Заснешь с прикушенной губой
     средь мелких жуликов и пьяниц.
     Заплачет горько над тобой
     Овидий, первый тунеядец.

     Ему все снился виноград
     вдали Италии родимой.
     А ты что видишь? Ленинград
     в зиме его неотразимой.

     Когда по набережной снег
     метет, врываясь на Литейный,
     спиною к ветру человек
     встает у лавки бакалейной.

     Тогда приходит новый стих,
     ему нет равного по силе.
     И нет защитников таких,
     чтоб эту точность защитили.

     Такая жгучая тоска,
     что ей положена по праву
     вагона жесткая доска,
     опережающая славу.