Кактус, пальма, агава.
     Солнце встает с Востока,
     улыбаясь лукаво,
     а приглядись -- жестоко.

     Испепеленные скалы,
     почва в мертвой коросте.
     Череп в его оскале!
     И в лучах его -- кости!

     С голой шеей, уродлив,
     на телеграфном насесте
     стервятник -- как иероглиф
     падали в буром тексте

     автострады. Направо
     пойдешь -- там стоит агава.
     Она же -- налево. Прямо --
     груда ржавого хлама.

        ___

     Вечерний Мехико-Сити.
     Лень и слепая сила
     в нем смешаны, как в сосуде.
     И жизнь течет, как текила.

     Улицы, лица, фары.
     Каждый второй -- усатый.
     На Авениде Реформы --
     масса бронзовых статуй.

     Подле каждой, на кромке
     тротуара, с рукою
     протянутой -- по мексиканке
     с грудным младенцем. Такою

     фигурой -- присохшим плачем --
     и увенчать бы на деле
     памятник Мексике. Впрочем,
     и под ним бы сидели.

        ___

     Сад громоздит листву и
     не выдает нас зною.
     (Я знал, что я существую,
     пока ты была со мною.)

     Площадь. Фонтан с рябою
     нимфою. Скаты кровель.
     (Покуда я был с тобою,
     я видел все вещи в профиль.)

     Райские кущи с адом
     голосов за спиною.
     (Кто был все время рядом,
     пока ты была со мною?)

     Ночь с багровой луною,
     как сургуч на конверте.
     (Пока ты была со мною,
     я не боялся смерти.)

        ___

     Вечерний Мехико-Сити.
     Большая любовь к вокалу.
     Бродячий оркестр в беседке
     горланит "Гвадалахару".

     Веселый Мехико-Сити.
     Точно картина в раме,
     но неизвестной кисти,
     он окружен горами.

     Вечерний Мехико-Сити.
     Пляска веселых литер
     кока-колы. В зените
     реет ангел-хранитель.

     Здесь это связано с риском
     быть подстреленным сходу,
     сделаться обелиском
     и представлять Свободу.

        ___

     Что-то внутри, похоже,
     сорвалось и раскололось.
     Произнося "О, Боже",
     слышу собственный голос.

     Так страницу мараешь
     ради мелкого чуда.
     Так при этом взираешь
     на себя ниоткуда.

     Это, Отче, издержки
     жанра (правильней -- жара).
     Сдача медная с решки
     безвозмездного дара.

     Как несхоже с мольбою!
     Так, забыв рыболова,
     рыба рваной губою
     тщетно дергает слово.

        ___

     Веселый Мехико-Сити.
     Жизнь течет, как текила.
     Вы в харчевне сидите.
     Официантка забыла

     о вас и вашем омлете,
     заболтавшись с брюнетом.
     Впрочем, как все на свете.
     По крайней мере, на этом.

     Ибо, смерти помимо,
     все, что имеет дело
     с пространством, -- все заменимо.
     И особенно тело.

     И этот вам уготован
     жребий, как мясо с кровью.
     В нищей стране никто вам
     вслед не смотрит с любовью.

        ___

     Стелющаяся полого
     грунтовая дорога,
     как пыльная форма бреда,
     вас приводит в Ларедо.

     С налитым кровью глазом
     вы осядете наземь,
     подломивши колени,
     точно бык на арене.

     Жизнь бессмысленна. Или
     слишком длинна. Что в силе
     речь о нехватке смысла
     оставляет -- как числа

     в календаре настенном.
     Что удобно растеньям,
     камню, светилам. Многим
     предметам. Но не двуногим.