М. Б.

     Тебе, когда мой голос отзвучит
     настолько, что ни отклика, ни эха,
     а в памяти -- улыбку заключит
     затянутая воздухом прореха,
     и жизнь моя за скобки век, бровей
     навеки отодвинется, пространство
     зрачку расчистив так, что он, ей-ей,
     уже простит (не верность, а упрямство),

     -- случайный, сонный взгляд на циферблат
     напомнит нечто, тикавшее в лад
     невесть чему, сбивавшее тебя
     с привычных мыслей, с хитрости, с печали,
     куда-то торопясь и торопя
     настолько, что порой ночами
     хотелось вдруг его остановить
     и тут же -- переполненное кровью,
     спешившее, по-твоему, любить,
     сравнить -- его любовь с твоей любовью.

     И выдаст вдруг тогда дрожанье век,
     что было не с чем сверить этот бег, --
     как твой брегет -- а вдруг и он не прочь
     спешить? И вот он в полночь брякнет...
     Но темнота тебе в окошко звякнет
     и подтвердит, что это вправду ночь.