1

     Ночь встает на колени перед лесной стеною.
     Ищет ключи слепые в связке своей несметной.
     Птицы твои родные громко кричат надо мною.
     Карр! Чивичи-ли, карр! -- словно напев посмертный.
     Ветер пинает ствол, в темный сапог обутый.
     Но, навстречу склонясь, бьется сосна кривая.
     Снег, белей покрывал, которыми стан твой кутал,
     рушится вниз, меня здесь одного скрывая.

        2

     Туча растет вверху. Роща, на зависть рыбе,
     вдруг ныряет в нее. Ибо растет отвага.
     Бог глядит из небес, словно изба на отшибе:
     будто к нему пройти можно по дну оврага.
     Вот я весь пред тобой, словно пенек из снега,
     горло вытянув вверх -- вран, но белес, как аист, --
     белым паром дыша, руку подняв для смеха,
     имя твое кричу, к хору птиц прибиваюсь.

        3

     Где ты! Вернись! Ответь! Где ты. Тебя не видно.
     Все сливается в снег и в белизну святую.
     Словно ангел -- крылом -- ты и безумье -- слито,
     будто в пальцах своих легкий снежок пестую.
     Нет! Все тает -- тебя здесь не бывало вовсе.
     Просто всего лишь снег, мною не сбитый плотно.
     Просто здесь образ твой входит к безумью в гости.
     И отбегает вспять -- память всегда бесплотна.

        4

     Где ты! Вернись! Ответь! Боже, зачем скрываешь?
     Боже, зачем молчишь? Грешен -- молить не смею.
     Боже, снегом зачем след ее застилаешь.
     Где она -- здесь, в лесу? Иль за спиной моею?
     Не обернуться, нет! Звать ее бесполезно.
     Ночь вокруг, и пурга гасит огни ночлега.
     Путь, проделанный ею -- он за спиной, как бездна:
     взгляд, нырнувший в нее, не доплывет до брега.

        5

     Где ж она, Бог, ответь! Что ей уста закрыло?
     Чей поцелуй? И чьи руки ей слух застлали?
     Где этот дом земной -- погреб, овраг, могила?
     Иль это я молчу? Птицы мой крик украли?
     Нет, неправда -- летит с зимних небес убранство.
     Больше, чем смертный путь -- путь между ней и мною.
     Милых птиц растолкав, так взвился над страною,
     что меж сердцем моим и криком моим -- пространство.

        6

     Стало быть, в чащу, в лес. В сумрачный лес средины
     жизни -- в зимнюю ночь, дантову шагу вторя.
     Только я плоть ищу. А в остальном -- едины.
     Плоть, пославшую мне, словно вожатых, горе.
     Лес надо мной ревет, лес надо мной кружится,
     корни в Аду пустив, ветви пустив на вырост.
     Так что вниз по стволам можно и в Ад спуститься,
     но никого там нет -- и никого не вывесть!

        7

     Ибо она -- жива! Но ни свистком, ни эхом
     не отзовется мне в этом упорстве твердом,
     что припадает сном к милым безгрешным векам,
     и молчанье растет в сердце, на зависть мертвым.
     Только двуглавый лес -- под неподвижным взглядом
     осью избрав меня, ствол мне в объятья втиснув,
     землю нашей любви перемежая с Адом,
     кружится в пустоте, будто паук, повиснув.

        8

     Так что стоя в снегу, мерзлый ствол обнимая,
     слыша то тут, то там разве что крик вороны,
     будто вижу, как ты -- словно от сна немая --
     жаждешь сном отделить корни сии от кроны.
     Сон! Не молчанье -- сон! Страшной подобный стали,
     смерти моей под стать -- к черной подснежной славе --
     режет лес по оси, чтоб из мертвых восстали
     грезы ее любви -- выше, сильней, чем в яви!

        9

     Боже зимних небес, Отче звезды над полем,
     Отче лесных дорог, снежных холмов владыка,
     Боже, услышь мольбу: дай мне взлететь над горем
     выше моей любви, выше стенанья, крика.
     Дай ее разбудить! Нет, уж не речью страстной!
     Нет, не правдой святой, с правдою чувств совместной!
     Дай ее разбудить песней такой же ясной,
     как небеса твои, -- ясной, как свод небесный!

        10

     Отче зимних равнин, мне -- за подвиг мой грешный --
     сумрачный голос мой сделавший глуше, Боже,
     Отче, дай мне поднять очи от тьмы кромешной!
     Боже, услышь меня, давший мне душу Боже!
     Дай ее разбудить, светом прильнуть к завесам
     всех семи покрывал, светом сквозь них пробиться!
     Дай над безумьем взмыть, дай мне взлететь над лесом,
     песню свою пропеть и в темноту спуститься.

        11

     В разных земных устах дай же звучать ей долго.
     То как любовный плач, то как напев житейский.
     Дай мне от духа, Бог, чтобы она не смолкла
     прежде, чем в слух любви хлынет поток летейский.
     Дай мне пройти твой мир подле прекрасной жизни,
     пусть не моей -- чужой. Дай вослед посмотреть им.
     Дай мне на землю пасть в милой моей отчизне,
     лжи и любви воздав общим числом -- бессмертьем!

        12

     Этой силы прошу в небе твоем пресветлом.
     Небу нету конца. Но и любви конца нет.
     Пусть все то, что тогда было таким несметным:
     ложь ее и любовь -- пусть все бессмертным станет!
     Ибо ее душа -- только мой крик утихнет --
     тело оставит вмиг -- песня звучит все глуше.
     Пусть же за смертью плоть душу свою настигнет:
     я обессмерчу плоть -- ты обессмертил душу!

        13

     Пусть же, жизнь обогнав, с нежностью песня тронет
     смертный ее порог -- с лаской, но столь же мнимо,
     и как ласточка лист, сорванный лист обгонит
     и помчится во тьму, ветром ночным гонима.
     Нет, листва, не проси даже у птиц предательств!
     Песня, как ни звонка, глуше, чем крик от горя.
     Пусть она, как река, этот "листок" подхватит
     и понесет с собой, дальше от смерти, в море.

        14

     Что ж мы смертью зовем. То, чему нет возврата!
     Это бессилье душ -- нужен ли лучший признак!
     Целой жизни во тьму бегство, уход, утрата...
     Нет, еще нет могил! Но уж бушует призрак!
     Что уж дальше! Смерть! Лучшим смертям на зависть!
     Всем сиротствам урок: горе одно, без отчеств.
     Больше смерти: в руке вместо запястья -- запись.
     Памятник нам двоим, жизни ушедшей -- почесть!

        15

     Отче, прости сей стон. Это все рана. Боль же
     не заглушить ничем. Дух не властен над нею.
     Боже, чем больше мир, тем и страданье больше,
     дольше -- изгнанье, вдох -- глубже! о нет -- больнее!
     Жизнь, словно крик ворон, бьющий крылом окрестность,
     поиск скрывшихся мест в милых сердцах с успехом.
     Жизнь -- возвращенье слов, для повторенья местность
     и на горчайший зов -- все же ответ: хоть эхом.

        16

     Где же искать твои слезы, уста, объятья?
     В дом безвестный внесла? В черной земле зарыла?
     Как велик этот край? Или не больше платья?
     Платьица твоего? Может быть, им прикрыла?
     Где они все? Где я? -- Здесь я, в снегу, как стебель
     горло кверху тяну. Слезы глаза мне застят.
     Где они все? В земле? В море? В огне? Не в небе ль?
     Корнем в сумрак стучу. Здесь я, в снегу, как заступ.

        17

     Боже зимних небес, Отче звезды горящей,
     словно ее костер в черном ночном просторе!
     В сердце бедном моем, словно рассвет на чащу,
     горе кричит на страсть, ужас кричит на горе.
     Не оставляй меня! Ибо земля -- все шире...
     Правды своей не прячь! Кто я? -- пришел -- исчезну.
     Не оставляй меня! Странник я в этом мире.
     Дай мне в могилу пасть, а не сорваться в бездну.

        18

     Боже! Что она жжет в этом костре? Не знаю.
     Прежде, чем я дойду, может звезда остынуть.
     Будто твоя любовь, как и любовь земная,
     может уйти во тьму, может меня покинуть.
     Отче! Правды не прячь! Сим потрясен разрывом,
     разум готов нырнуть в пение правды нервной:
     Божья любовь с земной -- как океан с приливом:
     бегство во тьму второй -- знак отступленья первой!

        19

     Кончено. Смерть! Отлив! Вспять уползает лента!
     Пена в сером песке сохнет -- быстрей чем жалость!
     Что же я? Брег пустой? Черный край континента?
     Боже, нет! Материк! Дном под ним продолжаюсь!
     Только трудно дышать. Зыблется свет неверный.
     Вместо неба и птиц -- море и рыб беззубье.
     Давит сверху вода -- словно ответ безмерный --
     и убыстряет бег сердца к ядру: в безумье.

        20

     Боже зимних небес. Отче звезды над полем.
     Казни я не страшусь, как ни страшна разверстость
     сей безграничной тьмы; тяжести дна над морем:
     ибо я сам -- любовь. Ибо я сам -- поверхность!
     Не оставляй меня! Ты меня не оставишь!
     Ибо моя душа -- вся эта местность божья.
     Отче! Каждая страсть, коей меня пытаешь,
     душу мою, меня -- вдаль разгоняет больше.

        21

     Отче зимних небес, давший безмерность муки
     вдруг прибавить к любви; к шири ее несметной,
     дай мне припасть к земле, дай мне раскинуть руки,
     чтобы пальцы мои свесились в сумрак смертный.
     Пусть это будет крест: горе сильней, чем доблесть!
     Дай мне объятья, нет, дай мне лишь взор насытить.
     Дай мне пропеть о той, чей уходящий образ
     дал мне здесь, на земле, ближе Тебя увидеть!

        22

     Не оставляй ее! Сбей с ее крыльев наледь!
     Боже, продли ей жизнь, если не сроком -- местом.
     Ибо она как та птица, что гнезд не знает,
     но высоко летит к ясным холмам небесным.
     Дай же мне сил вселить смятый клочок бумажный
     в души, чьих тел еще в мире нигде не встретить.
     Ибо, если следить этот полет бесстрашный,
     можно внезапно твой, дальний твой край заметить!

        23

     Выше, выше... простясь... с небом в ночных удушьях...
     выше, выше... прощай... пламя, сжегшее правду...
     Пусть же песня совьет... гнезда в сердцах грядущих...
     выше, выше... не взмыть... в этот край астронавту...
     Дай же людским устам... свистом... из неба вызвать...
     это сиянье глаз... голос... Любовь, как чаша...
     с вечно живой водой... ждет ли она: что брызнуть...
     долго ли ждать... ответь... Ждать... до смертного часа...

        24

     Карр! чивичи-ли-карр! Карр, чивичи-ли... струи
     снега ли... карр, чиви... Карр, чивичи-ли... ветер...
     Карр, чивичи-ли, карр... Карр, чивичи-ли... фьюи...
     Карр, чивичи-ли, карр. Каррр... Чечевицу видел?
     Карр, чивичи-ли, карр... Карр, чивичири, чири...
     Спать пора, спать пора... Карр, чивичи-ри, фьере!
     Карр, чивичи-ри, каррр... фьюри, фьюри, фьюири.
     Карр, чивичи-ри, карр! Карр, чивиче... чивере.