степанов Н., "Звезда", 1927, XI; Сергиевский И., "Молодая гвардия", 1928, VIII (рец. на "Две книги"); Поступальский И., Борис Пастернак, "Новый мир", 1928, II; Манфред А., "Книга и революция", 1929, XXIII; Локс К., "Литературная газета", 1929, Ї 28 (рец. на "Поверх барьеров"); Эльсберг Ж., Мировосприятие Б. Пастернака, "На литературном посту", 1930, VII; Тарасенков Ан., Охранная грамота идеализма, "Литературная газета", 1931, Ї 68; Его же, Борис Пастернак, "Звезда", 1931, V; Селивановский А., Поэзия опасна, "Литературная газета", 1931, Ї 44; Прозоров А., Трагедия субъективного идеалиста, "На литературном посту", 1932, VII; Прозоров А., "Художественная литература", 1932, Ї 24; Тарасенков А., "Литературная газета", 1932, Ї 56 (отзыв о книге "Второе рождение"); К., О Пастернаке, "Литературная газета", 1932, Ї 24; Миллер-Будницкая Р., О "философии искусства" Б. Пастернака и Р. М. Рильке, "Звезда", 1932, V; Селивановский А., "Поэт и революция", "Литературная газета", 1932, 55; Его же, Борис Пастернак, "Красная новь", 1933, I; То же, в сб. его критических статей "Поэзия и поэты", М., 1933, стр. 155-178; Зелинский К., Лирическая тетрадь, альманах "Год шестнадцатый", М., 1933, Ї 1.

III. Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия (1917-1927), т. I, Гиз, М. - Л., 1928; Писатели современной эпохи, т. I, ред. Б. П. Козьмина, изд. ГАХН, М., 1928.

А. Селивановский

© ФЭБ