I

     Годы проходят. На бурой стене дворца
     появляется трещина. Слепая швея наконец продевает нитку
     в золотое ушко. И Святое Семейство, опав с лица,
     приближается на один миллиметр к Египту.

     Видимый мир заселен большинством живых.
     Улицы освещены ярким, но посторонним
     светом. И по ночам астроном
     скурпулезно подсчитывает количество чаевых.

        II

     Я уже не способен припомнить, когда и где
     произошло событье. То или иное.
     Вчера? Несколько дней назад? В воде?
     В воздухе? В местном саду? Со мною?

     Да и само событье -- допустим взрыв,
     наводненье, ложь бабы, огни Кузбасса --
     ничего не помнит, тем самым скрыв
     либо меня, либо тех, кто спасся.

        III

     Это, видимо, значит, что мы теперь заодно
     с жизнью. Что я сделался тоже частью
     шелестящей материи, чье сукно
     заражает кожу бесцветной мастью.

     Я теперь тоже в профиль, верно, не отличим
     от какой-нибудь латки, складки, трико паяца,
     долей и величин, следствий или причин --
     от того, чего можно не знать, сильно хотеть, бояться.

        IV

     Тронь меня -- и ты тронешь сухой репей,
     сырость, присущую вечеру или полдню,
     каменоломню города, ширь степей,
     тех, кого нет в живых, но кого я помню.

     Тронь меня -- и ты заденешь то,
     что существует помимо меня, не веря
     мне, моему лицу, пальто,
     то, в чьих глазах мы, в итоге, всегда потеря.

        V

     Я говорю с тобой, и не моя вина,
     если не слышно. Сумма дней, намозолив
     человеку глаза, так же влияет на
     связки. Мой голос глух, но, думаю, не назойлив.

     Это -- чтоб лучше слышать кукареку, тик-так,
     в сердце пластинки шаркающую иголку.
     Это -- чтоб ты не заметил, когда я умолкну, как
     Красная Шапочка не сказала волку.