Бергман начал свой творческий путь как театральный режиссер и драматург, и позже, когда кино заняло в его жизни преобладающее место, он продолжал много и плодотворно работать в театре. Характерно, однако, что в мировое искусство Бергман вошел именно как кинорежиссер (вернее, как киноавтор). Дело здесь, пожалуй, не только в том, что кинематограф легче, чем театр, перешагивает национальные границы. Само киноискусство, каким оно сформировалось к середине века, оказалось наиболее подходящей сферой для воплощения художественных идей, обуревавших Бергмана.

Бергману свойственно обращаться к главным и наиболее острым проблемам современной духовной жизни на Западе. Чрезвычайная чуткость и восприимчивость к веяниям европейской художественной мысли не мешает режиссеру быть связанным глубокими корнями с национальной почвой, со шведскими — и шире — скандинавскими культурными традициями.

«Скандинавские страны, — писал А. В. Луначарский, — с их населением закаленных суровым климатом крестьян и рыбаков, большею частью в одиночку ведущих борьбу с природой, теперь, втягиваясь в капиталистический круговорот сердцем своей интеллигенции, с невероятной глубиной переживают кризис современного индивидуализма.

Какие имена — Серен Киркегор, Генрик Ибсен, Арне Гарборг, Кнут Гамсун, Август Стриндберг! Никто, не исключая самого Достоевского, не изображал с таким терзающим и страдающим надрывом искания выхода изолированной личности.

Сам Бергман неоднократно говорил об огромном влиянии на него творчества его соотечественника Августа Стриндберга, от которого он воспринял и ряд формальных приемов драматургического построения и — что гораздо важнее — некоторые особенности художественного видения мира. Слова Т. Манна о Стриндберге, о его «то гротескной, то отталкивающей, а затем вновь и вновь овеянной высокой, трогательной красотой человечности», могут быть отнесены и к Бергману.

Не меньшее значение для формирования художественного мира режиссера имели и другие, лежащие за пределами собственно искусства, впечатления от шведской природы и архитектуры, от обстановки в доме его отца-пастора, от торжественных церковных служб и их прозаической закулисной стороны. Бергман говорил, что, будучи сыном священника, он с детства привык видеть изнанку жизни и смерти. Пока его отец служил обедню в какой-нибудь провинциальной церкви, маленький Ингмар рассматривал прихожан или стенные росписи или просто бродил поблизости. Впечатления детства откладываются глубоко на дне души, и когда много лет спустя режиссер задумал «Седьмую печать», он вдохновлялся не только гравюрой Дюрера «Рыцарь и Смерть», но и наивными стенными росписями в старой шведской церкви. Бергман, творчество которого далеко от наивной непосредственности, особенно дорожит этой связью: «Моя цель была рисовать так, как рисовали средневековые художники, с той же объективной заинтересованностью, с такой же восприимчивостью и радостью».

Определяющим для творчества зрелого Бергмана является философский, мировоззренческий подход к действительности. Нерв его произведений проходит там, где бытовые ситуации и фигуры (воспроизведенные с полной достоверностью) переносятся из житейского плана в иное измерение, повествование переходит в притчу и все детали наполняются переносным, метафорическим смыслом. Вместе с тем режиссер не растворяет материальную, конкретно-чувственную основу своих образов в их отвлеченном, иносказательном значении. Своеобразие и сила зрелого Бергмана в органическом сочетании реалистической жизненности со смелой идеализацией, даже идеологизацией образов...[читать дальше]