В ночном саду под гроздью зреющего манго
        Максимильян танцует то, что станет танго.
     Тень воз -- вращается подобьем бумеранга,
        температура, как под мышкой, тридцать шесть.

     Мелькает белая жилетная подкладка.
        Мулатка тает от любви, как шоколадка,
     в мужском объятии посапывая сладко.
        Где надо -- гладко, где надо -- шерсть.

     В ночной тиши под сенью девственного леса
        Хуарец, действуя как двигатель прогресса,
     забывшим начисто, как выглядят два песо,
        пеонам новые винтовки выдает.

     Затворы клацают; в расчерченной на клетки
        Хуарец ведомости делает отметки.
     И попугай весьма тропической расцветки
        сидит на ветке и так поет:

     Презренье к ближнему у нюхающих розы
        пускай не лучше, но честней гражданской позы.
     И то, и это порождает кровь и слезы.
        Тем паче в тропиках у нас, где смерть, увы,

     распространяется, как мухами -- зараза,
        иль как в кафе удачно брошенная фраза,
     и где у черепа в кустах всегда три глаза,
        и в каждом -- пышный пучок травы.