Владимиру Уфлянду

     В потетеле английской красной шерсти я
     не бздюм крещенских холодов нашествия,

     и будущее за Шексной, за Воркслою
     теперь мне видится одетым в вещь заморскую.

     Я думаю: обзаведись валютою,
     мы одолели бы природу лютую.

     Я вижу гордые строенья с ванными,
     заполненными до краев славянами,

     и тучи с птицами, с пропеллером скрещенными,
     чтобы не связываться зря с крещеными,

     чьи нравы строгие и рук в лицо сование
     смягчает тайное голосование.

     Там в клубе, на ночь глядя, одноразовый
     перекрывается баян пластинкой джазовой,

     и девки щурятся там, отдышался чтобы я,
     дырявый от расстрелов воздух штопая.

     Там днем ученые снимают пенку с опытов,
     И Файбишенко там горит звездой, и Рокотов,

     зане от них пошла доходов астрономия,
     и там пылюсь на каждой полке в каждом доме я.

     Вот, думаю, во что все это выльется.
     Но если вдруг начнет хромать кириллица

     от сильного избытка вещи фирменной,
     приникни, серафим, к устам и вырви мой,

     чтобы в широтах, грубой складкой схожих с робою,
     в которых Азию легко смешать с Европою,

     он трепыхался, поджидая басурманина,
     как флаг, оставшийся на льдине от Папанина.