Если автор этой статьи сообщит, что он уволился с правительственной
службы и вышел на пенсию, после того как аккуратно в течение сорока лет
уплачивал взносы в фонд обеспечения старости, то он может рассчитывать, что
тем самым он снимет с себя подозрение в пристрастности из-за того, что сам
он был когда-то правительственным клерком.
Говоря короче и переходя наконец к первому лицу - ибо я чувствую
необходимость обратиться к этой форме повествования ввиду трудности
выдержать форму третьего лица, - я прошу принять к сведению, что я больше не
имею никакого отношения к Сомерсет-Хаусу. Я - свидетель совершенно
непредубежденный и со всей честностью хочу изложить свои наблюдения.
О моей собственной служебной карьере клерка рассказывать долго не
приходится. Я поступил на службу восемнадцати лет (мой отец тогда только
что, недолго думая, проголосовал за Гробуса, который сразу же после своего
избрания под более официальным наименованием "достопочтенного сэра Гилпина
Гробуса Гробуса, баронета, высокочтимого члена Тайного совета его величества
отправился в своем недосягаемом величии в весьма удаленные сферы) и начал с
девяноста фунтов в год. Я делал все, что обычно делают клерки. Переводил как
можно больше писчей бумаги. Снабжал всех своих младших братьев казенными
перочинными ножами. Лепил фигурки из сургуча (отчаявшись как-либо иначе
извести то количество этого материала, которое полагалось расходовать на
печати) и переписывал несметное число музыкальных пьес для флейты в
объемистую книгу в веленевом переплете с якорем на обложке (книга
предназначалась для ведения дел Королевского флота); на каждом листе этой
книги красовался водяной знак, изображавший овал, в котором восседала
Британия с ветвью в руке. Я всегда завтракал на службе, если досиживал в
присутствии до этого времени, то есть до двух часов пополудни, и тратил в
среднем на завтрак около шестидесяти фунтов в год. Мое платье обходилось мне
(или еще кому-то, по прошествии стольких лет я, по правде сказать, не могу с
точностью припомнить, кому именно) еще примерно в сто фунтов; остаток моего
жалованья я тратил на развлечения.
Когда я работал младшим клерком, у нас в канцелярии служили
обыкновенные младшие клерки. У нас был молодой О'Килламоллибор, племянник
члена парламента и сын богатого ирландского помещика, который убил другого
богатого ирландского помещика на знаменитой дуэли, возникшей по поводу
знаменитой ссоры на знаменитом вечере из-за танца со знаменитой красавицей,
- со всеми деталями этого происшествия человечество было в свое время
ознакомлено. О'Килламоллибор утверждал, что он обучался во всех храмах науки
империи, и надо полагать, - так оно и было; однако это испытание, если
судить с точки зрения орфографии, не привело к успехам, которых следовало
ожидать. Кроме того, он считал себя выдающимся художником и подделывал
фабричные марки на обороте собственных рисунков с таким искусством, что они
казались купленными в лавке. Затем у нас был юный Персифаль Фитцледжионайт,
из семьи известных Фитцледжионайтов, который, как он говорил, получал у нас
в конторе раз в три месяца "карманные деньги" только ради того, чтобы иметь
хоть какое-нибудь дело (кстати сказать, он никогда ничего не делал); зато он
бывал на всех званых вечерах, отчеты о которых публиковались на следующий
день в утренних газетах, и занимался в конторе главным образом
откупориванием бутылок с содовой водой.
Была у нас еще одна высокая особа и украшение нашей канцелярии -
Мелтонбери, который, служа в аристократическом полку, проигрался в пух и
прах и заставил раскошелиться свою матушку, старую леди Мелтонбери при
условии, что он поступит в нашу контору и будет играть только в хоккей
угольками. Еще у нас был Скрайвене (только что достигший совершеннолетия),
который одевался у "Принца Регента"; и у нас был Бэйбер, который представлял
в нашем департаменте ипподром и был букмекером; он носил галстук в крапинку
и сапоги с отворотами. И, наконец, у нас еще был сверхштатный клерк, за пять
шиллингов в день, у которого было трое детей; он выполнял всю работу, и его
презирали даже рассыльные.
Что касается нашего времяпрепровождения, то мы простаивали перед
камином, до потери сознания поджаривая спины; читали газеты; а в теплую
погоду выжимали лимоны и пили лимонад. Мы без конца зевали, и без конца
звонили в колокольчик, и без конца болтали и бездельничали, и часто надолго
отлучались из конторы и очень редко возвращались назад. Мы то и дело
рассуждали о том, что сидим в конторе на положении рабов, что на наше
жалованье и хлеба с сыром не купишь, что публика нами помыкает, и мы
вымещали все наши обиды па клиентах, заставляя их подолгу дожидаться и давая
им непонятные односложные ответы, когда им случалось заходить в наше
присутствие. Я всегда несказанно удивлялся тому, что никто из посетителей ни
разу не схватил меня за шиворот и не вышвырнул за дверь через перила с
высоты трех этажей.
И вот само время, смилостивившись надо мной, без каких бы то ни было
усилий с моей стороны, вытолкнуло меня из младших клерков в более высокий
разряд. Я делался скромнее по мере того, как становился старше (что
свойственно большинству людей) и достаточно добросовестно справлялся с
возложенными на меня обязанностями. Для этого не требовалось умственных
способностей верховного судьи или лорда-канцлера, и я беру на себя смелость
сказать, что, в общем, я неплохо выполнял свою работу. Сейчас довольно много
шумят о том, что кандидатов на должность клерков следует подвергать
предварительным испытаниям, как если бы они претендовали на высокие ученые
степени. Сам я думаю, что ни верховных судей, ни лордов-канцлеров за
двадцать два фунта девять шиллингов в квартал, даже с видами дослужиться до
пятисот - шестисот фунтов в год ко времени полного расцвета дарований, - все
равно не получишь. Но если я и ошибаюсь, вряд ли способности их смогли бы в
достаточной мере проявиться среди рутины присутственных мест.
Эти соображения и приводят меня к тем выводам из моего служебного
опыта, которыми бы я хотел поделиться. В свое время я был в нашем
департаменте свидетелем поразительного множества попыток преобразовать
административный аппарат, но все эти преобразования начинались, на мой
взгляд, всегда не с того конца: они никогда не шли дальше смешения маленьких
людей, подчеркивая общественную пользу какого-нибудь члена парламента с
окладом в две тысячи фунтов в год за счет ничтожного мелкого чиновника с
двумя с сами фунтов в год. Приведу несколько примеров.
Глава нашего департамента назначался и выбывал в отставку с каждой
сменой кабинета. Этот пост среди любителей синекур почитался тепленьким
местечком. Вскоре после моего назначения на должность заведующего нашей
канцелярией произошла смена кабинета, и наш департамент возглавил лорд
Стампингтон. В один прекрасный день он пожелал ознакомиться с делами
департамента, и мне было предложено приготовиться к его встрече. Лорд
Стампингтон оказался необычайно любезным аристократом, с весьма
непринужденными манерами (он только что крупно проигрался на скачках, иначе
он не снизошел бы ни до какого государственного поста); его сопровождал
племянник - почтенный Чарльз Рэндом, которого он назначил своим личным
секретарем.
"Если не ошибаюсь, мистер Тэйненхэм?" - сказал его сиятельство, стоя
перед камином и заложив руки за фалды. Я поклонился и повторил: "Мистер
Тэйненхэм". - "Итак, мистер Тэйпенхэм, - продолжал лорд Стамнингтон, - как
идут дела в департаменте?" - "Полагаю, что все благополучно". - "В котором
часу ваши молодцы являются на службу?" - спросил его сиятельство. "В
половине одиннадцатого, ваше сиятельство". - "Быть не может! - воскликнул
лорд Стампингтон. - Неужели же и вы приходите в половине одиннадцатого?" -
"Да, ваше сиятельство, в половине одиннадцатого." - "Странно! Как вы можете?
- воскликнул лорд Стамшшгтон. - Просто непостижимо! Ну так вот, мистер
Тэйпенхэм, нам нужно что-то предпринять, иначе оппозиция нас подковырнет и
нам несдобровать. Что же мы можем сделать? Чем вообще занимаются ваши
ребята? Что они там, считают или пишут что-нибудь? В чем состоит их работа?"
Я изложил его сиятельству основные функции нашего департамента, что,
по-видимому, его чрезвычайно потрясло. "Черт возьми! - сказал лорд
Стампингтон, повернувшись к своему личному секретарю. - Судя по словам
мистера Тэйпенхэма, это должно быть невообразимо скучно, Чарли. И тем не
менее мы должны что-то предпринять, мистер Тэйпенхэм, иначе эти молодчики
обрушатся на нас, и мы слетим. Может быть, в департаменте имеется
какой-нибудь разряд служащих (вы как раз только что упомянули о разрядах),
который мы могли бы несколько сократить? Или, может быть, лучше снизить
кое-какие оклады, или уволить кое-кого на пенсию, или что-нибудь с
чем-нибудь слить и таким путем добиться некоторой экономии?" Я посмотрел на
него с сомнением и замешательством. "Я догадался наконец, что мы можем
сделать, мистер Тэйпенхэм, уж во всяком случае, - воскликнул лорд
Стампингтон, просияв от счастливой мысли. - Мы предложим вашим молодцам
приходить в присутствие ровно в десять часов. Чарли, придется и вам вставать
ни свет ни заря и приходить в десять. И потом давайте запишем, что в
дальнейшем наши молодцы должны иметь кое-какие знания, - ну, скажем, они
должны овладеть французским, а Чарли? и в совершенстве знать арифметику -
тройное правило, правило исчисления утечки и утруски, - а Чарли? -
десятичные дроби или там что-нибудь в этом роде. Мистер Тэйпенхэм, если вы
будете настолько добры поддерживать связь с мистером Рэндомом, вас вдвоем
может быть осенит какая-нибудь блестящая идея относительно сокращения сметы.
Чарли, я уверен, что вы найдете в мистере Тэйпенхэме самого неоценимого
сотрудника, и я не сомневаюсь, что, имея такого помощника, мы при его
содействии и при условии, что служащие будут являться на работу ровно в
десять, мы сможем создать образцовый департамент, или вообще там... это
самое... повысим действенность государственного аппарата". С этими словами
его сиятельство, обладавший весьма непринужденными и чарующими манерами,
засмеялся, пожал мне руку и сказал, что не хочет больше меня задерживать.
Кабинет продержался два или три года, а потом к нам назначили сэра
Джаспера Джануса *, пользовавшегося в парламенте репутацией необычайно
делового человека благодаря поразительному апломбу, с которым он пускался в
объяснения подробностей дела, в котором ничего не смыслил, аудитории,
смыслившей не больше его самого. Сэр Джаспер и прежде не раз уже занимал
высокие государственные посты и прославился своей способностью действовать
напролом, когда дело касалось его собственной выгоды. В нашем департаменте
он появился впервые, и я представился ему со страхом и трепетом. "Мистер
Тэйпенхэм, - сказал сэр Джаспер, - если ваш доклад готов, я хотел бы
пробежать его вместе с вами по всем пунктам. Я думаю сначала ознакомиться со
всей работой департамента в целом, а затем обсудить меры к упорядочению его
функций". Это было произнесено с официальной важностью и торжественностью, и
я приступил к своему докладу; сэр Джаспер откинулся на спинку кресла и
задрал ноги на решетку камина, делая вид, что внимательно меня слушает; на
самом же деле (как мне казалось) он не обращал на меня ровно никакого
внимания. "Прекрасно, мистер Тэйпенхэм, - заметил он, когда я кончил. -
Итак, я понял из вашего изложения (при этом я-то великолепно знал, что все
сведения о нашем департаменте он извлек из адрес-календаря перед самым
приходом к нам), - что в вашем департаменте служат сорок восемь клерков
четырех разрядов - А, В, С, В. Мы должны упорядочить работу департамента
путем сокращения числа клерков с сорока семи до тридцати четырех, - другими
словами, путем изъятия тринадцати младших клерков посредством слияния двух
разрядов в один и перевода из четвертого разряда в высшие, а также при
помощи создания совершенно новой системы контроля над поставками кораблям
Королевского флота в морских портах фор-марса-реев и канифас-блоков
посредством двойной бухгалтерии и контрассигновок. Будьте так любезны,
мистер Тэйпенхэм представить мне проект рекомендуемых вами мер
рационализации и упорядочения работы департамента послезавтра, так как я
намереваюсь изложить предлагаемое мною преобразование на ближайшем заседании
парламентской комиссии по "Разным Вопросам". - И вот мне пришлось сочинить
совершенно неосуществимый план ради того только, чтобы сэру Джасперу было
чем заниматься в период его пребывания у власти (а я превосходно понимал,
что только это ему и требовалось) и чтобы по поводу этого проекта он мог
произнести речь, которая упрочила бы положение кабинета, если бы только в
мире существовала сила, способная сдвинуть с места бюрократическую махину.
Я-то в глубине души был твердо уверен, что в любом вопросе, касающемся
нашего департамента, он был так же далек от действительности, как и любой
другой, не посвященный в дело смертный; и вместе с тем он разглагольствовал
о том, чего не знал, с таким видом, что когда я сидел в палате и слушал его
речь, я усомнился в собственной осведомленности. Я наблюдал бурный восторг
трех адмиралов, когда дело дошло до поставок фор-марса-реев и
канифас-блоков. И хотя суть этой части проекта сводилась к тому, что, пока
его не отменят, ни один корабль не получит упомянутых снастей, как бы ни
была остра в них нужда, из-за департаментской волокиты это
рационализаторское предложение оказалось столь выигрышным козырем в руках
сэра Джаспера, что уже через каких-нибудь две недели после перехода власти к
оппозиции, он заявил о своем намерении сделать в парламенте запрос тому, кто
сменил его на видном посту главы нашего департамента: "А что правительство
ее величества предприняло для осуществления системы контроля над поставками
фор-марса-реев и канифас-блоков посредством двойной бухгалтерии и
контрассигновок?" - и вызвал бурю аплодисментов.
Следующим выдающимся преобразователем нашего департамента был
достопочтенный мистер Гриттс, депутат от Сордаста. Мистер Гриттс внес в
управление нашим департаментом свой собственный принцип, и этот принцип
сводился к тому, что ни один человек, занимающий должность клерка, не должен
получать больше сотни фунтов в год. Мистер Гриттс считал, что более высокий
оклад принес бы человеку один вред: что ему и не нужно большего жалованья;
ибо он не является производителем - потому что он ничего не добывает: и
вместе с тем он и не фабрикант - потому что он не перерабатывает никакого
сырья: а в экономике-де существует непреложный закон, не допускающий, чтобы
заработок человека, который ничего не добывает и ничего не перерабатывает,
превышал сто фунтов в год. Мистер Гриттс завоевал репутацию необычайно
мудрого деятеля исключительно благодаря открытию этого принципа. Мне
кажется, не будет преувеличением сказать, что он сжил со свету двух
канцлеров Казначейства, денно и нощно донимая их своей теорией. Надо
признать, что за сорок лет службы я навидался всяческого шарлатанства, но
такого второго шарлатана, как мистер Гриттс, я в нашем департаменте не
видывал. Он привел с собою в качестве личного секретаря своего бывшего
бухгалтера, и я совершенно убежден, что с самого же начала он прикарманивал
себе половину жалованья этого несчастного, внушив ему, что остающуюся
половину жалованья он должен рассматривать как личное благодеяние своего
патрона. Из всех людей, которых мистер Гриттс принимал на службу, из всех
его многочисленных унылых и худосочных ставленников, я думаю, не было ни
одного, кто был бы принят не из корыстных соображений. У нас увольняли
клерков, чтобы освободить местечко для его зятя, у нас осуществлялась
рационализация, чтобы очистить вакансию для его кузена, у нас происходило
слияние ради увеличения его собственного оклада, у нас каждый день на алтарь
служения родине приносились в жертву клерки, но я ни разу не слышал, чтобы
благо родины потребовало бы принесения в жертву этакого Гриттса. Прибавьте к
этому, что характернейшей чертой деятельности нашего департамента стала
полнейшая беспринципность; мы создавали себе врага из каждого человека,
имевшего с нами дело; мы затягивали все дела, мы торговались и
изворачивались; мы прибеднялись, мы всех подозревали, на всех клеветали и
шагу не делали без соответствующей мзды. Таково достоверное изображение
деятельности Гриттса. Совершенно естественно, что очень скоро мы снова
перешли под начало лорда Стампингтона, а потом нас снова возглавил сэр
Джаспер: и так мы без конца проходили через все стадии преобразовании от
Стампингтона до Джаспера, и каждый из них заново переделывал все сделанное
предшественником.
Я совершенно беспристрастен в своих показаниях, и моя единственная цель
- предостеречь публику. Нельзя ждать добра ни от каких высокопринципиальных
преобразований, вся принципиальность которых обращена лишь на младших
клерков. Такие преобразования порождены самым грошовым и самым лицемерным
патриотизмом в мире. Наша государственная система поставлена вверх ногами,
корнями к небу. Начните с них, а тогда и мелкие веточки скоро сами собой
придут в порядок. |
