Gedenke meiner,
          fluestert der Staub. 
           Peter Huchel

     По положению пешки догадываешься о короле.
     По полоске земли вдалеке -- что находишься на корабле.
     По сытым ноткам в голосе нежной подруги в трубке
     -- что объявился преемник: студент? хирург?
     инженер? По названию станции -- Одинбург --
     что пора выходить, что яйцу не сносить скорлупки.

     В каждом из нас сидит крестьянин, специалист
     по прогнозам погоды. Как то: осенний лист,
     падая вниз лицом, сулит недород. Оракул
     не лучше, когда в жилище входит закон в плаще:
     ваши дни сочтены -- судьею или вообще
     у вас их, что называется, кот наплакал.

     Что-что, а примет у нас природа не отберет.
     Херувим -- тот может не знать, где у него перед,
     где зад. Не то человек. Человеку всюду
     мнится та перспектива, в которой он
     пропадает из виду. И если он слышит звон,
     то звонят по нему: пьют, бьют и сдают посуду.

     Поэтому лучше бесстрашие! Линия на руке,
     пляска розовых цифр в троллейбусном номерке,
     плюс эффект штукатурки в комнате Валтасара
     подтверждают лишь то, что у судьбы, увы,
     вариантов меньше, чем жертв; что вы
     скорей всего кончите именно как сказала

     цыганка вашей соседке, брату, сестре, жене
     приятеля, а не вам. Перо скрипит в тишине,
     в которой есть нечто посмертное, обратное танцам в клубе,
     настолько она оглушительна; некий антиобстрел.
     Впрочем, все это значит просто, что постарел,
     что червяк устал извиваться в клюве.

     Пыль садится на вещи летом, как снег зимой.
     В этом -- заслуга поверхности, плоскости. В ней самой
     есть эта тяга вверх: к пыли и к снегу. Или
     просто к небытию. И, сродни строке,
     "не забывай меня" шепчет пыль руке
     с тряпкой, а мокрая тряпка вбирает шепот пыли.

     По силе презренья догадываешься: новые времена.
     По сверканью звезды -- что жалость отменена
     как уступка энергии низкой температуре
     либо как указанье, что самому пора
     выключить лампу; что скрип пера
     в тишине по бумаге -- бесстрашье в миниатюре.

     Внемлите же этим речам, как пению червяка,
     а не как музыке сфер, рассчитанной на века.
     Глуше птичкиной песни, оно звончей, чем щучья
     песня. Того, что грядет, не остановить дверным
     замком. Но дурное не может произойти с дурным
     человеком, и страх тавтологии -- гарантия благополучья.