М. Б.

     Одна ворона (их была гурьба,
     но вечер их в ольшанник перепрятал)
     облюбовала маковку столба,
     другая -- белоснежный изолятор.
     Друг другу, так сказать, насупротив
     (как требуют инструкций незабудки),
     контроль над телеграфом учредив
     в глуши, не помышляющей о бунте,
     они расположились над крыльцом,
     возвысясь над околицей белесой,
     над сосланным в изгнание певцом,
     над спутницей его длинноволосой.

     А те, в обнимку, думая свое,
     прижавшись, чтобы каждый обогрелся,
     стоят внизу. Она -- на острие,
     а он -- на изолятор загляделся.
     Одно обоим чудится во мгле,
     хоть (позабыв про сажу и про копоть)
     она -- все об уколе, об игле...
     А он -- об "изоляции", должно быть.
     (Какой-то непонятный перебор,
     какое-то подобие аврала:
     ведь если изолирует фарфор,
     зачем его ворона оседлала?)

     И все, что будет, зная назубок
     (прослывший знатоком былого тонким),
     он высвободил локоть, и хлопок
     ударил по вороньим перепонкам.
     Та, первая, замешкавшись, глаза
     зажмурила и крылья распростерла.
     Вторая же -- взвилась под небеса
     и каркнула во все воронье горло,
     приказывая издали и впредь
     фарфоровому шарику (над нами)
     помалкивать и взапуски белеть
     с забредшими в болото валунами.