Приходит март. Я сызнова служу.
     В несчастливом кружении событий
     изменчивую прелесть нахожу
     в смешеньи незначительных наитий.

     Воскресный свет все менее манит
     бежать ежевечерних откровений,
     покуда утомительно шумит
     на улицах мой век полувоенный.

     Воскресный свет. Все кажется не та,
     не та толпа, и тягостны поклоны.
     О, время, послужи, как пустота,
     часам, идущим в доме Апполона.

     А мир живет, как старый однодум,
     и снова что-то страшное бормочет,
     покуда мы приравниваем ум
     к пределам и деяниям на ощупь.

     Как мало на земле я проживу,
     все занятый невечными делами,
     и полдни зимние столпятся над столами,
     как будто я их сызнова зову.

     Но что-нибудь останется во мне --
     в живущем или мертвом человеке --
     и вырвется из мира и извне
     расстанется, свободное навеки.

     Хвала развязке. Занавес. Конец.
     Конец. Разъезд. Галантность провожатых,
     у светлых лестниц к зеркалам прижатых,
     и лавровый заснеженный венец.