1

     Мужчина, засыпающий один,
     ведет себя как женщина. А стол
     ведет себя при этом как мужчина.
     Лишь Муза нарушает карантин
     и как бы устанавливает пол
     присутствующих. В этом и причина
     ее визитов в поздние часы
     на снежные Суворовские дачи
     в районе приполярной полосы.
     Но это лишь призыв к самоотдаче.

        2

     Умеющий любить, умеет ждать
     и призракам он воли не дает.
     Он рано по утрам встает.
     Он мог бы и попозже встать,
     но это не по правилам. Встает
     он с петухами. Призрак задает
     от петуха, конечно, деру. Дать
     его легко от петуха. И ждать
     он начинает. Корму задает
     кобыле. Отправляется достать
     воды, чтобы телятам дать.
     Дрова курочит. И, конечно, ждет.
     Он мог бы и попозже встать.
     Но это ему призрак не дает
     разлеживаться. И петух дает
     приказ ему от сна восстать.
     Он из колодца воду достает.
     Кто напоит, не захоти он встать.
     И призрак исчезает. Но под стать
     ему день ожиданья настает.
     Он ждет, поскольку он умеет ждать.
     Вернее, потому что он встает.
     Так, видимо, приказывая встать,
     знать о себе любовь ему дает.
     Он ждет не потому, что должен встать
     чтоб ждать, а потому, что он дает
     любить всему, что в нем встает,
     когда уж невозможно ждать.

        3

     Мужчина, засыпающий один,
     умеет ждать. Да что и говорить.
     Он пятерней исследует колтуны.
     С летучей мышью, словно Аладдин,
     бредет в гумно он, чтоб зерно закрыть.
     Витийствует с пипеткою фортуны
     из-за какой-то капли битый час.
     Да мало ли занятий. Отродясь
     не знал он скуки. В детстве иногда
     подсчитывал он птичек на заборе.
     Теперь он (о не бойся, не года) --
     теперь шаги считает, пальцы рук,
     монетки в рукавице, а вокруг
     снежок кружится, склонный к Терпсихоре.

     Вот так он ждет. Вот так он терпит. А?
     Не слышу: кто-то слабо возражает?
     Нет, Муз он отродясь не обижает.
     Он просто шутит. Шутки не беда.
     На шутки тоже требуется время.
     Пока состришь, пока произнесешь,
     пока дойдет. Да и в самой системе,
     в системе звука часики найдешь.
     Они беззвучны. Тем-то и хорош
     звук речи для него. Лишь ветра вой
     барьер одолевает звуковой.
     Умеющий любить, он, бросив кнут,
     умеет ждать, когда глаза моргнут,
     и говорить на языке минут.

     Вот так он говорит со сквозняком.
     Умеющий любить на циферблат
     с теченьем дней не только языком
     становится похож, но, в аккурат
     как под стеклом, глаза под козырьком.
     По сути дела взгляд его живой
     отверстие пружины часовой.
     Заря рывком из грязноватых туч
     к его глазам вытаскивает ключ.
     И мозг, сжимаясь, гонит по лицу
     гримасу боли -- впрямь по образцу
     секундной стрелки. Судя по глазам,
     себя он останавливает сам,
     старея не по дням, а по часам.

        4

     Влюбленность, ты похожа на пожар.
     А ревность -- на не знающего где
     горит и равнодушного к воде
     брандмейстера. И он, как Абеляр,
     карабкается, собственно, в огонь.
     Отважно не щадя своих погон,
     в дыму и, так сказать, без озарений.
     Но эта вертикальность устремлений,
     о ревность, говорю тебе, увы,
     сродни -- и продолжение -- любви,
     когда вот так же, не щадя погон,
     и с тем же равнодушием к судьбе
     забрасываешь лютню на балкон,
     чтоб Мурзиком взобраться по трубе.

     Высокие деревья высоки
     без посторонней помощи. Деревья
     не станут с ним и сравнивать свой рост.
     Зима, конечно, серебрит виски,
     морозный кислород бушует в плевре,
     скворешни отбиваются от звезд,
     а он -- от мыслей. Шевелится сук,
     который оседлал он. Тот же звук
     -- скрипучий -- издают ворота.
     И застывает он вполоборота
     к своей деревне, остальную часть
     себя вверяет темноте и снегу,
     невидимому лесу, бегу
     дороги, предает во власть
     Пространства. Обретают десны
     способность переплюнуть сосны.
     Ты, ревность, только выше этажом.
     А пламя рвется за пределы крыши.
     И это -- нежность. И гораздо выше.
     Ей только небо служит рубежом.
     А выше страсть, что смотрит с высоты
     бескрайней, на пылающее зданье.
     Оно уже со временем на ты.
     А выше только боль и ожиданье.
     И дни -- внизу, и ночи, и звезда.
     Все смешано. И, видно, навсегда.
     Под временем... Так мастер этикета,
     умея ждать, он (бес его язви)
     венчает иерархию любви
     блестящей пирамидою Брегета.

     Поет в хлеву по-зимнему петух.
     И он сжимает веки все плотнее.
     Когда-нибудь ему изменит слух
     иль просто Дух окажется сильнее.
     Он не услышит кукареку, нет,
     и милый призрак не уйдет. Рассвет
     наступит. Но на этот раз
     он не захочет просыпаться. Глаз
     не станет протирать. Вдвоем навеки,
     они уж будут далеки от мест,
     где вьется снег и замерзают реки.