Его убийца хладнокровно
     Навел удар. Спасенья нет.
     Пустое сердце бьется ровно,
     В руке не дрогнул пистолет...

     ...Но есть и божий суд, наперсники разврата...
     М.Ю. Лермонтов

     Я тысячи раз те слова читал,
     В отчаяньи гневной кипя душою.
     И автор их сердце мое сжигал
     Каждою яростною строкою.

     Да, были соратники, были друзья,
     Страдали, гневались, возмущались,
     И все-таки, все-таки, думал я:
     Ну почему, всей душой горя,
     На большее все же они не решались?

     Пассивно гневались на злодея
     Апухтин, Вяземский и Белинский,
     А рядом Языков и Баратынский
     Печалились, шагу шагнуть не смея.

     О нет, я, конечно, не осуждаю,
     И вправе ль мы классиков осуждать?!
     Я просто взволнованно размышляю,
     Чтоб как-то осмыслить все и понять.

     И вот, сквозь столетий седую тьму
     Я жажду постичь их терпенья меру
     И главное, главное: почему
     Решенье не врезалось никому -
     Сурово швырнуть подлеца к барьеру?!

     И, кинув все бренное на весы,
     От мести святой замирая сладко,
     В надменно закрученные усы
     Со злою усмешкой швырнуть перчатку!

     И позже, и позже, вдали от Невы,
     Опять не нашлось смельчака ни единого,
     И пули в тупую башку Мартынова
     Никто ведь потом не всадил, увы!

     Конечно, поэт не воскрес бы вновь,
     И все-таки сердце б не так сжималоь,
     И вышло бы, может быть, кровь за кровь,
     И наше возмездие состоялось!

     Свершайся, свершайся же, суд над злом!
     Да так, чтоб подлец побелел от дрожи!
     Суд божий прекрасен, но он - потом.
     И все же людской, человечий гром
     При жизни пускай существует тоже!