ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


                                                Никогда не следует поступать
                                                дурно при свидетелях.


I

     Сцена  первая:  сельская  местность в  штате  Виргиния.  Год  -  тысяча
восемьсот восьмидесятый.  Свадьба.  Красивый  молодой  человек  со  скудными
средствами женится на богатой молодой девушке.  Любовь с первого взгляда и -
скоропалительная женитьба. Женитьба, которой отчаянно противился вдовый отец
невесты.
     Джейкоб Фуллер -  новобрачный,  двадцати шести лет, потомок старинного,
но  не  знатного рода.  Его предки были вынуждены эмигрировать из  Седжмура,
притом с  пользой для  казны короля Якова{5},  как  утверждают все:  иные по
злому  умыслу,  другие потому,  что  действительно этому верят.  Новобрачной
девятнадцать лет,  она  красавица.  Пылкая,  экзальтированная,  романтичная,
безмерно гордящаяся тем, что в жилах ее течет кровь кавалеров{5}, и страстно
влюбленная в  своего молодого супруга.  Ради этой любви она осмелилась пойти
наперекор воле отца,  сносила его горькие упреки,  с  неколебимой стойкостью
выслушивала его  мрачные  пророчества и,  наконец,  покинула отчий  дом  без
отцовского благословения, гордая и счастливая, - ибо, поступив так, доказала
силу чувства, наполнявшего ее сердце.
     Утро  после  свадьбы  принесло  новобрачной неприятный сюрприз:  супруг
отклонил ее ласки и сказал:
     - Сядь.  Мне нужно тебе кое-что сказать.  Я тебя любил.  Но это было до
того,  как я попросил твоего отца отдать тебя мне. Его отказ меня не огорчил
- это я  бы  мог перенести,  но  то,  что он тебе говорил про меня,  -  дело
иное...  Молчи,  можешь не  возражать.  Я  отлично знаю,  что именно он тебе
говорил.  Я  узнал это из  достоверных источников.  Кроме всего прочего,  он
сказал, что мой характер написан на моем лице, что я лицемер, негодяй, трус,
скотина, не знаю ни жалости, ни сострадания. "Седжмурское клеймо", - вот как
он сказал.  Всякий на моем месте отправился бы к нему в дом и застрелил его,
как собаку.  Я  и  хотел так сделать,  я  готов был это сделать,  но тут мне
пришла в голову иная мысль:  опозорить его, разбить его сердце, доконать его
мало-помалу.  Как этого достичь? Моим отношением к тебе, его кумиру. Я решил
жениться на тебе, а потом... Наберись терпения - и ты узнаешь...
     С  той самой минуты в течение трех месяцев молодая супруга претерпевала
все  унижения,   все  оскорбления,   все  пытки  (за  исключением  лишь  мук
физических), какие только был способен измыслить упорный, изобретательный ум
ее мужа.  Гордость придавала ей сил,  и  она держала в тайне свои страдания.
Время от времени муж осведомлялся:
     - Отчего ж ты не идешь к отцу и не жалуешься ему?
     Затем он выдумывал новые пытки, применял их и вновь задавал жене тот же
вопрос.
     - Из моих уст отец никогда ничего не узнает, - неизменно отвечала она и
принималась   насмехаться  над   происхождением  мужа,   говоря,   что   она
всего-навсего законная рабыня потомка рабов и вынуждена повиноваться ему,  и
будет повиноваться ему,  но лишь до известного предела,  не дальше. Он может
убить ее,  если ему угодно,  но он ее не сломит. Седжмурскому отродью это не
под силу.
     Однажды,  на исходе третьего месяца,  муж сказал ей с мрачной угрозой в
голосе:
     - Я испробовал все, кроме одного... - И он умолк в ожидании ответа.
     - Что ж, испробуй и это, - сказала жена с презрительной усмешкой.
     В полночь муж поднялся и сказал жене:
     - Встань и оденься!
     Она повиновалась,  безмолвно, как всегда. Супруг отвел ее на полмили от
дома и  стал привязывать к  дереву у большой дороги.  Несмотря на ее крики и
сопротивление,  ему удалось осуществить свое намерение.  Потом он сунул ей в
рот кляп, стегнул ее хлыстом по лицу и натравил на нее собак. Собаки сорвали
с несчастной одежду, и она осталась нагой. Тогда он отогнал собак и сказал:
     - Тебя найдут здесь... прохожие. Часа через три они появятся и разнесут
эту новость, слышишь? Прощай! Больше ты меня не увидишь.
     И он ушел.
     - Я дам жизнь его ребенку, - простонала несчастная. - О боже, пусть это
будет мальчик!
     Спустя некоторое время ее  нашли фермеры и,  как  и  следовало ожидать,
разнесли весть о случившемся.  Они подняли всю округу, намереваясь линчевать
злодея, но птичка уже улетела. Молодая женщина стала жить затворницей в доме
отца.  Он заперся вместе с ней и с тех пор никого не желал видеть.  Гордость
его была сломлена,  сердце разбито,  он угасал день ото дня,  и  даже родная
дочь обрадовалась, когда смерть избавила его от страданий.
     Похоронив отца, она продала имение и исчезла.


II

     В  1886 году неподалеку от глухой деревушки в  Новой Англии в  скромном
доме жила молодая женщина.  Она  жила одна с  маленьким мальчиком лет  пяти.
Сама вела хозяйство,  пресекала всякие попытки завести с ней знакомство и не
имела  друзей.   Мясник,   булочник  и   все  прочие,   чьими  услугами  она
пользовалась,  не могли сообщить жителям деревни никаких сведений о ней,  за
исключением того лишь,  что ее  фамилия Стилмен и  что мальчика она называет
Арчи.  Никому не удалось узнать, откуда она приехала, но говорили, что у нее
выговор южанки.  У ребенка не было ни друзей, ни товарищей по играм, не было
и  учителя,  кроме самой матери.  Мать обучала его прилежно,  с  умом,  была
довольна успехами сына и даже слегка гордилась ими. Однажды Арчи сказал:
     - Мама, я не такой, как все дети?
     - Не думаю. А что?
     - Мимо нас шла девочка и спросила меня,  не проходил ли почтальон,  а я
сказал,  что проходил;  она спросила,  давно ли я его видел, а я сказал, что
совсем его не  видел.  Тогда она говорит:  откуда же  я  знаю,  что проходил
почтальон;  а  я  сказал,  что знаю,  потому что почуял на  дороге запах его
следов.  Тогда она сказала, что я дурак, и показала мне язык. Почему она так
сделала?
     Молодая женщина побледнела. "Это - врожденное! - подумала она. - У него
нюх ищейки!" Она привлекла ребенка к груди, сжала в объятиях и сказала:
     - Господь сам указал мне средство. - Глаза ее горели яростным пламенем,
от возбуждения она часто и  тяжело дышала.  -  Загадка наконец-то разгадана!
Сколько раз  я  недоумевала,  каким  образом ребенок умудряется отыскивать в
темноте разные вещи. Теперь мне все ясно.
     Она посадила мальчика на его детский стульчик и сказала:
     - Посиди немножко. Я сейчас вернусь, и мы обо всем поговорим.
     Мать  поднялась в  свою спальню,  взяла с  туалетного столика несколько
мелких вещиц и спрятала их:  пилочку для ногтей - под кровать, ножницы - под
бюро,  ножичек  слоновой кости  для  разрезания бумаги  -  под  шкаф.  Потом
вернулась к сыну и сказала:
     - Я  забыла захватить с собой несколько вещей.  -  Она перечислила их и
добавила: - Сбегай наверх, мой милый, и принеси!
     Ребенок бросился выполнять поручение и  вскоре  принес матери все,  что
она просила.
     - Тебе было трудно их найти?
     - Нет, мамочка! Я просто ходил повсюду, куда ходила ты.
     Пока мальчика не было в комнате, мать подошла к книжному шкафу, взяла с
нижней полки несколько книг,  открыла каждую из них,  провела рукой по одной
из страниц,  запомнила ее, а потом поставила книги на место. На этот раз она
сказала сыну:
     - Арчи,  пока ты  был  наверху,  я  здесь кое-чем  занималась.  Как  ты
думаешь, что я делала?
     Мальчик подошел к книжному шкафу,  вынул книги, которые брала его мать,
и открыл их на тех же страницах, к которым она прикасалась.
     Мать посадила мальчика к себе на колени и сказала:
     - А теперь,  дорогой,  я отвечу на твой вопрос. Я выяснила, что в одном
отношении  ты  отличаешься  от  других  людей.   Ты  видишь  в  темноте,  ты
улавливаешь запахи,  которых другие  не  чувствуют,  -  словом,  ты  наделен
свойствами ищейки.  Это очень хорошие и  ценные качества,  но ты не должен о
них никому рассказывать.  Если люди об этом узнают,  они будут называть тебя
диковинным,  чудным ребенком,  а дети станут тебя обижать и дразнить. В этом
мире   нужно   быть   таким,    как   все,   чтобы   не   вызвать   зависть,
недоброжелательство и презрение.  Ты наделен замечательным даром, и это меня
глубоко радует, но ты будешь держать его в тайне, - ради мамы, правда?
     Ребенок обещал ей это, не понимая, в чем дело.
     Весь тот день в мозгу молодой матери роились беспокойные мысли:  голова
ее была полна планов,  проектов,  замыслов - жутких, мрачных, черных. Но они
озаряли ее лицо.  Озаряли его яростным, беспощадным огнем, отблеском адского
пламени.  Лихорадочное возбуждение охватило ее,  она не могла ни сидеть,  ни
стоять,  ни  читать,  ни шить,  ей становилось легче только в  движении.  На
десятки ладов  проверяла она  дар  своего ребенка,  и  все  время,  думая  о
прошлом,  повторяла:  "Он разбил сердце моего отца,  а я все эти годы днем и
ночью помышляла лишь о том,  как разбить его сердце. Теперь я знаю, что надо
делать. Теперь я это знаю".
     Демон беспокойства не покинул ее и вечером. Со свечой в руке она обошла
весь дом, от чердака до подвала, пряча булавки, иголки, наперстки, катушки -
под подушками,  под коврами,  в щелях,  под кучей угля в ящике; она посылала
малыша отыскивать эти  вещи  в  темноте,  и  он  их  находил и  бывал горд и
счастлив, когда мать хвалила его и осыпала ласками.
     С  той  поры жизнь приобрела для нее новый смысл:  "Будущее предрешено.
Теперь  я  могу  спокойно  ждать  и  наслаждаться ожиданием".  В  ней  снова
пробудился интерес ко всему,  чем она увлекалась прежде:  к музыке,  языкам,
рисованию,  живописи и другим,  давно заброшенным утехам девичьей поры.  Она
вновь стала счастлива,  вновь обрела радость жизни. Шли годы, мать наблюдала
за развитием своего ребенка и была довольна. Не всем, правда, но почти всем:
ей казалось,  что в сердце сына больше мягкости,  нежели суровости, и в этом
она  видела его  единственный недостаток,  хоть и  считала,  что он  целиком
восполняется сыновней любовью и восторженной преданностью.  Кроме того, Арчи
умел ненавидеть,  и это было хорошо;  однако мать не была уверена в том, что
его ненависть так же  прочна и  крепка,  как любовь,  а  это было не слишком
хорошо.
     Шли годы...  Арчи превратился в красивого,  стройного юного атлета;  он
был учтив,  спокоен,  общителен,  приятен в  обращении и выглядел,  пожалуй,
несколько старше своих шестнадцати лет.  Однажды вечером мать  сказала,  что
хочет  сообщить  ему  нечто  чрезвычайно  важное,  добавив,  что  теперь  он
достаточно взрослый,  чтобы узнать обо всем,  и что у него достаточно воли и
характера,  чтобы осуществить замысел,  который она долгие годы обдумывала и
вынашивала.  И мать рассказала сыну о своем браке, открыв ему горькую правду
во  всей  ее  чудовищной наготе.  Некоторое время ошеломленный юноша не  мог
произнести ни слова. Потом сказал:
     - Я понял.  Мы южане;  согласно нашим обычаям и нравам, возмездие может
быть лишь одно: я разыщу его и убью.
     - Убьешь?  О  нет!  Смерть -  это  избавление.  Смерть для него была бы
услугой.  Мне ли оказывать ему услуги? Нет! Пусть ни единый волос не падет с
его головы.
     Юноша погрузился в раздумье, потом произнес:
     - Ты для меня -  все на свете. Твое желание для меня - закон и радость.
Скажи, что надо делать, и я это сделаю.
     Глаза матери засияли торжеством, и она сказала:
     - Ты его разыщешь.  Уже одиннадцать лет я  знаю,  где он скрывается.  Я
потратила более пяти  лет  и  уйму денег,  разыскивая его.  Ему  принадлежит
рудник в Колорадо,  и он преуспевает.  Живет он в Денвере. Его зовут Джейкоб
Фуллер. Вот наконец это имя! Впервые после той роковой ночи я произнесла его
вслух.  Подумай только,  ведь оно могло быть и  твоим именем,  если б  я  не
спасла тебя от  позора и  не  дала тебе другое,  более достойное.  Ты должен
спугнуть Фуллера, выгнать его из Денвера; потом ты последуешь за ним и снова
погонишь его  дальше;  и  так  ты  будешь перегонять его с  места на  место,
постоянно,  неотступно, отравляя ему жизнь, наполняя ее таинственным ужасом,
отягчая  безысходной тоской,  заставляя его  призывать смерть  и  мечтать об
отваге самоубийцы.  Он  станет вторым Агасфером{12}.  Он больше уже не будет
знать ни отдыха,  ни покоя,  ни мирного сна. Ты будешь следовать за ним, как
тень,  неотвязно следить за каждым его шагом,  мучить его, пока не разобьешь
его сердце, так же, как он разбил сердце моего отца и мое.
     - Я сделаю, как ты приказываешь, мама.
     - Верю  тебе,  дитя мое.  Все  уже  подготовлено.  Вот  чек.  Пользуйся
деньгами свободно,  у  нас их  достаточно.  Иногда тебе придется прибегать к
маскараду. Я и об этом позаботилась, так же как и обо всем остальном.
     Она вынула из столика для пишущей машинки несколько листков бумаги.  На
каждом из этих листков было напечатано следующее:

ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ НАГРАДЫ

     Полагаю,  что  в  данной  местности проживает некий  человек,  которого
разыскивают в  одном из восточных штатов.  В  1880 году,  однажды ночью,  он
привязал свою молодую жену к  дереву у  большой дороги,  ударил ее  по  лицу
хлыстом и  натравил на свою жертву собак,  которые сорвали с  нее одежду.  В
таком виде он  ее  оставил и  скрылся.  Родственник пострадавшей разыскивает
преступника уже 17 лет.  Обращаться в...  почтовое отделение. Вышеупомянутая
награда  будет  тут  же  выплачена при  личной  встрече  тому,  кто  сообщит
разыскивающему адрес преступника.

     - Как только ты  разыщешь его и  запомнишь его запах,  той же  ночью ты
приклеишь одно из этих объявлений на стене дома, где он живет, а другое - на
здании почты или  еще  где-нибудь на  видном месте.  Это взбудоражит местное
население.  Поначалу ты  дашь ему несколько дней сроку,  пусть он распродаст
имущество без особых потерь.  Со  временем мы  разорим его,  но  сделаем это
постепенно.  Не  следует разорять его  сразу,  ведь это может привести его в
отчаяние, сказаться на здоровье и даже убить его.
     Она вынула из ящика еще три или четыре листка и прочитала один из них.

                                                            .., .., .., 18..
                                                            Джейкобу Фуллеру

     В  вашем  распоряжении...   дней  для  устройства  дел.  Вас  никто  не
потревожит в течение этого срока,  который истечет в ...часу утра, ...числа,
...месяца.  Затем вы должны уехать. В случае если вы окажетесь здесь позднее
указанного часа, я вывешу на всех перекрестках объявление о вашем злодеянии,
с  указанием точной даты и  описанием места,  а также упоминанием всех имен,
включая ваше.  Физической расправы можете не  опасаться.  Это вам никогда не
будет угрожать. Вы причинили невыносимые страдания старому человеку, разбили
ему жизнь, свели его в могилу. Теперь вы будете страдать так же, как страдал
он.

     - Подписи не  нужно.  Помни,  что он должен получить это письмо прежде,
чем узнает про объявленную награду,  -  значит,  рано утром.  До  того,  как
встанет, - иначе от страха он может сбежать без гроша в кармане.
     - Хорошо, я буду помнить об этом.
     - Эти  бланки тебе понадобятся только вначале,  быть может,  всего лишь
раз.  В  дальнейшем,  когда ты  захочешь,  чтобы он  уехал,  ты постараешься
доставить ему вот эту записку: "Уезжайте. В вашем распоряжении... дней". Это
подействует. Наверняка.


III

                         Выдержки из писем к матери


     Денвер, 3 апреля 1897 г.

     Вот уже несколько дней я живу в той же гостинице, что и Джейкоб Фуллер.
Я запомнил его запах и мог бы учуять его хоть в десяти пехотных дивизиях.  Я
часто бывал поблизости от него и слышал его разговоры.  Он владелец рудника,
который приносит неплохой доход,  но  он  не богач.  В  свое время он освоил
горное дело самым правильным способом: работая простым рудокопом. Человек он
веселый, жизнерадостный и легко носит груз своих сорока трех лет. На вид ему
значительно меньше -  лет тридцать шесть, тридцать семь. В брак он больше не
вступал,  выдает себя за вдовца.  У  него хорошее положение в обществе.  Его
здесь любят, он окружен друзьями. Даже меня к нему влечет - должно быть, это
зов  родной крови.  Как  слепы,  как  безрассудны и  произвольны иные законы
природы,  -  вернее,  почти все.  Мое  задание осложнилось.  Я  надеюсь,  ты
понимаешь меня  и  будешь снисходительной.  Гнев  мой  утрачивает свой накал
быстрее,  чем я  в этом сам себе могу признаться.  Но я выполню свою задачу.
Даже  если радость мести угасла,  остается чувство долга,  и  преступнику не
будет пощады.  Мне  помогает возмущение,  поднимающееся в  душе  всякий раз,
когда  я  думаю о  том,  что  он,  свершивший столь гнусное преступление,  -
единственный,  кто не  пострадал из-за него.  Извлеченный урок явно исправил
его  характер,  и  это  позволяет ему чувствовать себя счастливым.  Подумать
только, он - виновная сторона - избавлен от всех мук, а ты - невинная жертва
- сломлена ими. Но будь спокойна, преступник пожнет то, что посеял.


     Серебряное Ущелье, 19 мая

     Я вывесил бланк формы Э 1 в полночь 3 апреля.  Через час я подсунул ему
под дверь бланк формы Э 2,  с уведомлением,  что он должен уехать из Денвера
не позднее 11.50 ночи 14-го числа.
     Какой-то  загулявший  репортер  утащил  один  из  моих  бланков,  потом
обрыскал весь город и утащил второй экземпляр.  Таким образом,  ему удалось,
выражаясь профессиональным языком, "вставить фитиль" другим газетам, то есть
раздобыть ценный  материал,  обскакав других газетчиков.  И  вот  наутро его
газета,  задающая  в  этом  городе  тон,  крупным  шрифтом  напечатала  наше
объявление  на   первой   полосе,   присовокупив  целый   столбец   поистине
вулканических комментариев в  адрес  нашего  негодяя,  которые заканчивались
обещанием добавить тысячу долларов к  объявленной награде за счет газеты!  В
здешних краях пресса умеет проявить великодушие, когда на этом можно сделать
бизнес.
     За  завтраком я  сел  на  свое  обычное место,  которое выбрал с  таким
расчетом,  чтобы видеть лицо папы Фуллера и  слышать,  о  чем говорят за его
столом.  В зале присутствовало человек семьдесят пять -  сто, и все они были
заняты обсуждением статьи и выражали надежду,  что родственнику пострадавшей
удастся найти  преступника и  избавить город  от  скверны с  помощью перьев,
дегтя, жерди или пули или еще каких-либо иных средств.
     Когда в  зал  вошел Фуллер,  в  одной руке у  него был  сложенный вдвое
листок -  уведомление о  выезде,  в другой руке -  газета.  При виде его мне
стало более чем  не  по  себе.  Веселости его  как не  бывало.  Он  выглядел
постаревшим,  похудевшим, мертвенно-бледным, а кроме того, - подумай только,
мама,  что ему приходилось выслушивать!  Он слушал,  как друзья, ни о чем не
подозревая,   награждают  его  эпитетами,   заимствованными  из  словарей  и
фразеологических  справочников  авторизованного  собрания  сочинений  самого
сатаны.  Более  того,  он  должен  был  соглашаться  с  этими  суждениями  о
собственной персоне и  одобрять их,  но  эти  одобрения горечью отдавались у
него во рту.  От меня-то он не мог этого скрыть.  Было заметно также,  что у
него пропал аппетит. Он только ковырял в своей тарелке, но не мог проглотить
ни куска. Наконец один из его друзей сказал:
     - Вполне возможно,  что  родственник пострадавшей присутствует здесь  в
зале и слышит, что думает наш город об этом неслыханном мерзавце. Я надеюсь,
что это так.
     Ах, мама! Просто больно было смотреть на беднягу, когда при этих словах
он передернулся и  в  страхе стал озираться по сторонам.  Не в  силах дольше
терпеть, он поднялся и ушел.
     На  той же неделе Фуллер распустил слух,  что купил рудник в  Мексике и
что хочет продать свою собственность и как можно скорее поехать туда,  чтобы
лично руководить делом. Игру он повел ловко. Сначала он запросил сорок тысяч
долларов,  из них - четвертую часть наличными, остальное - векселями, но так
как деньги ему нужны срочно,  то  он соглашался уступить,  если ему заплатят
всю сумму наличными.  Таким образом, он продал свой рудник за тридцать тысяч
долларов. И что же, ты думаешь, он заявил после этого? Он захотел, чтобы ему
заплатили ассигнациями, сказав, что бывший хозяин рудника в Мексике родом из
Новой Англии и  большой чудак,  начиненный всевозможными причудами,  что  он
предпочитает бумажные деньги золоту или  даже  чекам.  Людям это  показалось
странным:  ведь  в  случае необходимости бумажные доллары можно  получить по
чеку в Нью-Йоркском банке. На эту тему велись разговоры, но только в течение
одного дня. Дольше одного дня в Денвере ни на одну тему не говорят.
     Я  все время следил за  Фуллером.  С  тех пор как он совершил продажу и
получил деньги,  что произошло 11-го  числа,  я  ни  на секунду не терял его
следов.  В тот же день - нет, вернее, 12-го, потому что было уже за полночь,
- я выследил Фуллера до самых дверей его номера - четвертая дверь от моей, в
том  же  коридоре.  Потом  я  зашел к  себе,  надел грязную одежду -  костюм
рудокопа-поденщика, вымазал лицо, приготовил дорожный мешок со сменой белья,
сел,  не зажигая света,  у  себя в  номере,  отворил дверь и  стал ждать.  Я
подозревал,  что  птичка вскоре пустится в  полет.  Полчаса спустя мимо моей
двери прошла какая-то старушка с саквояжем, и я тут же учуял знакомый запах.
Прихватив мешок, я последовал за ней, потому что это был Фуллер. Он вышел из
гостиницы через боковой ход,  свернул в тихую,  безлюдную улочку, прошел три
квартала,  скрытый тонкой сеткой дождя  и  плотным покровом ночи,  и  сел  в
запряженный парой лошадей экипаж,  который, разумеется, был заказан заранее.
Я  же  без приглашения уселся на багажник,  и  мы покатили.  Так мы проехали
десять  миль.  Коляска  остановилась у  станции,  где  Фуллер  расплатился с
кучером.  Он вылез из коляски и уселся под навесом на тачку,  в самом темном
углу.  Я  вошел в  помещение станции и  стал наблюдать за кассой.  Но билета
Фуллер не купил, и я тоже. Вскоре подошел поезд. Фуллер влез в вагон. Я влез
в тот же вагон,  но с другого конца, прошел по проходу и сел позади Фуллера.
После того как он  уплатил кондуктору и  назвал место,  куда едет,  я,  пока
кондуктор давал сдачу,  пересел подальше.  Когда кондуктор подошел ко мне, я
взял билет до того же места, находившегося в сотне миль на запад.
     Целую неделю Фуллер гонял меня без передышки.  Он переезжал с  места на
место -  все дальше и  дальше на запад,  но с  первого же дня уже в  мужском
костюме. Он выдавал себя за рудокопа-поденщика, как и я, и приклеивал густые
усы и бороду. Это была отличная маскировка, и он играл свою роль без всякого
напряжения -  ведь у него же опыт в этой профессии.  Близкий друг,  и тот не
узнал бы его.  Наконец он остановился здесь,  в самом неприметном, маленьком
приисковом поселке Монтаны.  У него есть хибарка,  ежедневно он отправляется
разведывать жилу. Возвращается он только вечером, держится особняком. Я живу
в  бараке  рудокопов;  это  страшная  берлога:  нары,  отвратительная  пища,
грязь...
     Мы живем здесь уже месяц,  и за это время я встретил его только раз, но
каждую ночь я  хожу по  его следам,  а  потом стою на сторожевом посту.  Как
только  он  снял  здесь  хижину,  я  отправился  в  город,  расположенный  в
пятидесяти милях  отсюда,  и  телеграфировал в  Денвер,  чтобы  в  гостинице
хранили мой багаж, пока я за ним не пришлю. Мне здесь ничего не нужно, кроме
смены рабочих рубах, а они у меня есть.


     Серебряное Ущелье, 12 июня

     Слухи о  происшествии в  Денвере сюда,  как видно,  не дошли.  Я знаком
почти со  всеми жителями поселка,  и  никто ни разу не упоминал об этом,  во
всяком случае в  моем  присутствии.  Фуллер наверняка чувствует себя здесь в
безопасности. Он застолбил участок в двух милях от поселка, в укромном месте
в горах. Участок обещает быть богатым, и Фуллер усердно трудится. Но если бы
ты видела,  как он изменился! Он никогда не улыбается, держится замкнуто, ни
с кем не разговаривает.  И это он,  который всего лишь два месяца тому назад
так любил общество, был таким весельчаком!
     Несколько раз я видел,  как он проходил мимо,  тяжело ступая, поникший,
одинокий, - трагически жалкая фигура. Здесь он назвался Дэвидом Уилсоном.
     Я могу быть уверен,  что он останется здесь, пока мы его не потревожим.
Если ты настаиваешь,  я погоню его дальше.  Но,  право,  не понимаю,  как он
может  стать несчастнее,  чем  теперь?  Я  вернусь в  Денвер и  побалую себя
небольшой дозой комфорта: съедобной пищей, хорошей кроватью, чистотой; затем
я  захвачу свой багаж и уведомлю бедного папу Уилсона о том,  что ему пора в
путь.


     Денвер, 19 июня

     В  городе о  нем  скучают.  Все друзья надеются,  что он  преуспевает в
Мексике,  и желают этого не только на словах,  но и от всего сердца.  Это же
всегда  можно  почувствовать!  Признаюсь,  я  слишком  долго  прохлаждаюсь в
городе,  но будь ты на моем месте,  ты была бы снисходительней. Знаю, что ты
ответишь мне,  и ты права:  "Будь я на твоем месте, и если б мое сердце жгли
воспоминания..." Завтра же ночным поездом отправляюсь обратно.


     Денвер, 20 июня

     Да простит нас господь, мама, мы идем по ложному следу! Этой ночью я не
сомкнул глаз. Сейчас, на рассвете, я дожидаюсь утреннего поезда. И медленно,
ах, как медленно тянутся минуты...
     Этот Джейкоб Фуллер -  двоюродный брат того,  преступника. До чего же с
нашей стороны было глупо не  подумать о  том,  что преступник никогда бы  не
стал  жить  под  своим  именем после  столь зверского злодеяния!  Денверский
Фуллер  на  четыре  года  моложе нашего,  он  приехал в  Денвер в  семьдесят
девятом, будучи молодым вдовцом двадцати одного года, - стало быть, за целых
двенадцать месяцев до  твоего замужества.  Это  можно доказать бесчисленными
документами.  Вчера вечером я  беседовал с  его  близкими друзьями,  которые
знакомы с  ним со  дня его приезда.  Я  ни о  чем не рассказал им,  но через
несколько дней  я  доставлю Фуллера  обратно  и  возмещу убытки,  которые он
потерпел после продажи рудника. А потом я устрою банкет и факельное шествие,
и все это -  за мой счет.  Ты назовешь это безрассудством юности, но ведь я,
как  ты  знаешь,  еще  юнец,  не  суди  меня слишком строго.  Со  временем я
образумлюсь.


     Серебряное Ущелье, 3 июля

     Мама,  он исчез!  Исчез, не оставив и следа. Когда я приехал, запах его
уже пропал.  Сегодня я  впервые поднялся с постели.  О,  если б я не был так
молод,  я  бы  легче  переносил удары  судьбы.  В  поселке  думают,  что  он
отправился дальше,  на запад.  Сегодня вечером я выезжаю. До станции два-три
часа на лошадях,  потом -  поездом.  Куда поеду,  еще не знаю,  но я  должен
ехать. Сидеть на месте было бы пыткой.
     Он,  разумеется,  изменил имя и внешность.  Это значит,  что мне,  быть
может,  придется обыскать весь земной шар.  Право же,  мама, я это предвижу.
Теперь я сам стал вторым Агасфером. О, ирония судьбы! Мы готовили эту участь
для другого!
     Подумай,  как все теперь осложнилось! И как все было бы просто, если бы
его можно было оповестить объявлением в  газете!  Но  если есть способ,  как
уведомить его,  не спугнув,  то я  такого не нашел,  хотя и думал до полного
отупения.  "Если джентльмен,  недавно купивший рудник в  Мексике и продавший
свой рудник в Денвере,  сообщит адрес...  (кому, мама?)... то ему расскажут,
что произошла ошибка;  у него попросят извинения и возместят убытки, которые
он  потерпел в  связи с  одним делом".  Понимаешь?  Он же подумает,  что это
ловушка;  да и каждый бы так подумал.  А что если написать: "Выяснилось, что
он  не  тот  человек,  которого  разыскивали,  и  что  он  его  однофамилец,
изменивший свое имя по вполне убедительным причинам".  Так годится?  Но ведь
тогда  жители  Денвера  всполошатся,   скажут:   "Ага!"   -   и  вспомнят  о
подозрительных ассигнациях.  "Почему  же  Фуллер  сбежал,  если  он  не  тот
человек?"  -  спросят они.  Нет,  все это шито белыми нитками.  Если же  мне
удастся найти Фуллера,  то его репутация в  Денвере погибнет,  а  сейчас она
незапятнана. Ты умнее меня, мама, помоги мне.
     У  меня  есть только одна нить в  руках,  всего лишь одна:  я  знаю его
почерк.  Если  он  запишет  свое  вымышленное  имя  в  регистрационной книге
гостиницы и не слишком изменит почерк,  то было бы очень удачно, если бы оно
мне попалось на глаза.


     Сан-Франциско, 28 июня 1898 г.

     Ты уже знаешь,  что в  поисках Фуллера я  объездил штаты от Колорадо до
Тихого океана и  что  однажды чуть-чуть не  настиг его.  А  теперь еще  одна
неудача.  Это произошло здесь, вчера. Я учуял его след, свежий след, и бегом
помчался по этому следу,  который привел меня к  дешевой гостинице.  Это был
жестокий промах -  собака свернула бы  в  другую сторону,  но я  ведь только
отчасти собака  и  имею  право  проявить вполне  человеческую бестолковость.
Фуллер прожил в этой гостинице десять дней.  Теперь я почти уверен, что он в
течение последних шести или восьми месяцев нигде не  останавливался подолгу,
- что-то все время побуждает его переезжать с места на место.  Я понимаю это
чувство и  знаю,  что значит его испытывать.  Он все еще носит имя,  которое
записал в  книге  гостиницы,  когда я  почти настиг его  девять месяцев тому
назад, - Джеймс Уокер. Он, должно быть, назвался так после того, как скрылся
из Серебряного Ущелья.  Человек он простой и  равнодушен к пышным именам.  Я
узнал его  слегка измененный почерк без  труда,  -  ведь  он  натура прямая,
честная, не привыкшая к фальши и обману.
     Мне сказали, что он только что уехал, не оставив адреса. Он не сообщил,
куда едет,  и когда его попросили оставить адрес,  явно испугался. У него не
было с  собой багажа,  кроме дешевого саквояжа,  который он и  унес с собой.
"Старый скряга -  небольшая потеря для  гостиницы!.."  Старый!  Должно быть,
теперь он стал таким.  Я едва дослушал то,  что мне говорили.  В гостинице я
пробыл  всего  лишь  минуту  и  помчался по  следу,  который привел  меня  к
пристани.  О  мама!  Дымок парохода,  на  котором он  отплыл,  еще  таял  на
горизонте.  Я выиграл бы целых полчаса, если бы с самого начала побежал в ту
сторону.  Я мог бы нанять мощный катер и постарался бы нагнать судно,  - оно
держит курс на Мельбурн.


     Каньон Надежды.
     Калифорния, 3 октября 1900 г.

     У  тебя есть все основания сетовать:  "по одному письму в  год!".  Это,
конечно,  ничтожно мало, согласен, но как можно писать тебе, если, кроме как
о  неудачах,  сообщать не о  чем?  Это у всякого бы отбило охоту,  так можно
дойти до отчаяния.
     Помнится,  я писал тебе, - теперь мне кажется, что с тех пор прошло уже
целое столетие,  - что я не догнал его в Мельбурне и потом гонялся за ним по
Австралии несколько месяцев подряд.  Затем я  поехал за ним следом в  Индию,
чуть было не нагнал его в  Бомбее,  следовал за ним повсюду -  в  Бароду,  в
Равалпинди, Лакхнау, Лахор, Канпур, Аллахабад, Калькутту, Мадрас - о, всюду!
Неделю за неделей,  месяц за месяцем -  в пыли,  под палящим солнцем,  почти
всегда в верном направлении,  иной раз почти настигая его,  но так ни разу и
не настигнув.  Я был на Цейлоне, а потом... впрочем, в дальнейшем я обо всем
этом напишу подробно.
     Я  погнался за ним обратно в  Калифорнию,  потом -  в Мексику и снова в
Калифорнию;  затем я  охотился за ним по всему штату с первого января вплоть
до прошлого месяца.  Я  почти уверен,  что он находится где-то неподалеку от
каньона Надежды. Я выследил его до одного места, в тридцати милях отсюда, но
потом упустил. Верно, кто-нибудь подвез его.
     Сейчас  я  отдыхаю,  время  от  времени  занимаясь поисками потерянного
следа.  Я  был смертельно измучен,  мама,  удручен,  порою чересчур близок к
отчаянию.  Но рудокопы в этом маленьком поселке - славные ребята, и я за это
время к ним привязался, а их веселый жизнерадостный нрав подбадривает меня и
помогает мне забыть все невзгоды.  Я провел здесь уже целый месяц.  Живу я в
хижине,  вместе с одним молодым человеком,  которого зовут Сэмми Хильер. Ему
лет двадцать пять;  он единственный сын,  и этим похож на меня; горячо любит
свою мать и  пишет ей письма каждую неделю.  В этом он лишь отчасти похож на
меня.  Сэмми - существо робкое, а что касается ума, то... он явно не из тех,
кто хватает звезды с неба, но в поселке его любят. Он милый, добрый малый, и
когда я  беседую с ним,  то снова чувствую дружеское участие и поддержку,  а
это теперь для меня - и хлеб насущный, и отдых, и комфорт. Я бы хотел, чтобы
подобное существо согревало "Джеймса Уокера".  Ведь и у него были друзья, он
так  любил  общество.  Перед  моими  глазами встает картина нашей  последней
встречи в  Денвере,  весь трагизм ее!  И  в  тот самый миг я  принуждал себя
заставить его уехать!
     Сердце у Сэмми Хильера добрее,  чем у меня;  мне думается, у него самое
доброе сердце в  поселке:  ведь Сэмми единственный друг паршивой овцы нашего
лагеря  -  некоего Флинта Бакнера и  единственный человек,  с  которым Флинт
разговаривает и кому разрешает с собою разговаривать.  Сэмми сказал мне, что
знает жизнь Флинта и что горе сделало его таким,  каков он есть, и поэтому к
нему следует относиться участливо.  Право же,  только в весьма вместительном
сердце можно  отыскать уголок и  поселить в  нем  такого жильца,  как  Флинт
Бакнер,  если учесть все,  что я о нем слышу.  Пожалуй, эта маленькая деталь
может дать тебе большее представление о  характере Сэмми Хильера,  чем самое
подробное описание его.  Однажды,  беседуя со  мной,  Хильер сказал примерно
так:
     - Флинт -  мой дальний родственник, и он поверяет мне все свои горести.
Так он облегчает сердце, а то бы оно у него лопнуло. Знай, Арчи Стилмен, нет
на  свете  человека несчастнее Флинта Бакнера.  Вся  его  жизнь  -  сплошные
душевные муки;  выглядит он  куда старше своих лет,  давным-давно он потерял
покой. Никогда ему не улыбалось счастье, и он часто повторяет, что жизнь его
все равно сущий ад и уж лучше бы ему поскорее отправиться к чертям в пекло.


IV

                                            Настоящий джентльмен не позволит
                                            себе говорить голую правду
                                            в присутствии дам.

     Свежее,  живительное утро  в  начале октября.  Сирень и  золотой дождь,
озаренные победными кострами осени,  сплетаясь,  пылали над  землей,  словно
волшебный мост, возведенный доброй природой для обитающих на верхушках дерев
бескрылых созданий,  дабы они  могли общаться друг с  другом.  Лиственницы и
гранаты разливали по лесным склонам искрометные потоки пурпурного и  желтого
пламени.  Дурманящий аромат  бесчисленных эфемерных цветов насыщал дремотный
воздух.   Высоко  в  ясной  синеве  один-единственный  эузофагус  застыл  на
недвижных крылах. Всюду царили тишина, безмятежность, мир божий.{26}
     Время  действия -  тысяча девятисотый год,  октябрь.  Место  действия -
каньон  Надежды,   серебряный  прииск  в  глубине  округа  Эсмеральда.   Это
уединенный уголок высоко в  горах,  вдали от  дороги.  Открыли его  недавно.
Обитатели считают,  что  здесь  скрыты  богатые месторождения серебра и  что
год-другой разведывательных работ внесет в  этот вопрос полную ясность в  ту
или другую сторону. В поселке живут две сотни старателей, одна белая женщина
с  ребенком,  несколько китайцев-прачек,  пять  индианок и  дюжина  бродячих
индейцев в одеяниях из кроличьих шкурок,  в потрепанных широкополых шляпах и
ожерельях  из  жести  от  консервных банок.  Здесь  еще  нет  обогатительной
фабрики, нет церкви и нет газеты. Поселок существует всего лишь два года. Он
еще  не  заставил  говорить  о  себе.  Миру  еще  неведомы  его  название  и
местонахождение.
     По обе стороны каньона,  точно стены,  тянутся горы в  три тысячи футов
высотою.  Длинная цепь  беспорядочно разбросанных хижин вьется по  его  дну,
лишь раз в  сутки удостаиваясь поцелуя солнца,  когда оно в полдень,  выходя
из-за одной горной гряды, переваливает за другую. Поселок протянулся мили на
две в длину.  Хижины расположены далеко друг от друга. Единственный рубленый
дом -  трактир.  Можно сказать -  это вообще единственный дом в поселке.  Он
стоит  в  самом  центре  и  служит  местом  вечернего  отдыха  для  здешнего
населения. В трактире пьют, играют в карты и в домино. Играют и на бильярде,
ибо  там  имеется  стол  под  зеленым сукном  -  сплошные дыры,  залепленные
пластырем.  Есть и несколько киев,  только без кожи на конце, и выщербленные
шары,  которые  катятся  со  страшным  грохотом  и  ни  с  того  ни  с  сего
останавливаются где-то  посередине стола.  Есть  там  и  брусочек  мела,  из
которого торчит кусок  кремня.  Тому,  кто  умудрится положить шесть шаров с
одного кия, дается право выпить и угостить всю компанию за счет заведения.
     Лачуга Флинта Бакнера последняя на южной окраине поселка, а его участок
- с северной стороны,  чуть подальше последней хижины на другом краю.  Флинт
Бакнер -  мрачная личность.  Он необщителен.  Друзей у  него нет.  Тот,  кто
пытался с  ним познакомиться,  сожалеет об  этом.  Прошлое Бакнера никому не
известно.  Иные полагают,  что  оно  известно Сэмми Хильеру,  другие в  этом
сомневаются.  Если спрашивают самого Хильера,  то  он отвечает отрицательно,
заявляя,  что о  Бакнере он ровным счетом ничего не знает.  У Флинта Бакнера
есть подручный -  кроткий юноша лет  семнадцати,  англичанин,  с  которым он
очень  дурно  обращается  на  людях  и  без  людей.   Разумеется,   пытались
расспросить и этого паренька, но безуспешно. Фетлок Джонс - так зовут юношу,
- говорил,  что повстречался с  Флинтом,  когда искал жилу.  В Америке нет у
него ни  родных,  ни  друзей,  вот он и  терпит грубое обращение Флинта ради
жалованья,  состоящего из копченой свинины и бобов.  И больше от этого парня
ничего нельзя добиться.
     Фетлок пребывал в  рабстве у  Флинта Бакнера уже  целый месяц.  С  виду
робкий и  тихий,  он  медленно чах от оскорблений и  унижений.  Ведь кроткие
натуры страдают особенно жестоко,  может  быть,  сильнее,  чем  натуры более
грубые,  -  те могут хотя бы вспылить и  облегчить душу с помощью ругани или
кулаков,  когда  последняя  капля  переполнит чашу  терпения.  Доброжелатели
хотели выручить Фетлока из  беды и  не  раз  пытались уговорить его  уйти от
Бакнера,  но  юноше было  страшно даже  подумать об  этом,  и  он  неизменно
отвечал: "О нет!". Пэт Райли, уговаривая Фетлока, как-то сказал:
     - А ну, бросай своего паршивого скареда - будь он проклят! - и переходи
ко мне. Не бойся, я с ним управлюсь.
     Юноша поблагодарил его со слезами на глазах, но, содрогнувшись, сказал,
что "боится так рисковать";  и  еще добавил,  что Флинт когда-нибудь поймает
его один на один ночью - и тогда...
     - Ох, мистер Райли! При одной мысли об этом мне худо становится.
     Другие говорили:
     - Удери от него! А мы поможем. Махни-ка ночью к побережью.
     Однако все эти предложения не имели успеха.  Фетлок говорил,  что Флинт
погонится за  ним и  притащит его обратно,  просто так,  по злобности своего
характера.
     Люди  только  диву  давались.  Мучениям юноши  не  было  конца,  и  так
проходила  неделя  за  неделей.  Вполне  возможно,  что  люди  перестали  бы
удивляться,  если бы  узнали,  чем Фетлок заполнял свой досуг.  Он ночевал в
сарайчике возле лачуги Флинта и по ночам,  пересчитывая свои синяки и обиды,
ломал голову все над одной и той же проблемой: как убить Флинта Бакнера и не
быть уличенным в  убийстве.  Это была единственная отрада его жизни.  Только
этих  часов он  ждал с  лихорадочным нетерпением,  только в  эти  часы бывал
счастлив.
     Сперва он думал применить яд.  Нет -  яд не годится!  Ведь при дознании
установят,  где и кто достал отраву. А может, выстрелить в спину из-за угла,
когда  Флинт,  неизменно в  полночь,  направляется домой?  Нет...  Что  если
кто-нибудь  окажется поблизости и  схватит его?  Зарезать Флинта,  когда  он
спит?  А вдруг он не сразит его одним ударом и Флинт вцепится в него? Фетлок
обдумал сотни различных способов,  но ни один из них не годился,  потому что
даже  в   самом  хитроумном  таился  роковой  изъян  -   риск,   возможность
разоблачения. Нет, нужно найти что-нибудь другое.
     Фетлок проявлял терпение,  бесконечное терпение. "Только не спешить", -
говорил он себе. Он покинет Флинта Бакнера не раньше, чем увидит его труп! И
не к чему спешить,  подходящий способ убийства будет найден.  Где-то есть же
такой способ...  Он  готов сносить побои,  влачить это жалкое существование,
пока  не  отыщет его.  Да,  да,  должен быть способ,  при  котором убийца не
оставит ни  следа,  ни  малейшей улики.  Только не  спешить!  Он найдет этот
способ,  и тогда - о, как хорошо тогда будет жить на свете! А покамест нужно
всеми силами поддерживать свою репутацию тихони, и впредь, как и до сих пор,
никто  никогда не  услышит от  него  ни  единого недоброжелательного слова о
Флинте Бакнере.
     За  два  дня  до  вышеупомянутого октябрьского утра Флинт Бакнер сделал
кое-какие закупки и вместе с Фетлоком принес их в хижину: коробку со свечами
они  поставили в  угол,  жестяную банку  с  порохом  положили на  коробку со
свечами,  а  бочонок с порохом поместили над койкой Флинта;  огромное кольцо
запального шнура повесили на крюк.  Фетлок решил, что рытье мягкой породы на
участке Флинта уже закончено и  пора переходить к  взрывным работам.  Он уже
видел, как взрывают породу, и кое-что смыслил в этом деле, только самому еще
не  приходилось этим  заниматься.  Догадка его  оправдалась -  настало время
приступать к  взрывным работам.  Наутро хозяин и  подручный отнесли к  шахте
шнур,  бур и  жестянку с  порохом.  Яма была уже в восемь футов глубиной,  и
чтобы забраться в нее,  пользовались приставной лестницей.  Они спустились в
яму,  и Флинт Бакнер приказал Фетлоку держать бур, даже не объяснив ему, как
с ним надо обращаться,  а сам занес молот.  От первого же удара бур выскочил
из рук Фетлока, словно так и положено.
     - Образина!  Ублюдок черномазый!  Кто же  так держит бур?  Подними его!
Наставь опять! Держи! Прокля... Нет, я тебя выучу!
     Спустя час шурф был пробит.
     - Теперь заряжай!
     Юноша стал засыпать порох.
     - Болван!
     Страшный удар в челюсть свалил Фетлока с ног.
     - Поднимайся!  Нечего скулить! Сперва засунь шнур. А теперь сыпь порох.
Стой!  Стой!  Ты,  как видно, решил засыпать его дополна? Из всех безмозглых
молокососов, которых я... Подсыпь земли! А теперь песку! Примни! Стой, стой!
О, дьявол!..
     Флинт схватил железную чушку и  сам  стал  уминать заряд,  чертыхаясь и
богохульствуя,  словно бесноватый.  Затем он  поджег шнур,  вылез из шахты и
отбежал на пятьдесят ярдов,  Фетлок -  за ним.  Несколько минут они стояли и
ждали.  И  вот с  громовым грохотом в воздух взлетело огромное облако дыма и
щебня,  затем  на  землю  обрушился  каменный  ливень,  и  вновь  воцарилась
безмятежная тишина.
     - Жаль,  что тебя там не было, - заметил хозяин. Они снова спустились в
шахту, расчистили ее, пробили еще один шурф и вновь его зарядили.
     - Эй,  сколько шнура ты  собираешься загубить зря?  Ты что,  не знаешь,
сколько надо отмерить?
     - Не знаю, сэр.
     - Ах, не знаешь! Нет, этакого я за всю свою жизнь не видывал!
     И Флинт Бакнер вылез из шахты, крикнув Фетлоку:
     - Эй,  болван!  Ты  что,  весь день там намерен торчать?  Отрежь шнур и
поджигай!
     Несчастный, весь дрожа, взмолился:
     - Помилуйте, сэр, я...
     - Ты смеешь перечить мне? Режь шнур и поджигай!
     Юноша выполнил приказание.
     - Д-д-д-дьявол!  Это называется отрезал! Всего минута до взрыва! Да что
б тебя тут...
     В ярости Флинт Бакнер рывком вытащил из ямы лестницу и пустился бежать.
Юноша оцепенел от ужаса.
     - О господи! На помощь! Спасите! Спасите! - молил он. - Что мне делать?
Что мне делать?
     Он  так  и  вжался  в  стену  шахты,  услышав,  как  потрескивает шнур,
лишившись голоса, едва дыша. В полном оцепенении стоял он и смотрел на шнур.
Через две-три-четыре секунды,  разорванный в клочья,  он взлетит в воздух. И
вдруг его осенило.  Он кинулся к  шнуру и  оторвал конец,  торчавший наружу.
Спасен!  Полумертвый от  пережитого страха,  обессилевший,  Фетлок рухнул на
землю и все же успел радостно прошептать:
     - Он сам научил меня!  Я же знал, что найду способ, если буду терпеливо
ждать.
     Минут через пять Флинт Бакнер в  смятении и тревоге подкрался к шахте и
заглянул в нее.  Сразу поняв, что произошло, он спустил лестницу, и Фетлок с
трудом выбрался наверх. Юноша был смертельно бледен. Вид подручного усугубил
смущение Флинта Бакнера,  и он,  изобразив на лице участие и даже раскаяние,
отчего  физиономия его  по  недостатку опыта  в  выражении  подобных  чувств
выглядела весьма необычно, сказал:
     - Это все вышло случайно.  Смотри, никому не рассказывай. От волнения я
сам не знал,  что делаю. А ты что-то плохо выглядишь. Хватит с тебя, сегодня
ты достаточно поработал.  Иди домой,  поешь,  чего захочешь,  и отдохни. Это
была просто оплошность от волнения.
     - Ох,  и  натерпелся же я  страху,  -  ответил юноша.  -  Но я кое-чему
научился и не жалею об этом.
     - Ни  черта  не  стоит  его  ублажить,  -  пробормотал Флинт,  провожая
взглядом своего подручного.  -  Хотел бы я  знать,  проболтается он или нет?
Жалко, что он уцелел.
     Но  Фетлок  воспользовался свободным временем  отнюдь  не  для  отдыха:
нетерпеливо,  лихорадочно,  радостно он принялся за работу.  По склону горы,
прямо до  самой хижины Флинта спускались густые заросли чапарраля.  Основная
работа велась в темном лабиринте этих густых и цепких зарослей.  Остальное -
в сарайчике. Наконец, когда все было закончено, Фетлок произнес:
     - Если он боится,  что я  на него пожалуюсь,  то завтра же его опасения
рассеются.  Он увидит,  что я такой же теленок, как и всегда, и таким я буду
для  него весь завтрашний день.  Еще  один день...  А  послезавтра ночью все
будет кончено,  и ни одна собака не догадается,  кто его убил и как это было
сделано. И ведь надо же - он сам подал мне эту мысль!


V

     Вот и следующий день наступил и кончился.
     Почти  полночь.   Через  пять  минут  начнется  новый  день.   Действие
происходит в  бильярдной.  Грубые люди  -  в  грубой одежде,  в  широкополых
шляпах,  в брюках,  заправленных в сапоги,  некоторые в жилетах,  но все без
курток  -  собрались вокруг  железной  печурки  с  румяными боками,  дарящей
благодатное тепло. Стучат бильярдные шары. И больше в доме ничего не слышно.
А  за  окном уныло стонет ветер.  Собравшиеся явно  скучают и  вместе с  тем
чего-то ждут.  Пожилой старатель, неуклюжий, широкоплечий, с седеющими усами
и  угрюмыми глазами на  угрюмом лице,  поднимается,  вешает  на  руку  моток
запального шнура,  собирает еще  кое-какие  вещи  и  уходит,  ни  с  кем  не
попрощавшись.  Это -  Флинт Бакнер.  Как только затворяется дверь, раздается
гул голосов.
     - Самый точный человек на свете, - замечает Джейк Паркер, кузнец. - Раз
он поднялся, значит ровно полночь, можете не смотреть на часы.
     - И,  сдается мне,  это его единственная добродетель,  -  говорит Питер
Хоус, старатель.
     - Черное пятно на  всем  нашем обществе,  -  говорит Фергюсон,  рабочий
компании "Уэллс-Фарго".  -  Будь я тут хозяин,  у меня бы он раскрыл рот,  а
иначе проваливай подобру-поздорову!  -  И  он  кинул выразительный взгляд на
трактирщика;  но тот счел за лучшее его не заметить,  потому что человек,  о
котором шла речь,  был выгодным гостем и  каждую ночь уходил домой,  изрядно
подзаправившись у стойки.
     - Послушайте, ребята! - обратился к приятелям Хэм Сандвич, старатель. -
А  вы  можете припомнить,  чтобы он  кого-нибудь из вас есть разок пригласил
выпить?
     - Кто?! Флинт Бакнер?! Святая Мария!
     Эти  саркастические  реплики  прозвучали  в   мощном  хоре  возмущенных
голосов. После короткой паузы старатель Пэт Райли заявил:
     - Этот тип - сплошная головоломка, и его подручный ему под стать. Никак
не могу их раскусить.
     - А кто же может?  - сказал Хэм Сандвич. - Если эти двое - головоломки,
то что ты скажешь о третьем? Коли зашла речь о первосортной сногсшибательной
таинственности, так он их обоих заткнет за пояс. Ничего себе загадочка! А?
     - Еще бы!
     Все присоединились к этому мнению. Все, за исключением одного человека,
который был новичком в  поселке.  Звали его Питерсон.  Он заказал выпивку на
всех  и  спросил,  кто  же  этот  таинственный номер  три.  Ответ последовал
немедленно: Арчи Стилмен!
     - Он таинственная личность?
     - Таинственная личность!  Он спрашивает про Арчи Стилмена? - воскликнул
Фергюсон.  - Да по сравнению с ним четвертое измерение - пустячок! (Фергюсон
был человек образованный.)
     Питерсону захотелось узнать  о  местном чуде  как  можно  подробнее.  И
разумеется,  все захотели удовлетворить его желание, а потому все заговорили
разом. Но тогда Билли Стивене, хозяин заведения, призвал общество к порядку:
уж лучше пускай говорят по очереди. Он налил каждому по рюмке и велел начать
Фергюсону.
     - Ну,  во-первых, он еще малец, и это вроде бы все, что мы о нем знаем.
Можешь качать из  него,  пока не  выдохнешься,  и  все без толку:  все равно
ничего не  выкачаешь -  ни  о  его планах,  ни  о  его профессии.  А  что до
каких-нибудь подробностей про его главную тайну,  тут и думать нечего,  - он
просто переводит разговор на другое,  вот и  все.  А  тебе остается гадать и
гадать,  пока не  посинеешь от  натуги -  это пожалуйста!  Ну  а  толку?  Ни
малейшего.
     - Что же это за тайна?
     - Не то зрение,  не то слух,  не то чутье, не то колдовство. На выбор -
что кому по вкусу; со взрослых - двадцать пять, детям и слугам - за полцены.
А теперь послушайте, что он умеет делать. Вы можете уйти отсюда и скрыться.
     Пойдите куда-нибудь и спрячьтесь,  все равно где.  И он тут же,  прямым
ходом, направится за вами и ткнет в вас пальцем.
     - Что вы говорите?!
     - То, что вы слышите. Погода ему нипочем. Природные условия нипочем. Он
их даже не замечает.
     - Да ну! А темнота? А дождь, снег?
     - Все равно. Ему на это плевать.
     - Подумайте! А туман?
     - Туман!.. Его взгляд пробивает туман, как пуля.
     - Ну, ребята, честное слово, - что он мне тут заливает?!
     - Все - истинная правда! - грянул хор голосов. - Шпарь дальше!
     - Так вот,  сэр:  к  примеру,  он может сидеть здесь в  компании,  а вы
украдкой отправитесь отсюда в любую хижину и откроете книгу -  да, сэр, хоть
целую дюжину книг - и запомните номер страницы; и Арчи потом по вашему следу
отправится в то самое место,  где вы находитесь, откроет каждую книгу на той
самой странице, назовет тот самый номер и никогда не ошибется.
     - Что же он - сам дьявол?
     - Да уж это многим приходило в голову. А теперь я расскажу вам про него
удивительную историю. Позавчера вечером он...
     В  этот  миг  снаружи  послышался шум,  дверь  распахнулась,  и  в  зал
ворвалась возбужденная толпа,  возглавляемая единственной белой  женщиной  в
поселке, кричавшей:
     - Мой ребенок,  моя девочка!  Она пропала!  Ради господа бога, помогите
мне разыскать Арчи Стилмена! Мы нигде не можем его найти!
     И тут хозяин заведения сказал:
     - Присядьте,  миссис Хоган!  Сядьте и успокойтесь!  Три часа тому назад
Арчи заказал постель и лег спать.  Видно,  очень устал -  как всегда,  целый
день таскался по  глухим тропам в  горах.  Хэм Сандвич,  сбегай-ка  наверх и
разбуди его. Он в четырнадцатом номере.
     Вскоре юноша спустился вниз в боевой готовности и попросил миссис Хоган
рассказать, как все произошло.
     - Ах ты мой дорогой!  Рассказывать-то мне нечего.  Я  сама была бы рада
хоть  что-нибудь знать.  В  семь  часов я  уложила ее  спать,  а  когда сама
собралась лечь,  вижу - она исчезла. Бросилась я, золотце, в твою хижину, но
тебя там не было,  потом искала тебя,  заглядывала в каждую лачугу внизу,  а
теперь вот поднялась сюда.  Ох,  как я извелась от страха и тоски! Но, слава
богу,  наконец-то я тебя нашла, а уж ты найдешь моего ребенка. Идем же, идем
скорее!
     - Немедленно, сударыня! Я иду с вами. Сперва мы зайдем к вам домой.
     Все  устремились за  ними,  чтобы  принять  участие  в  поисках.  Южная
половина поселка уже была на ногах -  добрая сотня людей маячила у  трактира
сплошной темной массой,  в которую были вкраплены мерцающие огоньки фонарей.
Вся  эта толпа распалась на  шеренги по  три-четыре человека,  чтобы удобнее
было  идти по  узкой дороге,  и  колонна быстрым маршем направилась к  южной
окраине поселка следом за  своими предводителями.  Через несколько минут они
достигли жилья миссис Хоган.
     - Вот койка,  -  сказала миссис Хоган, - тут лежала моя девочка! В семь
часов я уложила ее спать, а где она теперь - одному господу ведомо.
     - Дайте-ка фонарь, - сказал Арчи.
     Поставив фонарь на твердый глинобитный пол, он нагнулся, делая вид, что
внимательно осматривает его.
     - Вот ее  след,  -  сказал он  и  в  нескольких местах коснулся пальцем
земли. - Вот тут, там и вон там... Видите?
     Несколько человек опустилось на  колени,  изо  всех  сил  стараясь хоть
что-нибудь разглядеть.  Кое-кому показалось, что они действительно различают
нечто вроде следа; но остальные качали головой и чистосердечно признавались,
что на твердой,  гладкой поверхности нет таких следов, которые их глаза были
бы в состоянии разглядеть.
     Один из них сказал так:
     - Возможно,  что  ножка ребенка оставила тут какой-то  след,  но  каким
образом, не понимаю.
     Юный Стилмен вышел из хижины,  осветил фонарем землю,  повернул налево,
прошел три шага, все время внимательно вглядываясь.
     - Я вижу,  куда ведет след,  -  сказал он.  - Эй, кто-нибудь, подержите
фонарь!  -  и  быстро зашагал в  южном направлении,  а за ним,  извиваясь по
тропам глубокого ущелья, двинулась вся колонна сопровождающих.
     Так  они  прошли целую милю и  достигли выхода из  каньона.  Перед ними
лежала равнина, заросшая полынью, тусклая, бесконечная, призрачная...
     Арчи Стилмен дал команду остановиться.
     - Теперь главное -  не сбиться с пути! - сказал он. - Нужно опять найти
след.
     Он  взял  фонарь  и  прошел шагов  двадцать,  разглядывая землю.  Потом
промолвил:
     - Теперь пошли. Все в порядке! - и отдал фонарь.
     Четверть мили он петлял среди кустарника, постепенно отклоняясь вправо,
потом свернул в  сторону и  описал еще  один огромный полукруг;  потом снова
свернул, с полмили прошел на запад и наконец остановился.
     - Тут  бедная  крошка  выбилась  из  сил.   Подержите  фонарь.   Можете
посмотреть, вот тут она сидела.
     Но  в  этом месте расстилалась гладкая солончаковая площадка,  твердая,
как сталь,  и  ни у  одного из собравшихся не хватило духу заявить,  что его
глаз способен различить на ней хотя бы единую вмятину. Несчастная мать, упав
на колени, причитая и плача, целовала землю там, где недавно сидело ее дитя.
     - Но где же все-таки ребенок? - спросил кто-то в толпе.
     - Здесь ее нет. Уж это-то мы своими глазами видим.
     Арчи Стилмен описал круг по всей площадке,  держа в руке фонарь,  будто
отыскивая следы.
     - Ну и ну! - вскоре произнес он с досадой. - Вот этого я уж не понимаю.
     Он опять обошел площадку.
     - Что  за  штука!  Она  же  здесь была,  это ясно,  и  никуда отсюда не
уходила. Это тоже ясно. Вот так задача! И я не могу ее решить.
     Несчастная мать впала в отчаяние.
     - О  господи  боже!  О  пресвятая дева!  Ее  утащило какое-то  крылатое
чудовище! Я больше не увижу своего дитятка.
     - Не  унывайте,  -  успокаивал ее Арчи.  -  Мы ее найдем!  Не унывайте,
сударыня!
     - Да благословит тебя бог за эти слова.  Арчи Стилмен!  - ответила мать
и, схватив руку юноши, с жаром ее поцеловала.
     В этот момент Питерсон, новичок, с усмешкой зашептал на ухо Фергюсону:
     - До чего же ловкий фокус - отыскать это место! Вряд ли стоило тащиться
в этакую даль! Любое другое место подошло бы с тем же успехом, а?
     Фергюсона возмутила эта инсинуация, и он запальчиво возразил:
     - Выходит,  ты намекаешь, что ребенка здесь вовсе не было? А я говорю -
был, и если тебе пришла охота попасть в переделку, то...
     - Ну,   вот  и  отлично!  -  протянул  Арчи  Стилмен.  -  Подите  сюда,
взгляните-ка!  Он  же  все время был у  нас перед самым носом,  а  мы его не
заметили!
     Толпа ринулась к  месту,  где якобы отдыхал ребенок,  и  много пар глаз
тщились  с  великой  надеждой  разглядеть  то,   чего  касался  палец  Арчи.
Последовала пауза,  за ней - всеобщий вздох разочарования. Затем Пэт Райли и
Хэм Сэндвич в один голос воскликнули:
     - Что это значит, Арчи? Тут же ничего нет!
     - Ничего?  А  это,  по-вашему,  ничего?  -  И Арчи быстро обвел пальцем
какой-то контур.  -  Вот,  вот... Теперь узнаете? Это же след индейца Билли.
Ребенок у него.
     - Благодарение господу! - вскричала мать.
     - Забирайте фонарь, - распорядился Арчи, - я знаю, куда идти. За мной!
     Он пустился бегом,  то ныряя в заросли полыни,  то вновь появляясь,  и,
пробежав так ярдов триста,  скрылся за песчаным холмом;  остальные поспешили
следом и  нагнали его.  Он стоял и  ждал их.  В  десяти шагах маячила чья-то
лачужка -  серая бесформенная груда из тряпья и старых попон,  через прорехи
которой мерцал слабый свет.
     - Идите вперед,  миссис Хоган,  -  сказал юноша,  -  вы по праву должны
войти первой.
     Все  кинулись наперегонки с  миссис Хоган к  пристанищу индейца Билли и
увидели одновременно с нею все,  что происходило внутри.  Индеец Билли сидел
на  земле.  Подле него  спал  ребенок.  Мать  сжала свое  дитя в  судорожном
объятии, заключив в него и Арчи Стилмена, и, заливаясь благодарными слезами,
сдавленным,  прерывающимся голосом  низвергла  золотой  поток  славословий и
ласкательных эпитетов из той неисчерпаемой сокровищницы,  какую являет собой
только ирландское сердце.
     - Я -  она -  находить близко,  -  рассказывал индеец Билли,  - она там
спать,  очень много устала, лицо мокрое. Думать, плакала. Я приносить домой,
кормить, она очень много голодная, потом снова спать.
     Счастливая  мать  в   безмерной  благодарности,   презрев  все   ранги,
облобызала и индейца Билли, назвав его "ангелом господним в ином обличий".
     И  если только индеец Билли состоял в такой должности,  то он и в самом
деле был "в ином обличий", о чем красноречиво свидетельствовало его одеяние.
     В  половине второго ночи все  участники процессии ворвались в  поселок,
распевая "Когда Джонни идет домой",  размахивая фонарями и поглощая напитки,
которыми их  подкрепляли на  протяжении всего  пути.  Затем все  собрались в
трактире, превратив начало утра в конец веселой ночи.