У меня неплохой капиталец. Все, что я трачу, я трачу на себя. Остальное
прикапливаю. Таковы мои правила, и за правила свои я держусь крепко и не
отступлюсь от них никогда.
Кое-кто пытается изобразить меня скупым, но это неверно. Я никогда ни в
чем себе не отказываю. Иной раз, правда, скажешь себе: "Сноуди (это у меня
фамилия такая), потерпи недельку, друг, и эти же персики будут дешевле,
тогда и полакомишься!" - или: "Сноуди, повремени с вином; пойдешь обедать в
гости и будешь себе пить его бесплатно!" Ну, а отказывать себе в чем-нибудь
- нет! Если, например, я вижу, что бесплатно мне не приобрести того, что
приглянулось, что ж! - я вынимаю кошелек и плачу! Провидение наделило меня
хорошим аппетитом, и я не считаю себя вправе пренебрегать этим даром.
Всей родни у меня - один брат. Если он чего и попросит у меня, я не
даю. Все люди - братья, так почему же я должен делать исключение для него
одного?
Живу я в старинном городе, у нас свой собор. Нет, к церкви я
касательства не имею, но это не значит, что у меня нет места. Ну, да это
неважно! Может быть, и тепленькое. Может быть, и синекура. Словом, это мое
дело. Может, да, а может - нет. Я и брату ничего не рассказываю о себе, а я
всех людей почитаю за братьев. Негр, скажем, ведь он - человек и брат, так
что же - прикажете отчитываться в своих делах перед ним? Ну, нет!
Я частенько наведываюсь в Лондон. Хороший город. Я так смотрю на это
дело: в Лондоне, конечно, жизнь дорогая, зато там вы за свои деньги
получаете настоящую вещь - то есть я хочу сказать, тут все первостатейное.
Такого вы нигде, ни в каком другом месте не достанете. Потому-то я и говорю
всем, кто хочет получить за свои денежки настоящую вещь: "Поезжайте в
Лондон, там и купите, что надо".
Сам-то я поступаю вот как. Еду прямешенько к миссис Ским в "Частную
Гостиницу и Пансион для коммивояжеров", что возле Олдерсгейт-стрит, Сити (в
железнодорожном путеводителе Бредшоу имеется адрес, там-то я его и
разыскал), и плачу девять пенсов в день за "постель и завтрак, с мясом и
услугами включительно". Я рассчитал все в точности и убедился, что за мой
счет миссис Ским никоим образом не разживется. Напротив, полагаю, если б все
ее клиенты были бы такими же, как я, эта женщина разорилась бы через месяц.
Вы можете спросить, зачем я останавливаюсь у миссис Ским, когда я мог
бы остановиться в гостинице Клэрендон? Давайте рассудим. Что, кроме сна,
может предложить мне постель в Клэрендоне? Ничего. Ну так вот, сон в
гостинице - вещь дорогая, и у миссис Ским он обходится во много раз дешевле.
Я произвел расчеты и могу сказать без обиняков, учитывая все привходящие
обстоятельства, что это дешево. Можно ли сказать, что сон в номерах у миссис
Ским - товар худший, нежели сон в клэрендонской гостинице? Поскольку я
одинаково хорошо сплю и тут и там, для меня это равноценный товар. Так зачем
же мне тащиться в Клэрендон?
Вы скажете: а завтрак?
Хорошо. Завтрак. У миссис Ским я не получу тех деликатесов, которые я
мог бы иметь в Клэрендоне. Допустим. А если я их не хочу! Мое мнение такое,
что человек - не животное, не весь в плотском. Ему дан интеллект. Если он
слишком сытным завтраком этот интеллект заслонит, как же ему впоследствии,
днем, употребить свой интеллект на размышления относительно обеда? Вот ведь
в чем дело! Мы не должны закабалять свою душу. Она должна парить. Так уж
положено.
Завтрак у миссис Ским вполне сытный (хлеб с маслом в неограниченном
количестве; мясо, правда, порционно) и вместе с тем не слишком обильный.
Таким образом природные способности мои не притупляются, и я могу целиком
направить их на упомянутую уже мною цель; к тому же я могу себе сказать:
"Ну, вот, Сноуди, ты сегодня сэкономил шесть... восемь... десять - целых
пятнадцать шиллингов! Что бы ты хотел сегодня скушать на обед? Заказывай,
Сноуди, не скромничай, ты заслужил награду".
За одно я ругаю Лондон - это за то, что он сделался штаб-квартирой
самых радикальных воззрений, какие только водятся в Англии. Я считаю, что в
этом городе очень много опасных людей. Я считаю, что этот журнал (я имею в
виду "Домашнее чтение") - издание чрезвычайно опасное, и пишу эту свою
статью с тем, чтобы обезвредить его действие. Мое политическое кредо - пусть
нам будем хорошо. Нам ведь и так хорошо. Мне по крайней мере очень хорошо. И
оставьте нас в покое, пожалуйста!
Все люди - братья, и мне кажется, что просто не по-христиански, в конце
концов, говорить своему брату, что он не развит, унижен, грязен и тому
подобное. Это и невежливо и неблагородно. Вот вы мне подсказываете, что я
должен любить своего брата. А я отвечаю: "Я его и люблю". Уверяю вас, я
всегда готов сказать своему брату: "Вот что, любезный, я к тебе весьма
благоволю, а ты отправляйся с богом. Ступай себе своим путем, а я - своим.
Все, что существует, есть благо, а чего нет - зло. И незачем поднимать шум".
В этом, на мой взгляд, единственное назначение человека, и только настроив
свой дух на такой лад, и следует отправляться обедать.
В таком-то умонастроении не так давно, будучи в Лондоне, где я
воспользовался "постелью и завтраком с мясом и услугами включительно" в
пансионе миссис Ским, я направился пообедать и вспомнил известное изречение,
произнесенное, если память мне не изменяет, кем-то, когда-то и по какому-то
случаю и гласящее, что человек может заимствовать мудрость у низших
организмов. Мне показалось весьма отрадным фактом, что великую мудрость
можно почерпнуть у такого благородного животного, как морская черепаха.
В день, о котором я говорю, я собрался заказать на обед именно
черепаху. То есть я хочу сказать, что черепаха должна была составить главное
блюдо в моем меню. Хорошая миска супа, пинта пуншу и - ничего тяжелого! -
только нежный, сочный бифштекс. Я люблю нежный, сочный бифштекс. И всякий
раз, как закажу себе это блюдо, говорю: "Сноуди, ты поступил правильно".
Если уж я решу полакомиться, деньги - не в счет. Тут только думаешь о
том, чтобы деликатес был в самом деле отменным. И вот я пошел к приятелю,
члену муниципального совета, и имел с ним нижеследующую беседу:
Я ему:
- Мистер Грогглз, где самые вкусные черепахи?
Он мне:
- Если вам угодно скушать тарелку супа, забегите, пожалуй, к Берчу.
Я ему:
- Мистер Грогглз, я полагал, что вы меня знаете. Как же вы можете
говорить о тарелке супа? Нет, я намерен обедать. Мне нужна не тарелка, а
миска.
Тогда, подумав с минуту, мистер Грогглз голосом, в котором слышится
решимость, произносит:
- Леденхолл-стрит. Напротив Йндиа-Хаус *.
Мы расстались. Весь этот день я предавался умственной деятельности, а в
шесть часов вечера направил свои стопы к дому, который мне был рекомендован
Грогглзом. В углу передней, ведущей в кофейню, я приметил большой тяжелый
сундук и подумал, что в нем, наверное, заключена черепаха небывалых
размеров. Сопоставив, однако, впоследствии размеры черепахи, которую мне
подали к обеду, со счетом, который мне подали после обеда, я понял, что в
сундуке, должно быть, хранилась хозяйская выручка.
Я объяснил официанту, что привело меня сюда, и упомянул имя мистера
Грогглза. Он с чувством повторил за мной: "Миску черепахового супа и нежный,
сочный бифштекс". Еще утром твердый голос, которым Грогглз произнес свой
совет, вселил в мою душу уверенность, что все будет в порядке. Манеры
официанта укрепили меня в этом убеждении. Вся кофейня благоухала черепахой,
и пар от сотен галлонов черепахового супа, поглощаемого в этих стенах, осел
на них и поблескивал росой. Я бы мог, если бы захотел, начертать свое имя
перочинным ножом на этой эманации бесчисленных черепах. Вместо этого,
однако, под влиянием теплого пара, витавшего над моей головой, я весь
отдался во власть голодной задумчивости и пытался вообразить себе Вест-Индию
и Остров Восхождения.
Между тем обед мой появился и - исчез! Опустив занавес над этой
трапезой и закрыв крышку опустевшей суповой миски, скажу лишь одно: обед был
восхитителен, и уплатил я за него соответственно.
Все было кончено, и я сидел, печалясь о том, что вследствие
несовершенства земного бытия трапеза не может длиться вечно. Но тут
официант, смахивая крошки со стола, прервал ход моих мыслей и спросил:
- Не желаете ли посмотреть черепах, сэр?
- Каких таких черепах, любезнейший? - спокойно спросил я его.
- Черепах, что находятся внизу, в резервуаре, - отвечал он.
Черепахи в резервуаре! Боже милостивый!
- Конечно!
Официант зажег свечку и провел меня в подвал, где под чисто выбеленными
сводами, при свете газового рожка мне открылась картина столь же
удивительная, сколь поучительная, говорящая о величии моего отечества. "Ах,
Сноуди", - воскликнул я, и первое, что пришло на ум, было: "Правь, Британия,
правь. Британия, владычица морей!" "
Сводчатый подвал заключал в себе от двух до трех сотен черепах - и все
они были живые. Одни плавали в резервуарах, другие выползли подышать
воздухом на длинные сухие дорожки, устланные соломой. Тут были черепахи всех
размеров, многие - просто огромные. Некоторые из этих огромных черепах,
переплетясь с более мелкими, жались по углам, и, развесив свои плавники над
водопроводными трубами и опустив голову, вздрагивали, по-видимому, уже в
предсмертных конвульсиях. Другие спокойно лежали на дне резервуара, третьи -
лениво поднимались со дна. Те, что находились на дорожках, устланных
соломой, были покойны и неподвижны. Это было восхитительное зрелище. Я люблю
такие зрелища. Они будят воображение. Если вы хотите испробовать действие
подобного зрелища на себе, заходите в домик напротив Индиа-Хаус - в любой
день! Пообедайте там, заплатите по счету и потом попроситесь вниз.
Два молодых человека атлетического телосложения, без сюртуков и с
рукавами, закатанными под самые плечи, ухаживали за этими благородными
животными. Пока один из них возился с самой большой черепахой, подтаскивая
ее к краю резервуара, чтобы я мог полюбоваться на нее, мне вдруг пришла в
голову совершенно новая для меня мысль. Надо сказать, что я люблю мысли.
Всякий раз, что мне забредет какая-нибудь мысль в голову, я говорю себе:
"Сноуди, запиши!"
Мысль, которая забрела мне в голову на этот раз, была... мистер
Грогглз! Передо мной была не черепаха, а - воплощенный мистер Грогглз.
Черепаху подтащили ко мне жилеткой вперед, если так можно выразиться, -
точно такую жилетку я видел на мистере Грогглзе. Тот же крой, почти тот же
цвет, и если бы не отсутствие золотой цепочки от часов да свисающих с нее
брелоков, я бы решил, что это и есть жилетка мистера Грогглза. Черепаху
распирало, что еще более увеличивало ее сходство с мистером Грогглзом. Я
никогда еще не имел случая разглядывать шею черепахи вблизи. Расположение
складок было точное повторение складок на шейном платке мистера Грогглза.
Глаза, в которых светилась мысль, - разумеется, в пределах, позволительных
для человека умеренного направления, - были глазами мистера Грогглза. Когда
атлетический молодой человек отпустил черепаху, она тяжело шлепнулась на дно
резервуара, мотнув головой, - точь-в-точь мистер Грогглз, плюхающийся в
кресло после своей очередной речи против санитарных мер, предложенных в
муниципальном совете!
Я не мог удержаться и мысленно произнес: "Ай да Сноуди, ай да молодец!
В твоей аналогии заключен глубокий смысл, Сноуди. Поздравляю тебя!" Я
подошел к молодому человек), который между тем подтащил к краю резервуара
еще несколько черепах. Все они походили на первую - каждая представляла
собой разновидность мистера Грогглза, в каждой обнаруживалось разительное
сходство с джентльменами, которые имели обыкновение этих черепах поглощать.
"Хорошо, Сноуди, - сказал я, - что ты из этого заключаешь?"
"А то, сударь, - ответил я, - что стыд и позор всем этим радикалам и
революционерам, вечно толкующим о прогрессе! Сударь, - продолжал я, - я
заключаю из этого, что подобное сходство между черепахами и грогглзами
неспроста. Оно существует затем, чтобы указать человечеству, что всякий
Грогглз должен брать пример с черепахи и что от Грогглза мы вправе ожидать
шустрости черепахи, не более". - "Сноуди, - ответил я на это, - ты прав. Ты
попал в самую точку, Сноуди!"
Мысль эта полюбилась мне чрезвычайно, ибо, если мне что и ненавистно на
свете, так это перемены. Совершенно очевидно, что миру перемены не нужны,
что они ему ни к чему, что он не создан для того, чтобы меняться. Требуется
одно, а именно (как я, кажется, уже указывал) - чтобы нам было хорошо. Вот
как я смотрю на это дело. Пусть нам будет хорошо, и оставьте нас в покое!
Именно эту мысль и прочитал я в чертах Грогглза, то есть я хочу сказать,
черепахи, когда это благородное животное, наполовину вытащенное из воды,
плюхнулось обратно, на дно резервуара.
Впрочем, у меня есть знакомые в муниципальном совете и помимо Грогглза,
так что примерно через неделю после описанного события я сказал себе:
"Сноуди, на твоем месте я сходил бы сегодня на заседание и послушал бы, что
там говорят". Я пошел. Там происходило то, что я называю хорошей,
классической английской дискуссией. Один оратор с большим красноречием
осуждал французов за то, что они ходят в деревянных башмаках. Другой оратор
напомнил первому еще об одном предосудительном обычае чужеземцев - а именно,
о поедании лягушек. А я-то боялся - и, к стыду своему, должен признаться,
что пребывал в этом заблуждении последние несколько лет, - я боялся, что эти
бакалейные принципы отошли в прошлое! Как отрадно обнаружить, что великие
мужи города Лондона в году одна тысяча восемьсот пятидесятом придерживаются
их по-прежнему! Мне припомнились шустрые черепахи.
Впрочем, вскоре мне снова представился случай вспомнить шустрых
черепах. Горсточке радикалов и революционеров удалось каким-то образом
проникнуть в муниципальный совет, который я почитал за один из последних
оплотов нашей многострадальной конституции. И вот я услышал речи, в которых
ораторы требовали уничтожения Смитфильдского рынка (являющегося, на мой
взгляд, неотъемлемой частью вышеупомянутой конституции), назначения
городского врачебного инспектора, надзора за общественным здоровьем и прочих
преступных мероприятий, направленных против государства и церкви. Мистер
Грогглз, как и следовало ожидать, горячо и решительно выступал против
подобных предложений. Настолько горячо, что, как я узнал впоследствии от
миссис Грогглз, у него в тот же вечер сделался довольно сильный прилив крови
к голове. Все приверженцы партии Грогглза тоже сопротивлялись новым мерам,
так что душа радовалась при виде того, как жилетки одна за другой вздымались
в конституционном порыве, заявляли протест и снова опускались в кресла. Но
вот что более всего поразило меня. "Сноуди, - сказал я, - вот, сударь, перед
вами дальнейшее воплощение вашей мысли! Ведь эти радикалы и революционеры и
есть атлетические молодые люди с закатанными рукавами, которые подтаскивают
шустрых черепах к краям резервуаров! А Грогглзы - это черепахи, поднимающие
на один миг голову, перед тем как снова плюхнуться на дно. Честь и слава
Грогглзам! Честь и слава Совету Шустрых Черепах! Мудрость черепахи - надежда
Англии!"
Из сказанного можно вывести тройную мораль. Во-первых, черепахи и
Гроггдзы тождественны; сходство между ними поразительно - как внешнее, так и
внутреннее. Во-вторых, черепаха - вещь хорошая во всех отношениях, и
человеку надлежит взять себе за образец шустрость черепахи и не стремиться
ее перегнать. И в-третьих, всем нам хорошо. Оставьте нас в покое! |
