Я пепел посетил. Ну да, чужой.
     Но родственное что-то в нем маячит,
     хоть мы разделены такой межой...
     Нет, никаких алмазов он не прячет.
     Лишь сумерки ползли со всех сторон.
     Гремел трамвай. А снег блестел в полете.
     Но, падая на пепел, таял он,
     как таял бы, моей коснувшись плоти.
     Неужто что-то тлело там, внизу,
     хотя дожди и ветер все сметали.
     Но пепел замирает на весу,
     но слишком далеко не улетает.
     Ну да, в нем есть не то что связь, но нить,
     какое-то неясное старанье
     уже не суть, но признак сохранить.
     И слышно то же самое желанье
     в том крике инвалида "Эй, сынок". --
     Среди развалин требуется помощь
     увлекшемуся поисками ног,
     не видящему снега. Полночь, полночь.
     Вся эта масса, ночь -- теперь вдвойне
     почувствовать, поверить заставляют:
     иные не горят на том огне,
     который от других не оставляет
     не только половины существа,
     другую подвергая страшным мукам,
     но иногда со смертью естества
     разделаться надеется и с духом.
     Иные же сгорают. И в аду,
     оставшемся с оставленною властью,
     весь век сопротивляются дождю,
     который все их смешивает с грязью.
     Но пепел с пеплом многое роднит.
     Роднит бугры блестящий снег над ними.
     Увековечат мрамор и гранит
     заметившего разницу меж ними.
     Но правда в том, что если дождь идет,
     нисходит ночь, потом заря бледнеет,
     и свет дневной в развалинах встает,
     а на бугре ничто не зеленеет,
     -- то как же не подумать вдруг о том,
     подумать вдруг, что если умирает,
     подумать вдруг, что если гибнет дом,
     вернее -- если человек сгорает,
     и все уже пропало: грезы, сны,
     и только на трамвайном повороте
     стоит бугор -- и нет на нем весны --
     то пепел возвышается до плоти.
     Я пепел посетил. Бугор тепла
     безжизненный. Иначе бы -- возникла...
     Трамвай прогрохотал из-за угла.
     Мелькнул огонь. И снова все затихло.
     Да, здесь сгорело тело, существо.
     Но только ночь угрюмо шепчет в ухо,
     что этот пепел спрятал дух его,
     а этот ужас -- форма жизни духа.