М. Б.

     Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
     подышать свежим воздухом, веющим с океана.
     Закат догорал в партере китайским веером,
     и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.

     Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
     рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
     развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
     и, судя по письмам, чудовищно поглупела.

     Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии
     на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною
     чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более
     немыслимые, чем между тобой и мною.

     Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
     ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
     но забыть одну жизнь -- человеку нужна, как минимум,
     еще одна жизнь. И я эту долю прожил.

     Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии,
     ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?
     Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
     Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.