Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам,
     вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме, к треугольным домам,
     вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному дну,
     освещенный луной, и ее замечая одну.
     Гулкий топот копыт по застывшим холмам -- это не с чем сравнить,
     это ты там, внизу, вдоль оврагов ты вьешь свою нить,
     там куда-то во тьму от дороги твоей отбегает ручей,
     где на склоне шуршит твоя быстрая тень по спине кирпичей.

     Ну и скачет же он по замерзшей траве, растворяясь впотьмах,
     возникая вдали, освещенный луной, на бескрайних холмах,
     мимо черных кустов, вдоль оврагов пустых, воздух бьет по лицу,
     говоря сам с собой, растворяется в черном лесу.
     Вдоль оврагов пустых, мимо черных кустов, -- не отыщется след,
     даже если ты смел и вокруг твоих ног завивается свет,
     все равно ты его никогда ни за что не сумеешь догнать.
     Кто там скачет в холмах... я хочу это знать, я хочу это знать.

     Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой, говорю,
     одиноким лицом обернувшись к лесному царю, --
     обращаюсь к природе от лица треугольных домов:
     кто там скачет один, освещенный царицей холмов?
     Но еловая готика русских равнин поглощает ответ,
     из распахнутых окон бьет прекрасный рояль, разливается свет,
     кто-то скачет в холмах, освещенный луной, возле самых небес,
     по застывшей траве, мимо черных кустов. Приближается лес.

     Между низких ветвей лошадиный сверкнет изумруд.
     Кто стоит на коленях в темноте у бобровых запруд,
     кто глядит на себя, отраженного в черной воде,
     тот вернулся к себе, кто скакал по холмам в темноте.
     Нет, не думай, что жизнь -- это замкнутый круг небылиц,
     ибо сотни холмов -- поразительных круп кобылиц,
     из которых в ночи, но при свете луны, мимо сонных округ,
     засыпая во сне, мы стремительно скачем на юг.

     Обращаюсь к природе: это всадники мчатся во тьму,
     создавая свой мир по подобию вдруг твоему,
     от бобровых запруд, от холодных костров пустырей
     до громоздких плотин, до безгласной толпы фонарей.
     Все равно -- возвращенье... Все равно даже в ритме баллад
     есть какой-то разбег, есть какой-то печальный возврат,
     даже если Творец на иконах своих не живет и не спит,
     появляется вдруг сквозь еловый собор что-то в виде копыт.

     Ты, мой лес и вода! кто объедет, а кто, как сквозняк,
     проникает в тебя, кто глаголет, а кто обиняк,
     кто стоит в стороне, чьи ладони лежат на плече,
     кто лежит в темноте на спине в леденящем ручье.
     Не неволь уходить, разбираться во всем не неволь,
     потому что не жизнь, а другая какая-то боль
     приникает к тебе, и уже не слыхать, как приходит весна,
     лишь вершины во тьме непрерывно шумят, словно маятник сна.