Он здесь бывал: еще не в галифе --
     в пальто из драпа; сдержанный, сутулый.
     Арестом завсегдатаев кафе
     покончив позже с мировой культурой,
     он этим как бы отомстил (не им,
     но Времени) за бедность, униженья,
     за скверный кофе, скуку и сраженья
     в двадцать одно, проигранные им.

     И Время проглотило эту месть.
     Теперь здесь людно, многие смеются,
     гремят пластинки. Но пред тем, как сесть
     за столик, как-то тянет оглянуться.
     Везде пластмасса, никель -- все не то;
     в пирожных привкус бромистого натра.
     Порой, перед закрытьем, из театра
     он здесь бывает, но инкогнито.

     Когда он входит, все они встают.
     Одни -- по службе, прочие -- от счастья.
     Движением ладони от запястья
     он возвращает вечеру уют.
     Он пьет свой кофе -- лучший, чем тогда,
     и ест рогалик, примостившись в кресле,
     столь вкусный, что и мертвые "о да!"
     воскликнули бы, если бы воскресли.