Зима, зима, я еду по зиме,
     куда-нибудь по видимой отчизне,
     гони меня, ненастье, по земле,
     хотя бы вспять, гони меня по жизни.

     Ну вот Москва и утренний уют
     в арбатских переулках парусинных,
     и чужаки по-прежнему снуют
     в январских освещенных магазинах.

     И желтизна разрозненных монет,
     и цвет лица криптоновый все чаще,
     гони меня, как новый Ганимед
     хлебну земной изгнаннической чаши

     и не пойму, октуда и куда
     я двигаюсь, как много я теряю
     во времени, в дороге повторяя:
     ох, Боже мой, какая ерунда.

     Ох, Боже мой, не многого прошу,
     ох, Боже мой, богатый или нищий,
     но с каждым днем я прожитым дышу
     уверенней и сладостней и чище.

     Мелькай, мелькай по сторонам, народ,
     я двигаюсь, и, кажется отрадно,
     что, как Улисс, гоню себя вперед,
     но двигаюсь по-прежнему обратно.

     Так человека встречного лови
     и все тверди в искусственном порыве:
     от нынешней до будущей любви
     живи добрей, страдай неприхотливей.