Младенец, Мария, Иосиф, цари,
     скотина, верблюды, их поводыри,
     в овчине до пят пастухи-исполины
     -- все стало набором игрушек из глины.

     В усыпанном блестками ватном снегу
     пылает костер. И потрогать фольгу
     звезды пальцем хочется; собственно, всеми
     пятью -- как младенцу тогда в Вифлееме.

     Тогда в Вифлееме все было крупней.
     Но глине приятно с фольгою над ней
     и ватой, разбросанной тут как попало,
     играть роль того, что из виду пропало.

     Теперь ты огромней, чем все они. Ты
     теперь с недоступной для них высоты
     -- полночным прохожим в окошко конурки --
     из космоса смотришь на эти фигурки.

     Там жизнь продолжается, так как века
     одних уменьшают в объеме, пока
     другие растут -- как случилось с тобою.
     Там бьются фигурки со снежной крупою,

     и самая меньшая пробует грудь.
     И тянет зажмуриться, либо -- шагнуть
     в другую галактику, в гулкой пустыне
     которой светил -- как песку в Палестине.