Кентавры I

     Наполовину красавица, наполовину софа', в просторечьи -- Со'фа,
     по вечерам оглашая улицу, чьи окна отчасти лица,
     стуком шести каблуков (в конце концов, катастрофа --
     то, в результате чего трудно не измениться),
     она спешит на свидание. Любовь состоит из тюля,
     волоса, крови, пружин, валика, счастья, родов.
     На две трети мужчина, на одну легковая -- Муля --
     встречает ее рычанием холостых оборотов
     и увлекает в театр. В каждом бедре с пеленок
     сидит эта склонность мышцы к мебели, к выкрутасам
     красного дерева, к шкапу, у чьих филенок,
     в свою очередь, склонность к трем четвертям, к анфасам
     с отпечатками пальцев. Увлекает в театр, где, спрятавшись в пятый угол,
     наезжая впотьмах друг на дружку, меся колесом фанеру,
     они наслаждаются в паузах драмой из жизни кукол,
     чем мы и были, собственно, в нашу эру.

        Кентавры II

     Они выбегают из будущего и, прокричав "напрасно!",
     тотчас в него возвращаются; вы слышите их чечетку.
     На ветку садятся птицы, большие, чем пространство,
     в них -- ни пера, ни пуха, а только к черту, к черту.
     Горизонтальное море, крашенное закатом.
     Зимний вечер, устав от его заочной
     синевы, поигрывает, как атом
     накануне распада и проч., цепочкой
     от часов. Тело сгоревшей спички,
     голая статуя, безлюдная танцплощадка
     слишком реальны, слишком стереоскопичны,
     потому что им больше не во что превращаться.
     Только плоские вещи, как то: вода и рыба,
     слившись, в силах со временем дать вам ихтиозавра.
     Для возникшего в результате взрыва
     профиля не существует завтра.

        Кентавры III

     Помесь прошлого с будущим, данная в камне, крупным
     планом. Развитым торсом и конским крупом.
     Либо -- простым грамматическим "был" и "буду"
     в настоящем продолженном. Дать эту вещь как груду
     скушных подробностей, в голой избе на курьих
     ножках. Плюс нас, со стороны, на стульях.
     Или -- слившихся с теми, кого любили
     в горизонтальной постели. Или в автомобиле,
     суть в плену перспективы, в рабстве у линий. Либо
     просто в мозгу. Дать это вслух, крикливо,
     мыслью о смерти -- частой, саднящей, вещной.
     Дать это жизнью сейчас и вечной
     жизнью, в которой, как яйца в сетке,
     мы все одинаковы и страшны наседке,
     повторяющей средствами нашей эры
     шестикрылую помесь веры и стратосферы.

        Кентавры IV

     Местность цвета сапог, цвета сырой портянки.
     Совершенно не важно, который век или который год.
     На закате ревут, возвращаясь с полей, муу-танки:
     крупный единорогий скот.
     Все переходят друг в друга с помощью слова "вдруг"
     -- реже во время войны, чем во время мира.
     Меч, стосковавшись по телу при перековке в плуг,
     выскальзывает из рук, как мыло.
     Без поводка от владельцев не отличить собак,
     в книге вторая буква выглядит слепком с первой;
     возле кинотеатра толпятся подростки, как
     белоголовки с замерзшей спермой.
     Лишь многорукость деревьев для ветерана мзда
     за одноногость, за черный квадрат окопа
     с ржавой водой, в который могла б звезда
     упасть, спасаясь от телескопа.