1. СЕМЕЙНАЯ ОБСТАНОВКА
Первое важное событие в моей жизни произошло 22 мая 1831 года. Я в
этот день родился.
Шесть недель спустя произошло другое событие, которое, без сомнения,
имело влияние на мою судьбу: меня окрестили и назвали Роландом Стоуном.
Род мой, насколько это видно из древней истории и из Ветхого Завета,
очень древний. В числе моих предков числится, между прочим, Ной,
построивший знаменитый корабль-ковчег, которого он был сам и капитаном. Но
отец мой не принадлежал к знати и добывал кусок хлеба честной и тяжелой
работой. Он был седельным и шорным мастером, и мастерская его помещалась
на одной из темных улицах города Дублина. Имя моего отца было Вильям
Стоун. Когда я вспоминаю о своем отце, я чувствую в душе большую гордость,
потому что он был честным, трезвым и трудолюбивым человеком и очень нежно
обращался с моей матерью и нами, детьми. Я был бы неблагодарным сыном,
если бы не вспоминал с гордостью о таком отце!
В характере моей матери не было ничего замечательного. Я был
маленьким буяном и, без сомнения, причинял ей много огорчений. Я склонен
теперь думать, что она была ко мне довольно ласкова и относилась вообще
лучше, чем я того заслуживал. За мою постоянную склонность убегать из дома
и из школы и пропадать по целым дням неизвестно, где меня прозвали Роллинг
Стоуном, что значит катящийся камень.
Мой отец умер, когда мне было около 13 лет; после его смерти в нашем
доме завелись нужда и горе. Нас осталось четверо: моя мать, я, брат
Вильям, на полтора года моложе меня, и сестра Марта, на три с половиной
года моложе меня.
После смерти отца заведывание мастерской и работу в ней принял на
себя седельный мастер Мэтью Лири, который больше года работал с моим отцом
перед его смертью.
Меня взяли из школы и поместили в мастерскую, где Лири постепенно
приучал меня к шорному делу. Я должен признаться, что этот человек
обнаружил замечательное терпение в попытке научить меня мастерству.
Он также помогал моей матери своими советами и казалось, что он
руководствуется искренними заботами о наших интересах. Дела мастерской он
вел превосходно и весь доход аккуратно вручал моей матери. Большинство
наших соседей отзывались о нем с величайшей похвалою; часто я слышал от
своей матери, что она не знает что было бы с нами, если бы не этот
человек.
В то же время Лири обращался со мной очень ласково. Я не имел никакой
причины не любить его. Между тем я его просто ненавидел!
Я сознавал всю несправедливость моей необъяснимой антипатии, но
ничего не мог поделать с собою. Я не только с большим трудом переносил его
присутствие, но мне даже казалось, что я никогда не видел более гнусного
лица.
Я даже в присутствии его не мог скрыть своей антипатии к нему, но он
как будто не замечал этого и относился ко мне по-прежнему ласково. Все его
попытки снискать мое расположение были тщетны и только увеличивали мою
ненависть к нему.
Время шло. С каждым днем увеличивалось влияние Лири на наши дела и на
мою мать, и в той же мере увеличивалась к нему моя ненависть.
Моя мать старалась победить эту ненависть, напоминая мне об его
доброте к нашему семейству, об его заботах выучить меня ремеслу, об
несомненной доброй нравственности и хороших привычках.
Я ничего не мог возразить на эти аргументы, но моя антипатия не
зависела от рассуждений: она была инстинктивна.
Вскоре для меня стало ясно, что Лири хочет в ближайшем сделаться
членом нашего семейства. Мать была глубоко уверена, что он необходим для
нашего существования.
2. БУРНЫЙ ДЖЕК
На корабле "Надежда" я оказался в очень печальном положении. Я был
там самым последним человеком. Весь экипаж пользовался мною для своих
личных услуг. Только один человек, боцман, прозванный своими товарищами
Сторми-Джеком, что значит Бурный Джек, за вспыльчивый характер, относился
ко мне ласково и защищал меня от своих товарищей. Благодаря заступничеству
"Бурного", мое положение на корабле значительно улучшилось.
После одной ссоры с корабельным плотником, виновником которой был
последний, Бурного избили, связали и заперли в трюме. Такое несправедливое
наказание страшно возмутило Бурного, и он решил по прибытии в Новый Орлеан
дезертировать.
За несколько дней до прихода в Новый Орлеан Бурного освободили, но
мысль о бегстве не покидала его.
Мне удалось, хотя и с большим трудом, убедить Бурного не покидать
меня на корабле, а взять с собою.
Через два дня после нашего прибытия в Новый Орлеан, он попросил
разрешения сойти на берег, а также, чтобы и мне позволено было
сопровождать его. Капитан разрешил, полагая, что Бурного удержит от побега
недополученное жалованье. Мысль о том, чтобы мальчик, подобный мне,
решился покинуть корабль, не могла прийти капитану в голову.
Мы оставили корабль, чтобы больше на него не возвращаться.
Мы сосчитали наши деньги. У Бурного было 12 шиллингов, у меня же
только полкроны. Бурный чувствовал большое искушение зайти в кабачок, но,
в конце концов, вышел победителем из этой тяжелой для него борьбы.
Сознание ответственности не только за себя, но и за меня удержало его от
этого искушения.
Мы решили первое время избегать мест, посещаемых обыкновенно
моряками, чтобы не быть пойманными и водворенными снова на "Надежду".
Через несколько дней Бурный нашел себе занятие. Мне же он предложил
пока продажею газет. Я, конечно, с радостью принял это предложение.
На следующий день, рано утром, Бурный отправился на работу, а я в
редакцию за газетами. Мой первый дебют был необыкновенно удачен. Я
распродал к вечеру все газеты и получил 100 центов чистой прибыли. В этот
день я был самым счастливым человеком на свете. Я спешил домой, чтобы
поскорее увидеть Бурного и сообщить ему о своих успехах.
Когда я пришел домой, Бурного еще не было. Проходит час за часом и,
наконец, наступает ночь, но Бурного все нет. На другой день он тоже не
пришел. Я пробродил весь день по городу, надеясь где-нибудь его встретить,
но поиски мои были напрасны.
Прошло три дня, а Бурный не показывался. Моя квартирная хозяйка
забрала все мои деньги и через несколько дней вежливо простилась со мною,
пожелала мне всяких благ и довольно ясно намекнула мне, чтобы я не
трудился возвращаться к ней.
Итак, я был брошен! Один, без знакомых, без денег, без крова, в
чужом, незнакомом городе! Я бродил по улицам со своими мрачными мыслями,
пока не почувствовал страшной усталости. Я сел на ступеньках крыльца
одного ресторана, чтобы немного отдохнуть. Над дверью бакалейной лавки,
находившейся на противоположной стороне улицы, я прочел имя и фамилию:
"Джон Салливэн". При виде этой знакомой фамилии во мне пробудилась
надежда.
Около четырех лет тому назад один бакалейный торговец, с которым мои
родители имели дела, эмигрировал в Америку. Звали его Джон Салливэн. Разве
не могло быть, что эта лавка принадлежит именно тому человеку?
Я встал и перешел через улицу. Войдя в лавку, я спросил молодого
человека, находившегося за прилавком, дома ли мистер Салливэн.
- Он наверху, - сказал юноша. - Вы желаете повидаться с ним?
Я ответил утвердительно, и мистера Салливэна позвали вниз.
Джон Салливэн, которого я знал в Дублине, был массивного роста с
рыжеватыми волосами, но тот, который вошел в лавку, был человеком около
шести футов, с темными волосами и длинной черной бородой.
Салливэн, который эмигрировал из Дублина в Америку, и Салливэн,
который стоял передо мной, были два совершенно различных человека.
- Ну, мой милый, чего вы хотите от меня? - спросил собственник лавки,
бросив на меня любопытствующий взгляд.
- Ничего, - пробормотал я в ответ, сильно сконфузившись.
- Тогда зачем же вы меня звали? - спросил он.
После мучительного колебания я объяснил ему, что, прочитав его имя на
вывеске, я надеялся найти человека, которого зовут так же, как и его, с
которым я был знаком в Ирландии и который эмигрировал в Америку.
- Ага! - сказал он, иронически улыбаясь. - Мой прапрадедушка приехал
в Америку около 250 лет тому назад. Его звали Джоном Салливэном. Может
быть, вы его подразумевали?
Я ничего не ответил на этот вопрос и повернулся, чтобы оставить
лавку.
- Постойте, мой милый! - крикнул лавочник. - Я не хочу, чтобы меня
беспокоили и заставляли спускаться вниз из-за пустяков. Предположим, что я
тот самый Джон Салливэн, которого вы знали; чего же вы бы от него хотели?
- Я бы посоветовался с ним, что мне делать, - ответил я. - Я здесь
чужой, не имею ни квартиры, ни друзей, ни денег!
В ответ на это лавочник стал меня подробно расспрашивать обо всем,
подвергая меня самому строгому допросу и видимо желая удостовериться,
правду ли я говорю или нет.
Выслушав все, он посоветовал мне вернуться на "Надежду", с которой я
бежал.
Я сказал, что такой совет не могу исполнить, и что, кроме того, уже
около трех дней ничего не ел.
Мой ответ сразу изменил его отношение ко мне.
- Вильям! - сказал он, - не можете ли вы найти какое-нибудь дело для
этого мальчика на несколько дней?
Вильям ответил, что может.
Мистер Салливэн ушел наверх, а я, решив, что дело относительно меня
покончено, повесил на гвоздь свою шляпу.
Семейство лавочника помещалось в комнатах, расположенных над лавкой,
и состояло из его жены и двух детей, из которых старшей девочке было около
четырех лет.
Я обедал за одним столом вместе с семейством лавочника и скоро близко
сошелся с ними и полюбил их. Ко мне тоже относились все хорошо,
по-родственному, как к члену семейства. Маленькая девочка была существом
эксцентричным, даже для ребенка; говорила она редко и мало. Когда же ей
приходилось говорить, то она к каждой своей фразе прибавляла слова:
"Господи, помоги нам!" Этому выражению она выучилась от слуги-ирландца, и
никакие наказания не могли отучить маленькую Сару от этой привычки.
- Сара, если ты скажешь еще раз эту фразу, то я посажу тебя в темный
погреб, - угрожала ей мать.
- Господи, помоги нам, - отвечала Сара на эту угрозу.
- Опять! - вскрикивала мать, и давала девочке два или три шлепка по
спине.
- О мама, мама! Господи, помоги нам! - вскрикивала, плача, маленькая
Сара, снова бессознательно совершая свое "преступление".
Прошло уже около пяти недель, как я жил у мистера Салливэна. Однажды,
протирая в лавке оконные стекла, я нечаянно разбил большое и дорогое
витринное стекло. Тотчас же почувствовал такой испуг, какого не испытывал
никогда в жизни. Мистер Салливэн относился ко мне всегда с такой добротой,
и вот как я отплатил ему за все его благодеяния. Мое душевное состояние
было такое угнетенное, что я ничего не мог сообразить. Единственная мысль
овладела мною - это немедленно бежать, чтобы не встретиться с мистером
Салливэном, который в это время был наверху. Я схватил свою шляпу и ушел,
чтобы не возвращаться. "Господи, помоги нам", - услышал я уходя, обычную
фразу маленькой Сары, присутствовавшей при этом.
3. ОПЯТЬ НА МОРЕ
Я не разлюбил морской жизни, а только был не удовлетворен тем
положением, которое я занимал на "Надежде", благодаря мистеру Лири.
Убежав от мистера Салливэна, я твердо решил поступить опять на
какой-нибудь корабль и поэтому направился к порту.
Я заметил один корабль, приготовлявшийся в скором времени к отплытию,
и взошел на него. Корабль назывался "Леонора". Осмотревшись, я заметил
человека, которого принял за капитана, и обратился к нему с просьбой дать
мне какую-нибудь работу. Но этот человек не обратил никакого внимания на
мою просьбу и не дал никакого ответа. Я твердо решил не уходить с корабля
без ответа. Когда пробило девять часов, я незаметно забрался под шлюпку и
проспал там до утра.
Рано утром я опять вышел на палубу. Капитан, наконец, обратил на меня
внимание и спросил, кто я и что мне нужно.
Я сказал, что меня зовут Роллинг Стоун.
- "Катящийся камень!" - воскликнул капитан. - Для чего же и откуда вы
сюда изволили прикатиться, сэр?
Капитан показался мне человеком, заслуживающим доверия, и я подробно
и вполне искренно пересказал ему все мои приключения. В результате меня
приняли на корабль.
Корабль шел в Ливерпуль с грузом хлопка и принадлежал капитану,
фамилия которого была Хайленд.
Нигде со мной лучше не обходились, как на этом корабле.
У меня не было определенного дела или занятия, но капитан Хайленд
постепенно посвящал меня во все тайны морского дела. Я был почти постоянно
при нем, и он всегда заботливо охранял меня от дурного влияния.
Приучить меня к работе капитан Хайленд поручил старому парусному
мастеру. Этот мастер относился ко мне хорошо, как все остальные, за
исключением только одного человека, - старшего капитанского помощника,
мистера Эдуарда Адкинса. С первого же дня моего вступления на корабль
Адкинс возненавидел меня, и эту ненависть я сразу инстинктивно угадал,
хотя она и не проявлялась открыто.
По приходе "Леоноры" в Ливерпуль капитан Хайленд на все время стоянки
корабля пригласил меня к себе в дом. Семейство капитана Хайленда состояло
из жены и дочери, которой в это время было около девяти лет от роду.
Я думал, что ничего в целом свете не было прекрасней этой девочки.
Может быть, я и ошибался, но таково было мое мнение.
Наша стоянка в Ливерпуле продолжалась шесть недель, и в продолжение
всего этого времени я находился в доме капитана и был постоянным товарищем
его маленькой дочери Леоноры, в честь которой назывался так и корабль
капитана Хайленда.
Во время стоянки мой добрый покровитель спрашивал, не желаю ли я
съездить на несколько дней в Дублин, чтобы повидаться с матерью. Я сказал,
что в Дублине, вероятно, в настоящее время находится "Надежда" и я могу
легко попасть в руки капитана Браннона.
За время моего пребывания в доме у Хайлендов Леонора привыкла
называть меня своим братом, и когда я расставался с нею на корабле, она
была очень опечалена нашей разлукой, и это доставило мне большое утешение.
Я не буду очень долго останавливаться на своих отроческих годах,
чтобы не утомить читателя.
В продолжение трех лет я плавал на корабле "Леонора", под командой
капитана Хайленда, между Ливерпулем и Новым Орлеаном.
Всякий раз, когда мы приходили в Ливерпуль и пока стояли там, дом
капитана Хайленда был моим домом. С каждым посещением моя дружба с миссис
Хайленд и с прелестной дочерью Леонорою, моей названной сестрой,
становилась все теснее и теснее. На меня стали смотреть, как на одного из
членов семьи.
Во время пребывания в Ливерпуле было много случаев съездить в Дублин
и повидаться с моей матерью. Но меня удерживала боязнь попасть в руки
мистера Лири и, кроме того, я ничего теперь не мог бы сделать ни для
матери, ни для брата, ни для сестры. Я с надеждой думал о том времени,
когда достигну такого положения, что смогу вырвать из ужасных рук мистера
Лири дорогую мою мать, брата и сестру.
Прошло уже почти три года со дня моего поступления на "Леонору". Мы
прибыли в Новый Орлеан. После прибытия капитан сейчас же сошел на берег и
остановился в одном из отелей. В продолжение нескольких дней я его не
видел.
Однажды на корабль прибыл посыльный и сказал, что капитан Хайленд
болен и немедленно зовет меня к себе.
Время было летнее, и в Новом Орлеане свирепствовала желтая лихорадка,
унесшая в короткое время в могилу много народа. Я быстро собрался и
отправился в гостиницу, в которой остановился капитан Хайленд. Я нашел его
больным желтой лихорадкой. Когда я вошел, он на минуту пришел в сознание,
посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом, пожал мне руку и через
несколько мгновений умер.
Горе, которое я испытал при потере этого дорогого мне человека, было
не меньше, чем когда я потерял отца.
Тотчас же после смерти капитана Хайленда мистер Адкинс принял команду
над "Леонорой". Я уже говорил о той ненависти, которую он питал ко мне.
При жизни капитана Хайленда он не смел ее обнаруживать. После же смерти
капитана мистер Адкинс сразу проявил свое отношение ко мне. Мой ящик с
вещами был выброшен на берег, и мне немедленно было приказано убираться с
"Леоноры".
Опять передо мной грозно встал вопрос, что же мне делать.
Возвращаться на родину не имело смысла, потому что я не имел ни
денег, ни положения. Мне больше всего хотелось увидеть Леонору, которую я
очень любил. Но с чем я приеду к ним? Только с печальным известием об их
незаменимой потере. В конце концов я решил остаться в Америке и добиться
какого-нибудь положения, а затем уже явиться на родину.
4. ЭПИЗОД ИЗ СОЛДАТСКОЙ ЖИЗНИ
В Новом Орлеане в это время было большое оживление. Соединенные Штаты
объявили войну Мексике и производили набор волонтеров. Вместе с другими
праздношатающимися записался в волонтеры и я, и был назначен в
кавалерийский полк, который в скором времени по сформировании и выступил в
поход.
В сущности, это был с моей стороны довольно глупый поступок. Помню
как нам, вновь поступающим, выдавали лошадей. Собрали нас и привели к
месту, где стояли предназначенные нам кони, которых было тут столько же,
сколько и нас, волонтеров. Нам было сказано:
- Пусть каждый сам выбирает себе по вкусу и по силам.
Я в лошадях смыслил очень мало, по правде сказать. Мне приглянулся
вороной конь, без отметин, с красивой гривой и густым хвостом трубой. Я
вскочил на него, но он проявил большой норов, и я долго не мог его
укротить. Только с помощью товарищей мне удалось это сделать. Таким же
точно образом выбирали себе коней и мои товарищи. Кому какого коня удалось
себе захватить и объездить, тот с тем конем и оставался.
В полку я близко сошелся с одним молодым человеком из штата Огайо по
имени Дэйтон. Мы с ним вместе провели всю компанию.
Я не особенно много чего видел на этой войне и в настоящем бою был
только два раза: в сражениях при Буэна-Виста и при Церро-Гордо.
Во время одной схватки под Дейтоном была убита лошадь. Он упал вместе
с нею. Я не мог остановиться и узнать, что сталось с моим другом, так как
находился в строю и своей остановкой мог расстроить ряды. По окончании
преследования мексиканцев я вернулся к тому месту, где в последний раз
видел Дэйтона. После продолжительных розысков я, наконец, нашел его.
Убитая лошадь при падении сломала ему ногу и всей своей тяжестью лежала на
больной ноге. В таком положении Дэйтон находился почти три часа. Освободив
его с невероятными трудностями из-под трупа убитой лошади и устроив более
или менее удобно, я отправился в лагерь за помощью. Вернувшись обратно с
несколькими товарищами, мы перенесли Дэйтона в лагерь, а через несколько
дней он был отправлен в госпиталь. Это было наше последнее свидание во
время мексиканского похода.
После этой стычки мне не пришлось больше участвовать ни в одном
боевой действии, да и вообще война уже кончалась, и наш полк охранял
сообщение между Вера-Крусом и столицей Мексики.
В скором времени мы получили приказ возвратиться в Новый Орлеан, где
нам уплатили вознаграждение за нашу службу, и кроме того, каждому
участнику войны отвели 150 акров земли.
В Новом Орлеане было много спекулянтов, которые скупали нарезанные
волонтерам земельные участки. Одному из таких спекулянтов я продал свой
участок за 200 долларов. Кроме того, от полученного жалованья у меня
осталось около 50 долларов. Меня потянуло на родину, и я решил ехать в
Дублин повидаться с матерью.
5. ХОЛОДНЫЙ ПРИЕМ
По приезде в Дублин я немедленно направился к нашему дому.
Но меня ждало страшное разочарование: никого из своих я не нашел. Моя
мать уехала уже более пяти лет тому назад. От соседей я узнал следующее:
после моего отъезда мистер Лири все больше и больше предавался пьянству.
Работу он совершенно забросил. Сначала он пропивал доход, получаемый с
мастерской, а потом стал постепенно пропивать и все обзаведение. Когда
нечего уже было больше пропивать, он исчез, оставив в страшной нужде мою
мать с детьми.
Вместо того, чтобы радоваться, что, наконец, она избавилась от
негодяя, мать моя стала толковать о нем и решила продать остатки имущества
и отправиться на розыски своего бежавшего мужа.
Выручив около 90 фунтов стерлингов от продажи дома и мастерской, она
вместе с детьми отправилась в Ливерпуль, рассчитывая найти там мистера
Лири, так как Ливерпуль был его родиной, и по слухам он бежал туда. Вот
все, что я узнал от соседей.
Я немедленно собрался и отправился в Ливерпуль. Кроме розысков
матери, я сильно хотел повидаться с миссис Хайленд и ее красавицей-дочерью
Леонорой, которые тоже жили в Ливерпуле, и которых я не видел около трех
лет.
Первое, что я сделал по приезде в Ливерпуль, - собрал адреса
седельных и шорных мастеров, которым я написал письма с просьбой сообщить
мне все то, что им известно о мистере Лири.
Затем я отправился к миссис Хайленд. Тут меня ждал страшный удар. Я
рассчитывал на родственную, сердечную встречу, но принят был более, чем
холодно, и миссис Хайленд всем своим поведением давала мне понять, что
крайне удивлена моим посещением. Леонора, которой было 16 лет и которая из
девочки, какою я ее оставил, превратилась во взрослую девушку удивительной
красоты, тоже приняла меня очень сухо и холодно.
Я до того был ошеломлен таким приемом, что совершенно растерялся и по
уходе от миссис Хайленд долго не мог придти в себя.
Мало-помалу я привел в порядок свои мысли и стал более хладнокровно
обсуждать свое положение. Первая мысль, которая пришла мне в голову, была,
что я кем-нибудь оклеветан перед миссис Хайленд и своей названной сестрой.
Это мог сделать только мистер Адкинс, который был единственным человеком
из всего экипажа "Леоноры", относившимся ко мне с ненавистью. Я
окончательно остановился на этой мысли и решил на следующий день снова
отправиться к миссис Хайленд и объясниться с ней и Леонорой.
Когда на следующее утро я приближался к дому миссис Хайленд, то
увидел, что она стоит у окна. Я позвонил. Открывшая мне дверь служанка на
мой вопрос ответила, что ни миссис Хайленд, ни Леоноры нет дома. Я
оттолкнул от двери изумленную служанку и прошел в гостиную.
Служанка последовала за мной; я обернулся к ней и приказал:
- Скажите миссис Хайленд, что мистер Роланд Стоун здесь и не уйдет,
пока не поговорит с нею.
Служанка ушла, и вскоре после этого в гостиную вошла миссис Хайленд.
Она ничего не сказал, а ждала, что я ей скажу.
- Миссис Хайленд, - начал я, - я слишком близко знаком с вами и
слишком глубоко уважаю вас, поэтому мне не верится, чтобы вы без
достаточных причин могли так со мной обойтись. Сознание, что я ничего
дурного не сделал ни вам, ни вашей семье, заставило меня вернуться и
просить вас объяснить мне причины такой перемены по отношению ко мне. Ведь
вы прежде принимали меня здесь, как родного сына! Что я сделал такого,
чтобы потерять вашу дружбу?
- Если вам ничего не говорит по этому поводу ваша собственная
совесть, - ответила она, - то нет никакой надобности и мне давать вам
объяснения; вы все равно ничего не поймете. Но одно, я надеюсь, вы
поймете, что ваши посещения больше нежелательны.
- Я это и понял вчера, - сказал я, - сегодня же я пришел для
объяснений. Ваши собственные слова показывают, что прежде вы смотрели на
меня совсем другими глазами, и я желаю знать, какие причины заставили вас
так изменить свое мнение обо мне.
- Причина заключается в том, что вы нисколько не ценили и не дорожили
нашей дружбой. Другого объяснения я не могу вам дать, кроме того, что вы
оказались виновным в неблагодарности и в нечестном отношении к тем,
которые были вашими лучшими друзьями. Ваших же оправданий я выслушивать не
желаю.
- Один только вопрос! - вскричал я, стараясь, насколько мог,
сдерживать свои чувства. - Во имя справедливости я спрашиваю вас, в чем же
меня обвиняют? Я не уйду, пока не узнаю этого.
Миссис Хайленд, возмущенная, по-видимому, моим тоном, повернулась ко
мне спиною и вышла из комнаты.
Я взял газету и стал читать, или пытался читать.
Около двух часов я продолжал это занятие. Потом я встал и позвонил.
- Скажите мисс Леоноре, - сказал я вошедшей служанке, - что я желаю
ее видеть, и что вся ливерпульская полиция не заставит меня удалиться из
этого дома, пока я не увижу ее.
Служанка скрылась за дверью, и вскоре после этого в комнату вошла
Леонора с легкой улыбкой на своем прекрасном лице.
- Леонора, - сказал я, когда она вошла, - в вас я надеюсь еще найти
друга, несмотря на ваш холодный прием. Я прошу вас объяснить мне все это.
- Единственное, что могу вам сказать, - сказала она, - что мама и я,
вероятно, обмануты. Вас обвиняет один человек в неблагодарности и других
преступлениях, может быть, еще более ужасных.
- Адкинс! - вскричал я. - Это Адкинс, старший подшкипер "Леоноры"!
Больше некому!
- Да, это он вас и обвиняет и, к несчастью, ваше поведение делало
довольно правдоподобной ту историю, которую он рассказал нам. О, Роланд!
Тяжело было верить, что вы виноваты в неблагодарности и в других
преступлениях, но ваше продолжительное, необъяснимое для нас отсутствие
служило доказательством справедливости обвинений. Вы даже ни разу не
написали нам. Из этого вышло то, что вам теперь почти невозможно
восстановить доброе мнение о себе в глазах моей матери.
- И в ваших Леонора?
Она опустила свою голову, не давая ответа.
- Скажите, в чем же меня обвиняют? - спросил я.
- Я хочу, - ответила она, - Роланд, прежде чем услышу от вас первое
слово оправдания, сказать вам, что я никогда не верила, чтобы вы были так
виновны. Я слишком хорошо вас знала, чтобы поверить, что вы могли
совершить такие поступки при таких обстоятельства, как вас обвиняют. Это
не в вашем характере.
- Благодарю вас, Леонора! - сказал я. Вы теперь такая же, какою были
и раньше: то есть, самая прекрасная и самая благородная девушка во всем
свете.
- Не говорите этого, Роланд! Ничто кроме ваших собственных слов не
могло бы изменить мое положение о вас, которое составлялось в продолжение
многих лет, когда мы оба были еще детьми. Я скажу вам, почему моя мать так
относится теперь к вам. Когда мой отец умер в Новом Орлеане, мистер Адкинс
привел обратно корабль, и вы не возвратились на нем. Мы были этим очень
удивлены и спросили мистера Адкинса о причине, почему он не привез вас
домой. Он сначала не мог дать удовлетворительного объяснения, но когда мы
стали настаивать, он объяснил. Он сказал нам, что вы не только пренебрегли
своими обязанностями и доставили много горя моему отцу, когда он находился
на смертном одре, но, узнав, что нет никакой надежды на его выздоровление,
вы стали обращаться с ним, как с человеком, не имеющим уже для вас никакой
цены. Он рассказал, что вы еще прежде смерти моего отца убежали с корабля,
и никакие его просьбы не могли убедить вас остаться с ним. Это не могло
быть правдой, я знала, что вы не могли сделать. Но моя мать думает, что в
обвинениях, возводимых на вас мистером Адкинсом, есть частица правды, и
она вам никогда этого не простит. Ваш обвинитель утверждает также, что,
когда вы оставили корабль, то захватили часть чужих вещей, но это он
сказал несколько месяцев спустя, когда и самая мысль о вашем возвращении
сюда стала казаться невозможной.
- Где же теперь мистер Адкинс? - спросил я.
- Он в настоящее время в плавании, на пути из Нового Орлеана, на
"Леоноре". Он овладел доверием моей матери и служит у нас капитаном
"Леоноры". Недавно он сделался мне окончательно противен, когда объяснился
мне в любви. Это было уже слишком! Моя мать, я боюсь, слишком уж доверяет
всему, что он говорит. Она очень благодарна ему за его внимание к моему
отцу перед его смертью и за те заботы, которые он проявляет о нашем
благополучии. В последнее время его обращение сильно изменилось. Он держит
себя так, как будто он уже член нашей семьи и собственник корабля. Я
думаю, что он в самом непродолжительном времени, через несколько дней,
прибудет в Ливерпуль.
- Я хотел бы, чтобы он был в Ливерпуле теперь, - сказал я. - Когда он
приедет, я заставлю его признаться, что он лжец, Леонора! Никто никогда не
относился ко мне с большою добротою, чем ваш отец и ваша мать. И не в моем
характере платить им за это неблагодарностью и подлостью! Корабль вашего
отца был моим домом; я не оставил этого дома без достаточных причин. Меня
прогнал с корабля сам этот негодяй, который же меня и обвинил. Я останусь
в Ливерпуле до его возвращения и когда я обличу его и докажу, насколько я
ценил вашу дружбу, я снова уйду с чистым сердцем и полным сознанием своей
правоты!
Расставаясь, я просил Леонору передать матери, что не потревожу ее
больше своим посещением до приезда мистера Адкинса и тогда только явлюсь,
чтобы доказать, что я не был виновным в тех преступлениях, которые
возводит на меня этот человек.
На этом моя беседа с Леонорой закончилась.
6. ВСТРЕЧА С ТРУСОМ
Вскоре я получил ответ от двух шорных мастеров, которые знали мистера
Лири. Мне сообщили, что Лири действительно жил в Ливерпуле, но года три
или четыре тому назад уехал Австралию. Я отправился по адресам и лично
расспросил обо всем шорников, чтобы найти какие-нибудь следы моей матери.
Мистер Лири уехал в Австралию один, но в скором времени в Ливерпуль
приехала какая-то женщина, по-видимому, его жена, и все о нем разузнала.
Без сомнения, это была моя мать. Но где она теперь и как жила в
продолжении этих пяти лет? Все это было покрыто мрамором, рассеять который
мне не удалось, несмотря на все мои старания. Я остановился на самом
вероятном предположении, что она вслед за мастером Лири отправились в
Австралию, и, следовательно, для розысков мне придется, в конце концов,
ехать в Австралию самому.
Пока же я решил остаться в Ливерпуле и дождаться приезда мистера
Адкинса. Надо было разоблачить этого негодяя. Я слишком дорожил дружбою
миссис Хайленд и, должен сознаться, сильно и страстно полюбил Леонору,
свою названую сестру.
Прошло уже около трех недель после моего посещения миссис Хайленд и
ее дочери. Просматривая "Корабельный указатель", я прочитал о прибытии из
Нового Орлеана "Леоноры", под командой капитана Адкинса.
Я отправился тотчас же на док и нашел "Леонору", но мистера Адкинса
на корабле уже не было. По прибытии он сошел на берег и отправился в
гостиницу, в которой обыкновенно останавливался, когда бывал в Ливерпуле.
В гостинице я его уже не застал. Мне сообщили, что, позавтракав, он
утром ушел из дому.
Из гостиницы я в сильном волнении поспешил к дому миссис Хайленд. Как
я и предполагал, мистер Адкинс был у миссис Хайленд. Когда я подошел к
двери, Адкинс как раз выходил оттуда.
- Здравствуйте, мистер Адкинс! - сказал я, сдерживая, насколько
возможно, душивший меня гнев. - Мы опять встречаемся, и уверяю вас, с моей
стороны, с глубоким удовольствием.
Он хотел пройти не отвечая, но я загородил ему дорогу.
- Кто вы такой и что вам от меня нужно? - спросил он задорным тоном и
с тем вызывающим видом, какой он любил принимать и прежде.
- Я Роланд Стоун, - ответил я, - и желаю вас видеть по чрезвычайно
важному делу.
- Ну вот, вы видите меня! Что это за важное дело?
- Я могу сообщить это вам только в присутствии миссис Хайленд и ее
дочери.
- Миссис Хайленд не желает вас видеть, - сказал Адкинс, - а еще менее
ее дочь, я думаю. За себя скажу, что я не желаю иметь с вами никаких дел.
- Я могу поверить только последней части вашего сообщения, - ответил
я, - но бывает такая необходимость, когда делаешь и то, что не особенно
нравится. Если в вас есть хоть искра мужества, то вернемся в дом и вы
повторите миссис Хайленд в моем присутствии то, что вы сказали за моей
спиной.
- Я опять повторяю, что я не желаю говорить с вами. Дайте мне дорогу!
Сказав это, Адкинс сделал жест, как бы намереваясь отстранить меня с
дороги.
- Я дам тебе дорогу, негодяй, когда ты исполнишь мое приказание, - и,
схватив его за шиворот, я повернул его к дому.
Он сопротивлялся этой попытке и ударил меня. Я возвратил ему удар с
таким процентом, что сам остался на ногах, а покачнувшись упал на порог.
Теперь я потерял всякое самообладание. Я позвонил и схватил Адкинса
за волосы с целью втащить его в дом, но в это время подоспели трое
полицейских.
После продолжительной борьбы с полицейскими, которым помогал Адкинс и
какой-то случайный прохожий, я, наконец, был побежден, и мне на руки
надели железные наручники.
Когда меня повели, я заметил, что миссис Хайленд и Леонора были у
окна и, без сомнения были свидетельницами всего происшествия. Меня привели
в участок и заперли в камеру.
На следующее утро меня привели к судье. Адкинс обвинял, а три
полицейских и прохожий, принявший участие в борьбе со мной, были
свидетелями. Я был приговорен к двум неделям тюрьмы.
На восьмой день моего заключения я был очень удивлен, когда мне
объявили, что меня желают видеть два посетителя.
Оказалось, что это были мои старые приятели. Один был Вильгон, второй
подшкипер капитана Хайленда, а другой - плотник Мейсен, тоже с "Леоноры".
Когда я был на "Леоноре", оба эти человека относились ко мне очень
хорошо, и я очень обрадовался их приходу, но я еще больше обрадовался,
когда узнал причину их посещения. Мейсен сказал мне, что он до сих пор
плотник на "Леоноре". Недавно мисс Хайленд приходила к нему на борт, чтобы
узнать всю правду об отношениях между Адкинсом и мною и о причинах,
заставивших меня покинуть "Леонору" после смерти капитана Хайленда.
- Я был очень рад, когда узнал что вы вернулись, Роланд, - сказал
Мейсен, - но в то же время был огорчен, узнав о ваших теперешних
злоключениях. Я решил вывести вас из того затруднительного положения, в
котором вы находитесь, хотя я могу за это потерять свое место. Я рассказал
ей всю правду, сказал, что Адкинс человек дурной, и что я докажу это. Я
обещал ей также посетить вас. Вильтон теперь служит шкипером на другом
судне, и я взял его с собой, зная, что он тоже может помочь вам.
- Ничто не доставит мне большего удовольствия, как увидеть Адкинса
потерявшим место командира "Леоноры", - сказал Вильтон, потому что я знаю,
что он обкрадывает вдову. Мы должны доказать миссис Хайленд, что она
доверяет негодяю.
Вильтон и Мейсен пробыли со мной почти час: мы решили не
предпринимать ничего до моего освобождения. Когда же я выйду из тюрьмы, мы
узнаем время, в которое можно будет застать Адкинса и миссис Хайленд
вместе, и явимся все трое, чтобы окончательно изобличить его.
Освободившись, я в тот же день повидался с Вильтоном и Мейсеном. Тут
я узнал, что Леонора сама обещала известить нас, когда Адкинс будет у
матери.
7. РАЗОБЛАЧЕНИЕ
Леонора не обманула меня. Через два дня после выхода из тюрьмы я
получил от нее известие, что Адкинс будет у ее матери на следующий день, и
чтобы я со своими приятелями явился около половины десятого.
Получив это известие, я немедленно уведомил Мейсена и Вильтона, и мы
назначили друг другу свидание на следующее утро. Утром я встретил своих
приятелей в назначенном месте, и около девяти часов мы направились к дому
миссис Хайленд.
Когда мы подходили к дому, я увидел Леонору у окна. Она заметила нас
и встала со своего места. Я позвонил, и дверь отперла сама Леонора. Без
колебаний она ввела нас всех троих в гостиную, где мы увидели Адкинса и
миссис Хайленд.
- Что нужно этим людям? - вскричала, увидев нас, миссис Хайленд,
голосом, выражавшим не столько негодование, сколько тревогу.
- Эти джентльмены желают видеть вас по делу, мама, - сказала Леонора.
- Опасаться их нечего. Они наши друзья.
Сказав это, Леонора пригласила нас сесть.
Адкинс ничего не сказал, но я видел по выражению его лица, что он
считает игру проигранной, а себя погибшим человеком.
- Миссис Хайленд, - сказал Вильтон после короткого молчания, - я
пришел сюда по чувству долга, который мне следовало выполнить давно. Я был
другом вашего мужа, с которым я проплавал около 9 лет. Я был на "Леоноре",
когда капитан Хайленд умер в Новом Орлеане: я услыхал о том, что рассказал
вам мистер Адкинс про этого молодого человека. Все это - ложь. Когда в
Новом Орлеане заболел ваш муж и затем умер, мистер Адкинс все это время
пьянствовал и пренебрегал своими обязанностями. Роланд не убегал с корабля
и не оставлял капитана Хайленда, он один только из всей команды был с ним
и заботился о нем до самой смерти. Мистер Адкинс никогда не любил Роланда.
Когда Адкинс сделался командиром, он не пустил Роланда на корабль, мало
того, он не дал ему даже вернуться на родину. Я сделал с Адкинсом только
одно плавание после смерти капитана Хайленда и увидел, что оставаться с
ним не могу, если не хочу сделаться таким же негодяем, как он. Вот
причина, почему я оставил "Леонору". Миссис Хайленд, - продолжал Вильтон,
в упор смотря на Адкинса, - не колеблясь, говорю, что он дурной человек,
что он обокрал вас и продолжает обкрадывать.
- Эти люди составили заговор, чтобы погубить меня! - вскричал Адкинс,
вскакивая на ноги. - Я подозреваю, что они подкуплены. Трое мужчин и одна
женщина - это слишком много, чтобы я мог состязаться с ними!
Миссис Хайленд не обратила ни какого внимания на это замечание, но,
обернувшись к Мейсену, сказала:
- Я знаю вас давно, мистер Мейсен. Что вы можете сказать?
- Подтверждаю справедливость того, что сказал вам сейчас мистер
Вильтон, - отвечал Мейсен. - Роланд и в моих глазах не сделал ничего
такого, за что стоило бы его лишать вашей дружбы. Я давно знаю, что
капитан Адкинс негодяй, и меня удерживала высказать вам все это только
боязнь лишиться места и подвергнуть свою семью нищете. Услыхав, что,
благодаря этому разбойнику Роланд лишился не только вашей дружбы, но и
посажен под арест, я не стал больше колебаться и решил открыть вам все
Адкинс бесчестный, злой человек и я могу доказать это.
- Продолжайте! Продолжайте! - вскричал Адкинс, - ваша цель теперь
ясна. Конечно, мое слово ничего уже не значит.
- Он сказал единственный раз в жизни правду, - сказал Мейсен миссис
Хайленд. Действительно, его слово не имеет никакой цены для тех, кто его
знает.
- Очень немного, - отвечал я. - Я бы не хотел, чтобы вы думали дурно
обо мне. Мучительна была мысль, что вы меня считали неблагодарным. Ваше
прежнее ласковое отношение ко мне побуждает меня доказать вам, что я не
был неблагодарным. Вы теперь видите, насколько справедливы обвинения
Адкинса. После этого объяснения я не буду больше беспокоить вас. Я не хочу
настаивать на возобновлении дружбы, которую я по вашему мнению поколебал.
Я только желал, чтобы вы знали, что я не был ее достоин.
- Теперь, джентльмены, - сказал Адкинс, - вы достаточно утешились
всем сказанным обо мне, и я могу себе позволить оставить вас, - и,
обратившись к миссис Хайленд, прибавил. - Я снова увижусь с вами,
сударыня, когда вы совершенно освободитесь от этой компании.
Он встал и направился к выходу.
- Стоп! - сказал Мейсен, загораживая ему выход. - Миссис Хайленд, я
знаю достаточно об этом человеке и об его бесчестных делах. Справедливо
будет отдать его в руки полиции. Угодно ли вам послать за нею?
Миссис Хайленд молчала. Я посмотрел на Адкинса и увидел, что мой
триумф над ним был полным. Его собственный вид обвинял его. Дополнила мою
победу Леонора, которая с величайшим интересом отнеслась ко всему
происшедшему перед ее глазами не скрывала своего удовольствия при виде
полного поражения Адкинса.
На предложение Мейсена отдать Адкинса в руки полиции, как мошенника,
она ответила:
- Отпустите его, мама, с тем, чтобы он никогда и близко к нам не
подходил.
- Да, отпустите его, - повторила миссис Хайленд. - Мне нужно
подумать, прежде чем что-нибудь предпринять.
Мейсен отворил дверь, и Адкинс с опущенной головой вышел.
После его ухода миссис Хайленд заговорила первая. Она сказала:
- О вас, мистер Вильтон, и о вас, мистер Мейсен, я часто слышала от
моего покойного мужа самые лучшие отзывы, и я не имею причин не верить
этим отзывам. С вами Роланд, - продолжала она, посмотрев на меня взглядом,
напомнившим мне нашу старую дружбу, - с вами я знакома много лет. Главная
причина моего сомнения относительно вашей честности и благодарности была
следующая. Я думала, что благодаря нашему отношению к вам, которое было
вам хорошо известно, вы должны были после смерти моего мужа вернуться к
нам. Вы этого не сделали, и факты, как вы видите, были сильно против вас.
Я теперь имею много оснований поверить, что кругом была обманута Адкинсом,
но тогда я не знала правды. Кроме того, я не знала отношений Адкинса к вам
и не могла себе представить причины, для чего ему необходимо клеветать на
вас. Об Адкинсе я не знала ничего дурного. Он пользовался полным доверием
моего покойного мужа, который отзывался об Адкинсе всегда хорошо.
Вильтон и Мейсен уверили миссис Хайленд, что оба они действовали под
влиянием чувства долга и воодушевленные добрыми воспоминаниями о ее муже.
Мы скоро после того ушли. Прощаясь, миссис Хайленд первый раз по
возвращении моем подала мне руку и пригласила меня прийти на следующий
день. Леонора ничего не сказала, но я видел по ее прелестному лицу, что
мой приход будет ей приятен.
Адкинс после всех разоблачений скрылся, опасаясь, что все
мошенничества раскрыты и не желая подвергаться за это законной
ответственности. Наша старая дружба с миссис Хайленд и Леонорой
возобновилась. Я каждый день посещал их дом и с каждым разом все более и
более влюблялся в Леонору. Но на что я мог надеяться? Я не имел ни
состояния, нм положения в обществе. Я был бездомным бродягой. Кроме того,
меня терзала мысль о матери, брате и сестре. Я до сих пор ничего не
сделал, чтобы освободить их от мистера Лири. Даже больше того, я потерял
их совершенно из виду и не знал, где они находятся. Меня мучили угрызения
совести. Но расстаться сразу с Ливерпулем я не мог. Одна мысль о том, что
я не буду видеть Леоноры, делала меня несчастным. Но, увы, мой кошелек
истощался, и я, наконец, принял решение отправиться в Америку, составить
себе там состояние и найти своих близких. В один прекрасный день я сообщил
Леоноре о своем решении.
- Я не буду пытаться удерживать вас, Роланд, - ответила она мне, - но
не покидайте нас навсегда. Возвращайтесь к нам. Вы найдете здесь всегда
людей, которые вас любят. Я буду молиться, чтобы с вами не случилось
никакой беды, и чтобы вы поскорее вернулись к нам.
Через несколько дней я уехал. Воспоминание о последних словах Леоноры
вливало в мою душу надежду и вносило свет в мрачные часы моей последующей
жизни.
8. НЕУДАЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
Я снова поплыл в Новый Орлеан - опять, как три года тому назад, почти
без копейки денег. По дороге в Америку и в Новом Орлеане я видел множество
людей, устремляющихся в Калифорнию искать золото. Множество примеров
быстрого обогащения искателей золота подействовало на меня возбуждающим
образом. Я решил также попытать счастья и отправиться в Калифорнию. Но у
меня не было денег даже на дорогу. В это время набирались волонтеры для
охраны поселенцев в Калифорнии от набегов индейцев. Я опять поступил в
волонтеры. Наш отряд был назначен в пограничный форт Ливенворт. Но на этот
раз я недолго пробыл на военной службе. В одну темную ночь, будучи послан
проверить сторожевые посты, обратно в отряд не возвратился - дезертировал.
Дорогой я встретился с семейством переселенца Джонсона, подружился с ним,
и мы с его сыном, молодым Джонсоном, отправились в Калифорнию.
Мы пошли по направлению к Юбе. Прибыв туда и осмотревшись день или
два, мы вступили в товарищество с двумя другими золотоискателями и начали
разрабатывать прииск, находящийся на берегу реки.
Мы прибыли в удачное время - летом 1849 года, когда каждый диггер
зарабатывал хорошо. Наше товарищество, проработав 4 недели, имело уже
порядочно золота. Никогда мое будущее не казалось мне таким блестящим.
Никогда Леонора не казалась мне такой близкой.
Зимою работа на Юбе прекращалась, так как вода подымалась слишком
высоко, и работать было невозможно. К нам присоединилось еще трое человек,
и мы решили, не бросая наших приисков на Юбе, искать новые, чтобы можно
было работать целый год.
Один из наших новых товарищей сказал нам, что он знает такие прииски
в 40 милях от Юбы и обещал указать их. Он побывал там раньше во время
одной охотничьей экспедиции.
Предложение было принято, и меня выбрали сопровождать его в новой
экспедиции в те места. Мы запаслись провизией, взяли с собой необходимые
инструменты и тронулись в путь. Караван наш состоял из трех мулов. На
одном из них был сложен багаж, а на двух других мы ехали сами.
О своем спутнике я знал только, что его зовут Хирам. Я вскоре должен
был прийти к убеждению, что более неприятного компаньона мне не
приходилось встречать. Он был крайне малообщителен, по целым часам не
произносил ни одного слова. Когда же я обращался к нему с каким-нибудь
вопросом, то он отвечал мне таким тоном, что пропадала всякая охота
пытаться с ним разговаривать.
Дорога была очень трудна, и мы продвигались вперед очень медленно, а
так как нам приходилось постоянно уклоняться от прямого направления, то
путь наш значительно увеличивался. В первые два дня мы прошли не более 15
миль. На третий день, вечером, нам пришлось переходить вброд поток. При
переходе мул, несший наш багаж, запутался в ветвях упавшего дерева.
Пытаясь освободить мула, Хирам упал в воду между ветвями дерева и получил
довольно серьезные ушибы. На ночь мы расположились недалеко от места
нашего перехода через поток. Проснувшись перед рассветом, я пошел к своему
мулу и хотел отвести его в другое место на свежую траву. Вдруг животное
внезапно чего-то испугалось и бросилось бежать, вырвав из моих рук лассо с
такою силою, что не только была сорвана кожа с моих пальцев, но на одном
или двух даже мясо было сорвано до самой кости.
Мул, почувствовал себя на свободе, бежал во всю свою прыть. Два
остальных мула, увидев своего товарища на свободе, также оборвали привязи
и последовали за ним. Со своими больными руками я один ничего не мог
сделать и, вернувшись, сообщил Хираму о случившимся.
- Глупое сообщение, - сказал он, - потому что вы знаете - я не
глухой.
Такой ответ не особенно успокоительно подействовал на меня, но я
решил, насколько возможно, оставаться в хороших отношениях со своим
путником и ответил ему спокойно, что серый медведь или бродящие вокруг
индейцы могут лишить нас мулов.
- Конечно, могут, - сказал Хирам тоном, еще более суровым, чем
раньше.
Я ничего больше не сказал, но, посмотрев на свои окровавленные
пальцы, лег и попытался немного заснуть. Встав, я перевязал израненные
пальцы, развел огонь и сварил кофе.
- Вставайте, Хирам, - сказал я приветливо. - Мы должны разыскать
наших мулов.
- Сами ищите, - ответил он. - Я их не терял.
Мне стоило большого труда сдержать себя и не ответить Хираму
какой-нибудь резкостью. Избегая дальнейших разговоров с ним, чтобы не
произошло столкновения, я вернулся к огню и принялся за свой завтрак.
Кончив завтракать, я отправился разыскивать мулов. После шестичасового
поиска мне не удалось напасть их след, и я вернулся к стоянке. Я застал
Хирама в том же положении, в каком его оставил. Он спал или казался
спящим. Я подошел к нему, дотронулся рукой до лба. Он был весь в жару! Он
был болен и этим объясняется все его поведение. А я так небрежно к нему
отнесся и бросил его одного, больного, беспомощного!
Вскоре Хирам проснулся.
- Хирам, - сказал я, - вы больны? Простите меня. Я боюсь, что мое
поведение причинило вам много огорчений.
Он ничего мне не ответил. У него была сильная лихорадка. Он метался и
просил пить. Я принес ему целую чашку воды. Он выпил с жадностью. Потом он
сказал мне, что очень рад моему возвращению, так как хочет попросить меня
взять его золото и переслать его жене и детям, если он сам не будет в
состоянии написать им. Он говорил с большим трудом и скоро потребовал
опять воды. Я ему приносил ее еще несколько раз, но, казалось, что жажда
его только увеличивалась. Я знал, что при подобном состоянии столько пить
представляло большую опасность и убеждал его потерпеть немного.
- Принесите мне теперь воды! Принесите! Вы не хотите больше принести
мне воды? - кричал он.
Но я решительно отказался.
- Принесите мне хоть немного воды! - воскликнул он с большей
энергией, напоминавшей его прежнюю манеру обращения со мной.
Я ответил отрицательным покачиванием головы.
- Безжалостный злодей! - вскричал он диким голосом. - Вы
отказываетесь? Отказываетесь принести умирающему человеку кружку воды!
Я попытался убедить его, что в таком положении очень опасно пить так
много воды, тем более, что надежда на выздоровление не потеряна. Он с
большими усилиями приподнялся и осыпал меня такими проклятиями и
ругательствами, каких я никогда не слышал от умирающего человека.
Через несколько минут он опять упал и замолчал, а вскоре предо мной
уже лежал холодный труп.
Остаток дня я провел в поисках убежавших мулов, но без всякого
успеха. Тогда я решил вернуться обратно на Юбу пешком, рассказать обо всем
случившимся своим товарищам и прийти сюда опять с двумя товарищами, чтобы
предать тело Хирама христианскому погребению. Я попытался, но безуспешно,
вырыть своими больными руками ему могилу один.
Обратный путь на Юбу потребовал несколько дней, и я прибыл туда
больной и разбитый как от усталости, так и от всего пережитого.
Предсмертного желания Хирама - отослать его золото жене и детям, исполнить
не удалось. Он не успел сообщить своего адреса, а из товарищей его никто
не знал, откуда он, да и самое имя его было кажется, не настоящее.
9. РИЧАРД ГАЙНЕН
Наш прииск на Юбе почти совсем истощился. Мы ликвидировали
товарищество и намеревались действовать в другом месте, но на этот раз уже
не все сообща, а каждый на свой собственный риск. Молодой Джонсон и я
решили возвратится домой. Я вместе с двумя другими диггерами тронулся на
юг к реке Моколему. Там мы образовали новое товарищество и в продолжение
зимы работали на Ред-Гэлче и притом довольно успешно.
Когда и этот наш прииск окончательно истощился, мои компаньоны
вернулись домой, в Нью-Йорк. Оставшись один, я решил проследовать к реке
Туолеме и летом попытать там счастья.
Дорогой я встретился с одним человеком по имени Ричард Гайнен,
который только что выехал из Сан-Франциско. Он также направлялся к
Туолеме, и мы условились продолжать наш путь вместе. Он уже второй раз
пытался искать счастья в качестве диггера. Я нашел в нем очень
симпатичного спутника и предложил ему вступить со мною в компанию. Мое
предложение было принято с условием, что мы сначала остановимся и сделаем
розыски на реке Станиславе, о золотоносности которой мой спутник был очень
высокого мнения.
Я против этого ничего не возражал, и, прибыв на реку Станислав, мы
избрали местом стоянки северный берег.
Когда мы познакомились несколько ближе, Гайнен рассказал мне
печальную историю своей жизни. По его собственным словам я едва ли мог
рассчитывать на особенное счастье в сотрудничестве с ним, так как судьба
преследует его всю жизнь, и ни одно из затеянных им предприятий не
удалось, и ни одна надежда в его жизни не исполнилась. Он постоянно
оказывался жертвой несчастного стечения обстоятельств.
Ричард Гайнен был уроженцем штата Нью-Йорк, и отец его умер, когда
Ричарду не было еще и девяти лет, оставив жену и трех детей, из которых
Ричард был самым старшим.
Злой рок рано начал преследовать Ричарда. Когда ему исполнилось
четырнадцать лет, он имел уже репутацию величайшего вора и злодея в своей
родной деревне. Всякая шалость, всякое нераскрытое преступление
приписывались Ричарду, хотя на самом деле он был одним из честнейших
мальчиков в этих местах. Близ дома, где он жил вместе со своей матерью,
находился дом богатой вдовы миссис Мильи, жившей вместе со своей
красавицей дочерью Амандой. Единственным светлым пятном на мрачном фоне
его детской грустной жизни была дружба с Амандой, перешедшая с его стороны
в страстную любовь. Но и тут судьба подстерегла его. Аманда как-то связала
кошелек и подарила его Ричарду. Ее мать, желая похвастаться перед гостями
работой своей дочери, сказала Аманде, чтобы она показала связанный ею
кошелек. Аманда не решилась сказать, что подарила кошелек Ричарду, и
сказала, что она его потеряла. Кошелек видели потом в руках Ричарда, и все
решили, что он его украл.
Как-то проходя по своей деревне, он увидел лошадь, скачущую без
всадника. Он поймал ее и поехал на ней верхом, желая доставить лошадь
владельцу. Но история эта кончилась для него еще печальнее. Его обвинили в
краже лошади. После этого все решили, что Ричард величайший, неисправимый
злодей и позор всей его родной деревне. Его бойкотировали все. Дом вдовы
Мельи для него закрылся, и Аманде запретили иметь с ним какие-либо
сношения. Жизнь в его родном селении сделалась невозможной, и он решил
уйти. Он отправился в Калифорнию, и судьба как будто улыбнулась ему: он
нашел богатые россыпи и добыл большое количество золота. Он строил уже
различные планы относительно своей будущей жизни, но во время громадного
пожара в Сан-Франциско погибло все его имущество, и теперь ему вновь
приходилось начинать все сначала.
10. НЕУДАВШИЙСЯ ГРАБЕЖ
В продолжении целых трех недель мы усиленно трудились на реке
Станиславе, но без всякого успеха. Мы не добыли ни одного золотника
золота.
- Для вас лучше отказаться от такого товарища, как я, - сказал мне
как-то вечером Гайнен. - Вы не будете иметь никакого успеха до тех пор,
пока находитесь в компании со мною.
Я внутренне соглашался с ним, но мысль оставить человека, потому что
его преследуют несчастья, возмущала мою совесть.
- Ваша судьба не может долго бороться со мною, - отвечал я. - Я один
из счастливейших людей на свете. Если мы будем продолжать работать вместе,
со временем мое счастье победит ваше несчастье. Оставайтесь, и будем
продолжать работать.
Гайнен согласился, с тем только с условием, чтобы во главе
предприятия стоял я, а он будет во всем следовать за мною.
Мы оставили реку Станислав и направились дальше на юг, к Соноре.
Близ Соноры мы остановились в месте, называемом Драй-Брук (сухой
ручей), где и решили начать свою работу.
По вечерам, в свободное от работы время, мы часто ходили в Сонору,
заходили в игорные дома, гостиницы и присматривались к приисковой жизни.
Однажды вечером мы увидели в игорном доме какого-то совершенно
пьяного диггера. Он пошатывался и с трудом подымал ноги. По временам он
громко заявлял, что намерен идти домой. Но дело кончалось тем, что он
подходил к буфету и опять пил водку. Наконец, он решился уйти, вынул свой
кошелек, в котором было около ста унций золота, расплатился и пошатываясь
вышел.
Меня что-то заинтересовало в этом человеке. Я вспомнил, что где-то
видел его прежде, но где, припомнить не мог. Мысли моего товарища не
блуждали, подобно моим, и поэтому он мог наблюдать и замечать, что
делается вокруг нас. После ухода заинтересовавшего меня человека Гайнен
близко подошел ко мне и шепнул. - Этого человека хотят ограбить. Когда он
вынул свой кошелек с золотом, чтобы расплатиться, я заметил двух
подозрительных субъектов, которые следили за ним и после его ухода пошли
за ним. Они хотят ограбить его. Неужели мы дадим им это сделать?
- Конечно, нет! - ответил я. - Мне этот человек, понравился, и я не
думаю, чтобы он заслуживал того, чтобы его грабили.
- В таком случае идем за ним, - сказал Гайнен, и мы оба вышли на
улицу. Мы сначала пошли не той дорогой, но какой было нужно, и, пройдя
около сотни шагов и не видя никого перед собою, вернулись назад и пошли в
противоположном направлении. Мы вскоре увидели пьяного золотоискателя с
двумя незнакомыми по бокам, которые поддерживали его и разыгрывали роль
друзей, пытающихся отвести пьяного товарища домой. Мы не вмешались, так
как не могли найти никакого предлога, чтобы устранить этих ложных
приятелей, но держались вблизи и хорошо слышали восклицания пьяного.
- Довольно, товарищи! Я могу дальше сам обойтись. Черт возьми! Прочь
руки! А, вы хотели вытащить у меня золото. Вот я проучу вас, мошенников!..
- Бурный Джек! - воскликнул я, узнавая пьяного диггера и бросаясь
вперед - Вы ли это? Не нужно ли вам помочь?
- Очень даже нужно, - ответил Джек, - проучите-ка за меня вот этих
молодцов. Мои ноги слишком ненадежны, и сам я поэтому не могу проучить
негодяев.
Два человека молча отошли и моментально скрылись.
- Цело ли ваше золото? - спросил я.
- Да, оно цело. Один из этих молодцов пытался вытащить его, но я ему
не дал. Не настолько я пьян. Пьяны только мои ноги, а руки и голова
совершенно трезвы.
Ноги Бурного Джека были действительно так пьяны, что я и Гайнен с
большим трудом вели его. После значительных усилий мы привели его в
знакомую гостиницу, уложили и дали хозяину инструкцию не выпускать его,
пока один из нас не придет сюда опять.
На следующее утро я отправился в гостиницу повидаться с Бурным и
нашел его уже вставшим и ожидающим меня.
- В прошлую ночь вы оказали мне большую услугу, - сказал он, - и я не
забуду этого, как забыл вас самих.
- Почему вы думайте, что забыли меня? - спросил я.
- Потому что в прошлую ночь вы назвали меня Бурным Джеком и, значит,
знали меня прежде, так как этим именем я не зовусь уже много лет. Нет, не
говорите кто вы я сам постараюсь найти вас в своей памяти.
- Вы, стало быть, вчера были еще не особенно пьяны, иначе не
вспомнили бы, как я вас назвал, - сказал я.
- Да, вы правы, - ответил Бурный, - я был только слегка пьян. Иногда
бывает моя голова, иногда - гони. Редко случается у меня, чтобы и голова и
ноги мои были вместе пьяны. Вчера были пьяны ноги, а голова трезва. Это
было лет шесть или семь тому назад, когда я назывался Бурным Джеком,
следовательно, вы были тогда мальчиком 12 или 13 лет, - вспоминал вслух
Бурный. - А, теперь я узнал вас! Вы - Роллинг Стоун!
С этими словами Бурный бросился вперед, схватил мою руку и так крепко
сжал ее своими сильными пальцами, что чуть не раздавил ее.
- Роланд, мой мальчик! - сказал он. - Я знал, что мы встретимся
снова. Я думал о вас, как думал бы о своем собственном сыне, если бы он у
меня был. Я искал вас по всему свету.
Бурный Джек рассказал мне всю историю, начиная с той нашей разлуки в
Новом Орлеане. Оказывается, он и не думал меня бросать. Он шел с работы
домой и встретил своего старого знакомого, с которым и зашел в кабачок
выпить стакан другой бренди. Выйдя из кабачка он встретил своего врага
плотника с корабля "Надежда", которого и начал учить "манерам". В
результате Бурный попал в полицию, а на следующий день был приговорен
судьей к двухмесячному тюремному заключению. Вернувшись из тюрьмы он искал
меня повсюду и предположил, что я уехал к себе на родину.
Мы решили больше не расставаться и, когда окончится разработка
прииска, принадлежавшего товариществу, в котором участвовал Бурный, стать
компаньонами.
весь текст сразу || следующая часть | | |
