Н. И.

     Желание горькое -- впрямь!
     свернуть в вологодскую область,
     где ты по колхозным дворам
     шатаешься с правом на обыск.
     Все чаще ночами, с утра
     во мгле, под звездой над дорогой.
     Вокруг старики, детвора,
     глядящие с русской тревогой.

     За хлебом юриста -- земель
     за тридевять пустишься: власти
     и -- в общем-то -- честности хмель
     сильней и устойчивей страсти.
     То судишь, то просто живешь,
     но ордер торчит из кармана.
     Ведь самый длиннейший правеж
     короче любви и романа.

     Из хлева в амбар, -- за порог.
     Все избы, как дырки пустые
     под кружевом сельских дорог.
     Шофер посвящен в понятые.
     У замкнутой правды в плену,
     не сводишь с бескрайности глаза,
     лаская родную страну
     покрышками нового ГАЗа.

     Должно быть, при взгляде вперед,
     заметно над Тверью, над Волгой:
     другой вырастает народ
     на службе у бедности долгой.
     Скорей равнодушный к себе,
     чем быстрый и ловкий в работе,
     питающий в частной судьбе
     безжалостность к общей свободе.

     ...За изгородь в поле, за дом,
     за новую русскую ясность,
     бредущую в поле пустом,
     за долгую к ней непричастность.
     Мы -- памятник ей, имена
     ее предыстории -- значит:
     за эру, в которой она
     как памятник нам замаячит.

     Так вот: хоть я все позабыл,
     как водится: бедра и плечи,
     хоть страсть (но не меньше, чем пыл)
     длинней защитительной речи,
     однако ж из памяти вон, --
     хоть адреса здесь не поставлю,
     но все же дойдет мой поклон,
     куда я его ни направлю.

     За русскую точность, по дну
     пришедшую Леты, должно быть.
     Вернее, за птицу одну,
     что нынче вонзает в нас коготь.
     За то что... остатки гнезда...
     при всей ее ясности строгой...
     горят для нее как звезда...
     Да, да, как звезда над дорогой.