М. Б.

     Как тюремный засов
     разрешается звоном от бремени,
     от калмыцких усов
     над улыбкой прошедшего времени,
     так в ночной темноте,
     обнажая надежды беззубие,
     по версте, по версте
     отступает любовь от безумия.

     И разинутый рот
     до ушей раздвигая беспамятством,
     как садок для щедрот
     временным и пространственным пьяницам,
     что в горящем дому
     ухитряясь дрожать под заплатами
     и уставясь во тьму,
     заедают версту циферблатами, --
     боль разлуки с тобой
     вытесняет действительность равную
     не печальной судьбой,
     а простой Архимедовой правдою.

     Через гордый язык,
     хоронясь от законности с тщанием,
     от сердечных музык
     пробираются память с молчанием
     в мой последний пенат
     -- то ль слезинка, то ль веточка вербная, --
     и тебе не понять,
     да и мне не расслышать, наверное,
     то ли вправду звенит тишина,
     как на Стиксе уключина.
     То ли песня навзрыд сложена
     и посмертно заучена.