ГЛАВА ВТОРАЯ
   ОБЗОР СОБЫТИЙ (продолжение)
 
   За этот сухой морозный декабрьский день я  проделал  последнюю  часть
своего пути, и надо же было, чтобы проводником моим оказался  Пэти  Мак-
морленд, брат Тэма! Ни от кого еще в жизни не слыхивал я столько грязных
сплетен, как от этого белобрысого, кудлатого,  босоногого  оборвыша  лет
десяти. Он их, должно быть, вволю набрался от своего братца. Я и сам был
тогда не так уж стар, гордость еще не взяла верх над любопытством, да  и
кого угодно в то холодное утро захватил бы рассказ о старых распрях, ус-
лышанных в тех самых местах, где происходили все эти события.
   Проходя по трясине, мальчик без умолку болтал о Клэвергаузе  [11],  а
когда мы перевалили через гребень, пришел черед рассказам о черте. Когда
мы проходили мимо аббатства, я узнал старые истории о монахах и о  конт-
рабандистах, которые приспособили развалины монастыря под свои склады  и
высаживаются на берег всего на расстоянии пушечного выстрела от  Дэррис-
дира. Но всю дорогу каждый из Дьюри и особенно бедный мистер Генри  под-
вергались особому поношению. Эти рассказы так меня настроили против моих
будущих хозяев, что я был даже как будто удивлен, когда передо мной отк-
рылся Дэррисдир, укрывшийся на берегу живописной бухты у подножия Монас-
тырского Холма. Дом был удобный, построенный  во  французском,  а  может
быть, и в итальянском стиле - я плохо разбираюсь в этих вещах, -  и  вся
усадьба богато разукрашена цветниками, газонами, подстриженным кустарни-
ком, купами деревьев. Те деньги, которые тут без толку тратились,  могли
бы полностью восстановить благосостояние семьи; но  на  поддержание  по-
местья в том виде, в каком оно было, не хватило бы никакого дохода.
   Сам мистер Генри вышел встретить меня у дверей. Это был высокий  чер-
новолосый молодой джентльмен (все Дьюри - брюнеты),  лицо  у  него  было
открытое, но невеселое, он был очень крепкого телосложения, но, кажется,
далеко не крепкого здоровья. Без всякой чопорности он взял меня под руку
и сразу расположил к себе простым и приветливым разговором. Не  дав  мне
сменить дорожное платье, он сейчас же повел меня знакомиться с милордом.
Было еще светло, и первое, что я заметил, это ромб простого стекла  пос-
редине гербового оконного витража, что, как вспоминаю теперь, показалось
мне тогда упущением в такой великолепной комнате, украшенной  фамильными
портретами, подвесками на лепных потолках и резным камином, возле  кото-
рого сидел старый лорд, погруженный в своего Тита Ливия [12].
   Открытым выражением лица он очень напоминал мистера Генри, но казался
человеком более тонким и приятным, да и разговор его был  в  тысячу  раз
занимательней. У милорда нашлось ко мне много вопросов  об  Эдинбургском
университете, где я только что получил свою степень магистра искусств, и
о профессорах, имена и таланты которых были ему,  казалось,  хорошо  из-
вестны. Так, беседуя о вещах, мне хорошо знакомых, я скоро  освоился  на
новом месте и говорил легко и свободно.
   В разгар беседы в комнату вошла миссис Генри; она была в тяжести - до
рождения мисс Кэтрин оставалось всего недель шесть, -  и  это,  конечно,
при первой встрече помешало мне достойно оценить ее красоту.  Она  обош-
лась со мной гораздо надменнее, чем остальные, так что по всем этим при-
чинам она заняла лишь третье место в моей привязанности к их семье.
   Немного потребовалось времени, чтобы я  окончательно  разуверился  во
всех россказнях Пэти Макморленда; и я навсегда стал и  посейчас  остаюсь
верным слугой дома Дэррисдиров. Наибольшую привязанность питал я к  мис-
теру Генри. С ним я работал и в нем нашел требовательного хозяина,  при-
берегавшего всю свою мягкость для часов, не занятых работой, а в рабочее
время не только нагружавшего меня заботами о поместье, но и не  спускав-
шего с меня недреманного ока. Так было до того дня, когда он, с какой-то
застенчивостью подняв глаза от бумаг, сказал мне:
   - Мистер Маккеллар, мне приятно отметить, что с работой вы  справляе-
тесь отлично.
   Это было первое слово одобрения, и с этого дня ослабел его постоянный
надзор за мною; а вскоре от всех членов семьи  только  и  слышно  стало:
"Мистер Маккеллар" то, и "мистер Маккеллар" другое, - и теперь я уже все
делал по своему усмотрению, и все расходы мои принимались беспрекословно
до последнего фартинга. Еще когда мистер Генри меня школил, я  уже  стал
привязываться к нему - отчасти из чувства жалости к этому явно и глубоко
несчастливому человеку. Нередко, сидя за счетными книгами, он  впадал  в
глубокое раздумье, уставясь в пустую страницу или глядя мимо меня в  ок-
но. В эти минуты выражение его лица или невольный вздох вызывали во  мне
сильнейшее чувство любопытства и сочувствия. Помню,  однажды  мы  поздно
засиделись за каким-то делом в конторе. Помещалась она в  верхнем  этаже
замка, из окон открывался вид на залив,  на  небольшой  лесистый  мыс  и
длинную полосу песчаных отмелей. И там, на фоне закатного солнца, черне-
ли и копошились фигуры контрабандистов, грузивших товар на лошадей. Мис-
тер Генри глядел прямо на запад, так что я даже поразился,  как  его  не
ослепляет солнце, и вдруг он хмурится, проводит рукой по лбу и с улыбкой
повертывается ко мне.
   - Вам никак не догадаться, о чем я сейчас думал, - говорит  он.  -  Я
думал, что был бы много счастливее, если бы мог делить опасность и  риск
с этими нарушителями закона.
   Я ответил ему, что давно замечаю, как он подавлен,  и  что  всем  нам
присуще завидовать ближним и думать, что все улучшится от какой-то пере-
мены. (При этом я, как и подобало питомцу университета, процитировал Го-
рация [13].)
   - Да, да. Именно так, - сказал он. - А впрочем, вернемся к нашим  от-
четам.
   Прошло немного времени, и мне стало понятно, что так угнетает его.  В
самом деле, даже слепец скоро почувствовал бы,  что  над  домом  нависла
тень, тень владетеля Баллантрэ. Живой или мертвый (а мы считали его тог-
да мертвым), этот человек продолжал быть  соперником  брата:  соперником
вне дома - там не находилось доброго слова для мистера Генри, а Баллант-
рэ жалели и превозносили, соперником и в своем доме, не только в сердцах
отца и жены, но даже и во мнении слуг.
   Во главе челяди было двое старых слуг. Джон Поль - низенький,  лысый,
торжественный и желчный старик, большой святоша и (в  этом  надо  отдать
ему справедливость) по-своему преданный слуга - был главарем сторонников
Баллантрэ. Никто не осмеливался заходить так далеко. Он  находил  особое
удовольствие в том, чтобы публично оскорблять мистера Генри, чаще  всего
невыгодным для него сравнением. Конечно, милорд и миссис Генри  останав-
ливали Джона, но недостаточно твердо. Стоило ему скорчить плаксивую мину
и начать свои причитания о "бедном барчуке", как он называл Баллантрэ, -
и все ему прощалось. Генри сносил все это в  молчании,  с  печальным,  а
иногда и с угрюмым выражением лица. Не приходилось соперничать с мертвым
- он знал это, и как было осуждать старого слугу за его  слепую  предан-
ность. У него язык не повернулся бы сделать это.
   Макконнэхи, возглавлявший другую часть слуг,  был  старый  забулдыга,
ругатель и пьяница. Я часто думал, как странно получается, что каждый из
этих слуг представляет полную противоположность своему обожаемому госпо-
дину и, превознося его, тем самым признает собственные  пороки  и  готов
отречься от собственных добродетелей. Макконнэхи скоро пронюхал  о  моей
тайной привязанности и сделал меня своим доверенным. Бывало, он, отрывая
меня от работы, часами поносил Баллантрэ.
   - Да они здесь все сплошь олухи и остолопы, - кричал он, - черт бы их
всех, побрал! Подумаешь, владетель, - да с какой это стати, дьявол им  в
глотку, вздумали они так его величать! Это мистера Генри надо теперь на-
зывать владетелем и считать законным наследником. Небось, они  вовсе  не
так цацкались со своим Баллантрэ, когда он у них сидел на шее.  Уж  я-то
это знаю. А, будь он неладен! Ни словечка доброго не слышал я  от  него,
да и кто слышал? Одна брань, и насмешки, и божба - подавись он ею на том
свете! Я-то знал, каков он, этот джентльмен!  Вы  когда-нибудь  слышали,
мистер Маккеллар, о Вулли Уайте, ткаче?  Нет?  Ну  так  этот  Вулли  был
страшный ханжа и этакий сухарь, совсем не по мне. Мне  и  глядеть-то  на
него было противно. Но только по своей части он был  рьяный  человек,  и
случалось ему обличать Баллантрэ за его безобразия. Ну, пристало ли вла-
детелю Баллантрэ воевать с ткачом, а? - Макконнэхи сморщил нос.  Он  ни-
когда не мог произнести ненавистного имени без гримасы отвращения.  -  А
он как раз это и затеял. Да еще что выделывал! Стучал ночью в дверь Вул-
ли, кричал "Бу-у! ", сыпал в печную трубу порох, взрывавшийся в очаге, и
пускал шутихи ему в окна. Словом, довел до того, что  старик  вообразил,
что это сам Вельзевул пришел по его душу. Ну, короче  говоря,  кончилось
дело тем, что Вулли совсем спятил. Его не могли поднять с колен, он  все
время вопил, и молился, и плакал, пока господь не успокоил его. Это было
прямое убийство, все так и говорили. Спросите Джона Поля, Он сам  крепко
стыдился всей этой истории, ведь он такой истинно  верующий  христианин.
Что и говорить, самое подходящее было дело для владетеля Баллантрэ!
   Я спросил его, что думал обо всем этом сам Баллантрэ.
   - А почем я знаю? - ответил Макконнэхи. - Он никогда об этом не гово-
рил. - Последовали обычная его ругань и божба, и  через  каждые  два-три
слова он с ухмылкой гнусил: "Владетель Баллантрэ!"
   Однажды во время таких излияний он показал мне то письмо из-под  Кар-
лайля, хранившее и посейчас отпечаток конского копыта. Впрочем, это была
последняя из наших бесед, потому что он в этот раз так грубо отозвался о
миссис Генри, что мне пришлось резко одернуть его и с тех пор держать на
почтительном расстоянии.
   Старый лорд был неизменно ласков с мистером Генри, изъявлял ему  бла-
годарность и, случалось, кладя ему руку на плечо, говорил, как будто об-
ращался ко всем: "Вот какой у меня хороший сын!" И он был  действительно
благодарен мистеру Генри, как человек справедливый и рассудительный.  Но
мне кажется, что этим все и ограничивалось, и я уверен, что мистер Генри
был того же мнения. Любовь вся ушла на умершего сына. Не то чтобы милорд
при мне часто высказывался об этом. Только однажды он спросил,  какие  у
меня отношения с мистером Генри, и я выложил ему всю правду.
   - Да, - сказал он, глядя в сторону, на огонь в камине, - Генри - доб-
рый малый, очень, очень добрый малый. Вы слышали, мистер Маккеллар,  что
у меня был еще один сын? Не скажу, чтобы он  был  таким  примерным,  как
мистер Генри, но, увы, он умер, мистер Маккеллар! Когда он был  жив,  мы
все гордились им, очень гордились. Если он и не во всем оправдывал  наши
ожидания, ну что ж, мы за это любили его еще больше.
   Последние слова он произнес задумчиво, глядя в огонь, а затем добавил
с внезапной живостью:
   - Но меня радует, что вы поладили с мистером Генри. Он вам будет  хо-
рошим господином.
   И вслед за этим он раскрыл книгу, что обычно означало,  что  разговор
окончен. Но едва ли он читал внимательно и едва ли понимал хоть  немного
из прочитанного; поле Куллоденского боя и старший сын - вот что  владело
его мыслями, а мною уже тогда, из сочувствия к мистеру Генри, овладевало
ощущение какой-то неестественной ревности к мертвому.
   Скажу напоследок и о миссис Генри, и если мое суждение о ней покажет-
ся чрезмерно строгим, пусть читатель решает сам, когда  я  закончу  свой
рассказ.
   Но прежде я должен упомянуть о случае, который еще больше ввел меня в
семейные дела Дэррисдиров. Не истекло и полугода моего пребывания в зам-
ке, как случилось, что Джон Поль заболел и слег. По моему крайнему разу-
мению, причиной было пьянство, но с ним нянчились, и сам он держал  себя
как великомученик. Даже пастор, навестивший его, ушел как  бы  сподобив-
шись благодати. На третий день его болезни мистер Генри пришел ко мне  с
виноватым видом.
   - Маккеллар, - сказал он, - я хотел бы попросить  вас  об  одной  ма-
ленькой услуге. Мы, знаете, выплачиваем пенсию... доставлять  ее  лежало
на обязанности Джона, а теперь, когда он болен, мне некого попросить  об
этом, кроме вас. Дело это деликатное, по веским причинам я не могу  вру-
чить ее сам. Макконнэхи я не решаюсь послать из-за его языка, а  я...  а
мне... Я не хотел бы, чтобы это дошло до миссис Генри,  -  сказал  он  и
покраснел до корней волос.
   По правде говоря, когда я узнал, что  должен  отвезти  деньги  некоей
Джесси Браун, которая вполне заслуживала свою репутацию, я подумал,  что
это мистер Генри откупается от собственной интрижки. И тем более  я  был
поражен, когда обнаружилась правда.
   Жила Джесси в тупике, отходившем от глухого  проулка  в  Сент-Брайде.
Соседство было очень подозрительное - все больше контрабандисты. У входа
в проулок мне встретился человек с прошибленной головой;  дальше  пьяная
орава горланила и распевала в харчевне, хотя было всего девять часов ут-
ра. Словом, ничего хуже этой трущобы я не видел даже в таком большом го-
роде, как Эдинбург, и я уже подумывал, не  поворотить  ли  мне  обратно.
Обиталище Джесси было под стать улице, а сама она и того хуже.  Расписку
(которую с обычной своей пунктуальностью мистер Генри велел  мне  с  нее
взять) я получил не раньше, чем она послала кого-то за спиртным и я  вы-
пил с ней по стакану. Все время она держала себя  взбалмошно,  легкомыс-
ленно - то подражала манерам леди, то впадала в разгульное  веселье,  то
кокетливо заигрывала со мной, что мне было особенно противно. О  деньгах
она говорила в трагическом тоне.
   - Проклятые деньги! - восклицала она. - Цена крови - вот что это  та-
кое! Видите, до чего я дошла! Ах, если бы вернулся мой милый, все бы из-
менилось! Но он мертв - лежит мертвый в горах, - мой милый, мой милый!
   У нее была исступленная манера оплакивать своего милого, с  заламыва-
нием рук и закатыванием глаз, чему она, должно быть, научилась у  бродя-
чих актеров, и горе ее показалось мне  напускным.  Она  словно  щеголяла
своим позором. Не скажу, чтобы я не жалел ее, но в лучшем случае это бы-
ла жалость пополам с отвращением, а напоследок сама  Джесси  рассеяла  и
последние ее остатки. Натешившись моим обществом и  нацарапав  свое  имя
под распиской, она сказала: "Ну, вот!"  -  и,  отбросив  всякий  женский
стыд, с чудовищной руганью стала гнать меня, чтобы я поскорее отнес рас-
писку Иуде, пославшему меня к ней... Так впервые я  услышал  это  имя  в
применении к мистеру Генри. Меня поразила эта внезапная перемена в  сло-
вах и обращении, и я удалился из ее комнаты,  как  побитая  собака,  на-
путствуемый градом ужаснейших проклятий. Но и этого  было  мало:  ведьма
распахнула окно и, высунувшись, продолжала поносить меня на  всю  улицу;
контрабандисты, выглянувшие из дверей харчевни, подхватили ее ругань,  и
один из них был настолько бесчеловечен, что науськал на меня презлую со-
бачонку, которая прокусила мне лодыжку. Нуждайся я  в  уроке,  ничто  не
могло бы лучше предостеречь меня от дурного общества. Домой  я  приехал,
сильно страдая от укуса и возмущенный до глубины души.
   Мистер Генри был в конторе под предлогом работы, но я понял, что  ему
не терпится поскорее услышать, как прошла моя поездка.
   - Ну? - спросил он, как только я вошел, а когда я сообщил ему вкратце
о происшедшем и о том, что Джесси, по-видимому, недостойная  и  неблаго-
дарная женщина, он сказал: - Она не друг мне, Маккеллар. Но много  ли  у
меня друзей? К тому же у Джесси есть причины  быть  несправедливой.  Что
толку мне скрывать то, что знает вся округа: с нею очень плохо  обошелся
один из членов нашей семьи. - Так он в первый раз при мне, хотя и  отда-
ленно, упомянул о Баллантрэ, и мне кажется, что он  с  трудом  выговорил
даже это, потому что сейчас же продолжал: - Вот почему  я  не  хотел  бы
разглашать этого дела. Оно огорчило бы миссис Генри... и моего  отца,  -
добавил он, снова весь вспыхнув.
   - Мистер Генри, - сказал я, - простите мне мою смелость, но,  по-мое-
му, женщину эту надо предоставить ее судьбе. Ваши деньги не могут помочь
такой, как она. Ей неизвестно ни воздержание, ни бережливость, а что  до
признательности, так скорее жди от козла молока, и если  вы  перестанете
оказывать ей помощь, это ничего не изменит, разве только спасет от  уку-
сов ноги ваших посланцев.
   Мистер Генри улыбнулся.
   - Я очень огорчен, что пострадала ваша нога, - тут же добавил он  уже
серьезно.
   - И примите во внимание, - продолжал я, - что этот совет я даю вам по
зрелом размышлении, а сначала меня все же растрогало несчастье этой жен-
щины.
   - Вот в том-то и дело! - сказал мистер Генри. - И не забывайте, что я
еще помню ее как порядочную девушку. А кроме того, пусть я и мало говорю
о чести моей семьи, это не значит, что я не дорожу ее репутацией.
   И на этом он прервал разговор, в котором впервые так  доверился  мне.
Но в тот же день я убедился, что его отец был посвящен в эту  историю  и
что только от своей жены мистер Генри держал ее в секрете.
   - Боюсь, что сегодняшнее поручение было вам не  особенно  приятно,  -
сказал милорд. - Оно ни в коем случае не входит в круг ваших  обязаннос-
тей. Именно поэтому мне хочется особо поблагодарить вас и при  этом  на-
помнить (если этого не сделал уже мистер Генри),  насколько  желательно,
чтобы ни слова об этом не дошло до моей дочери. Чернить умерших  вдвойне
тягостно, мистер Маккеллар!
   Сердце у меня распалилось гневом, и я едва удержался, чтобы  не  ска-
зать милорду в лицо, какое вредное дело он  делает,  возвеличивая  образ
мертвого в сердце миссис Генри, и насколько лучше было бы ниспровергнуть
ложный кумир. К этому времени я уже  отлично  разглядел,  что  отчуждало
миссис Генри от ее мужа.
   Мое перо достаточно умело, чтобы рассказать простую историю, но выра-
зить на бумаге воздействие множества мелочей,  по  отдельности  незначи-
тельных, передать повесть взглядов и откровение голосов, произносящих не
бог весть какие слова, вложить в полстраницы суть событий  почти  восем-
надцати месяцев - это едва ли посильная для меня задача.
   Говоря начистоту, виновата во всем была миссис Генри. Она ставила се-
бе в заслугу, что согласилась выйти за мистера Генри, и считала это  му-
ченическим подвигом, в чем старый лорд, вольно или невольно, поощрял ее.
Она так же ставила себе в заслугу верность покойному, и хотя непредубеж-
денный человек назвал бы это скорее неверностью живому, милорд и в  этом
оказывал ей поддержку. Вероятно, ему доставляло  утешение  поговорить  о
своей потере, а с мистером Генри говорить об этом он не решался.  И  вот
со временем в этой семье из трех человек произошел раскол и  отверженным
оказался супруг.
   В их семействе вошло в обыкновение, что, когда милорд после обеда са-
дился к камину со стаканом вина, мисс Алисон не уходила, но, подставив к
огню скамеечку, болтала со стариком о всякой всячине. Став женой мистера
Генри, она не отказалась от этой привычки. Всякого бы порадовало зрелище
того, как дружил старый лорд со своей дочерью, но я слишком уважал  мис-
тера Генри, чтобы не печалиться его унижению. Много раз я видел, как он,
переломив себя, вставал из-за стола и подсаживался к жене и старому лор-
ду; они же, со своей стороны, так подчеркнуто приветствовали его,  обра-
щались к нему, как к чужому, с такой натянутой вежливостью  и  принимали
его в свой разговор с такой явной неохотой, что он скоро возвращался  ко
мне за стол, куда - так обширна зала  Дэррисдира  -  до  нас  доносилось
только неясное бормотанье голосов у камина. Тут он  и  сидел  вместе  со
мной, прислушиваясь и приглядываясь, и часто по скорбному кивку  старого
лорда и по тому, как он клал руку на голову миссис  Генри  или  как  она
поглаживала рукой его колени, словно утешая его, или по тому, как  глаза
их, встречаясь, наполнялись слезами, мы могли  заключить,  что  разговор
перешел все к той же теме и что тень покойного была в комнате с нами.
   Я и сейчас иной раз порицаю мистера Генри за то, что он переносил все
так терпеливо, но не надо забывать, что жена вышла за него из жалости  и
что он пошел на это. Да и как ему было проявлять решительность, когда он
ни в ком не встречал поддержки. Помню, как однажды он объявил, что нашел
стекольщика, чтобы сменить злополучное стекло витража. Он вел  все  дела
по дому, и это входило в его компетенцию. Однако  для  почитателей  Бал-
лантрэ это стекло было своего рода реликвией, и при одном  упоминании  о
замене кровь бросилась в лицо миссис Генри.
   - Как вам не стыдно! - закричала она.
   - Да, мне действительно стыдно за себя, - сказал мистер Генри с такой
горечью, какой я еще никогда не слыхал в его голосе.
   Тут в разговор вмешался старый лорд и отвлек внимание своими  мягкими
речами. Еще не кончился обед, а все уже, казалось, было забыто, но после
обеда, когда они, как водится, уединились у камина, мы видели,  как  она
рыдала, уткнувшись головой в его колени. Мистер Генри завел со мной раз-
говор о каких-то делах по имению - он был неразговорчив и редко  говорил
о чем-нибудь, кроме хозяйства; но в этот день, то и  дело  поглядывая  в
сторону камина, он говорил не переставая, хотя голос его то и дело  сры-
вался со спокойного тона. Во всяком случае, стекло не было  заменено,  и
мне кажется, что он считал это большим своим поражением.
   Как бы ни судить о его характере, видит бог, добр он к ней был несом-
ненно. В обращении с ним у нее была какая-то снисходительная манера, ко-
торая (будь она у моей жены) довела бы меня до бешенства, но он принимал
это как милость. Она держала его в отдалении  от  себя,  как  ребенка  в
детской, то забывая о нем, то вспоминая и даря своей приветливостью; она
угнетала его своим холодным вниманием, укоряла его, меняясь в лице и за-
кусив губы, как бы стыдясь его позора, повелевала  ему  взглядом,  когда
давала себе волю, а когда надевала маску, то молила его о самых  обычных
вещах, как будто это были невесть какие одолжения. И на все это он отве-
чал неутомимой заботой, обожая, как говорится, самую землю,  по  которой
она ступала, и неся эту любовь в самых глазах своих, как неугасимый све-
тильник.
   Когда ожидали появления на свет мисс Кэтрин, ничто не могло заставить
его уйти из комнаты жены, и он так и пробыл там до конца. Он сидел  (как
мне рассказывали) у изголовья кровати, белый как полотно, и пот стекал у
него по лбу, а платок в его руках был смят в комочек не больше мушкетной
пули. Недаром он долго после этого не мог выносить самого вида мисс Кэт-
рин; сомневаюсь, чтобы он вообще питал к ней должное чувство, за  что  и
подвергался всеобщему осуждению.
   Гак обстояли дела в этой семье до седьмого апреля  1749  года,  когда
случилось первое в ряду тех событий, которые должны были разбить столько
сердец и унести столько жизней.
   В этот день, незадолго до ужина, я сидел у себя в комнате,  когда  ко
мне, даже не постучавшись, ворвался Джон Поль и заявил, что внизу кто-то
желает говорить с управляющим; при этом слове он ухмыльнулся.
   Я спросил, что это за человек и как его  зовут,  и  тут  обнаружилась
причина неудовольствия Джона: оказалось, что посетитель пожелал  назвать
себя только мне, что было оскорбительным нарушением прерогатив  мажордо-
ма.
   - Хорошо, - сказал я с легкой улыбкой. - Посмотрим, что ему надо.
   Внизу я нашел крупного, просто одетого мужчину, закутанного в морской
плащ, обличавший его недавнее прибытие на корабле; а неподалеку от  него
стоял Макконнэхи, разинув рот от изумления и взявшись рукой за  подборо-
док, как тупица перед трудной задачей. Незнакомец закрывал лицо воротни-
ком и казался озабоченным. Завидев меня, он бросился ко мне навстречу  и
засыпал словами.
   - Мой почтеннейший, - сказал он. - Тысячу извинений,  что  я  тревожу
вас, но я здесь в крайне щекотливом положении. А тут  еще  этот  дубина,
которого я гдето встречал и, что гораздо хуже, который  как  будто  тоже
меня приметил. Раз вы живете в этом доме, сэр, и занимаете в  нем  такую
должность (это и послужило причиной моего обращения к вам), вы, конечно,
сторонник правого дела?
   - Во всяком случае, - сказал я, - вы можете быть уверены, что в  Дэр-
рисдире вы в полной безопасности.
   - В чем я и не сомневался, почтеннейший, - сказал  он.  -  Понимаете,
меня только что высадил на берег один честнейший человек... совсем поза-
был, как его зовут. Так вот, он будет ждать меня до рассвета, с  немалым
риском для себя, да, от вас  скрывать  нечего,  и  для  меня  тоже.  Мне
столько раз удавалось уносить ноги, мистер... э... - представьте, совсем
позабыл ваше звучное имя, - что, право же, очень  досадно  было  бы  по-
пасться на этот раз. А этот ротозей, которого, помнится, я встречал  под
Карлайлем...
   - Ну, сэр, - сказал я, - до завтра Макконнэхи вам не опасен.
   - Вы очень любезны, мистер, мистер - как бишь? - незнакомец. Имя мое,
видите ли, не очень популярно у вас  в  Шотландии.  Конечно,  от  такого
джентльмена, как вы, мой почтеннейший, я не буду скрывать свое имя и,  с
вашего разрешения, шепну его вам на ухо. Зовут меня Фрэнсис  Бэрк,  пол-
ковник Фрэнсис Бэрк. Рискуя своей головой, прибыл я сюда, чтобы повидать
ваших господ. Поверьте, почтеннейший, что по вашей наружности я  никогда
бы не определил вашего положения в доме. Так вот, если будет на то  ваша
милость, сообщите им мое имя и скажите, что я привез письма, которые,  я
уверен, их очень порадуют.
   Полковник Бэрк был сторонником принца из числа тех ирландцев его сви-
ты, которые так вредили его делу и так ненавистны были шотландцам в  дни
восстания. Мне припомнилось, как изумил всех Баллантрэ,  присоединившись
к этой шайке. И тут же у меня мелькнула догадка о действительном положе-
нии вещей.
   - Войдите сюда, - сказал я, отворяя дверь, - я доложу о вас милорду.
   - Вы очень любезны, мистер, мистер... как бишь вас! - сказал  полков-
ник.
   Медленно поднялся я наверх, в залу, где были вес трое - милорд в сво-
ем кресле, миссис Генри за вышиваньем у окна, а мистер Генри  расхаживал
в дальнем конце залы (как это вошло у него в  привычку);  посредине  был
стол, накрытый для ужина. Я вкратце сообщил им то, что мне было  поруче-
но. Милорд откинулся на спинку кресла. Миссис Генри вскочила с места  да
так и застыла. Они с мужем переглянулись через всю комнату,  и  что  это
был у нее за странный, вызывающий взгляд, и как они оба при этом поблед-
нели! Потом мистер Генри обернулся ко мне, ничего не  сказал,  а  только
сделал знак рукою. Но этого было достаточно, и я спустился вниз  к  пол-
ковнику.
   Когда мы с ним поднялись, я увидел, что те трое не сдвинулись с  мес-
та. Я уверен, что они не обменялись ни словом.
   - Милорд Дэррисдир, не так ли? - сказал полковник с поклоном,  и  ми-
лорд поклонился ему в ответ.
   - А это, по всей вероятности, наследник титула, владетель  Баллантрэ?
- продолжал полковник.
   - Я никогда не принимал этого имени, - сказал мистер Генри.  -  Генри
Дьюри к вашим услугам.
   Потом полковник обратился к миссис Генри, приложив шляпу к  сердцу  и
кланяясь с изысканнейшей вежливостью:
   - Не может быть сомнения, что в вашем лице  я  приветствую  обворожи-
тельную мисс Алисой, о которой я столько наслышан.
   Супруги снова обменялись взглядом.
   - Я миссис Генри Дьюри, - сказала она, - но до замужества меня  звали
Алисой Грэм.
   Тогда заговорил милорд.
   - Я старый человек, полковник, - сказал он,  -  и  притом  слаб  здо-
ровьем. Не томите нас. Вы к нам с вестями о... - Он запнулся,  но  потом
произнес сорвавшимся голосом: - О моем сыне?
   - Мой дорогой сэр, я отвечу вам прямо, как подобает солдату, - сказал
полковник. - Да, о нем.
   Милорд протянул дрожащую руку; он как бы давал знак, но  поторопиться
или обождать - этого мы понять не могли. Наконец он едва выговорил:
   - И с добрыми?
   - С наилучшими, какие только могут быть! - вскричал полковник. -  По-
тому что мой добрый друг и превосходный товарищ в настоящее время  обре-
тается в прекрасном городе Париже и, насколько я могу судить о его  при-
вычках, едет сейчас в своем портшезе [14] на какой-нибудь званый обед...
Клянусь богом, леди дурно!
   Миссис Генри в самом деле смертельно побледнела и опустилась на подо-
конник. Но когда мистер Генри сделал движение, чтобы поспешить к ней  на
помощь, она выпрямилась, вся задрожав.
   - Ничего! - сказала она побелевшими губами.
   Мистер Генри остановился, и лицо его  передернулось  гримасой  гнева.
Мгновение спустя он обернулся к полковнику:
   - Не вините себя за то, что ваши новости так поразили  миссис  Дьюри.
Это вполне естественно: все трое мы росли, как родные.
   Миссис Генри посмотрела на мужа с некоторым облегчением и даже как бы
с признательностью. Насколько я могу судить, это был его  первый  шаг  к
завоеванию ее благосклонности.
   - Ради бога, простите меня, миссис Дьюри, я ведь не более как  неоте-
саный ирландец, - оказал полковник, - и заслуживаю расстрела за то,  что
не сумел как следует преподнести свои новости. Но  вот  собственноручные
письма Баллантрэ - по письму каждому из вас, и, уж конечно (если я  хоть
что-либо смыслю в его талантах), он  сумел  должным  образом  рассказать
свою историю.
   Говоря так, он вынул три письма и в соответствии с адресом подал пер-
вое из них милорду, который жадно схватил его.  Затем  он  направился  к
миссис Генри.
   Но леди отстранила его.
   - Моему мужу, - сказала она сдавленным голосом.
   Полковник был человек находчивый, но это и его ошеломило.
   - Да, конечно! - сказал он. - Как же это я? Конечно! - но он все  еще
держал перед ней письмо.
   Тогда мистер Генри протянул руку, и ничего не оставалось,  кроме  как
отдать письмо ему. Мистер Генри взял письма (и свое и женино) и  посмот-
рел на них, хмуря брови и что-то обдумывая. Он все  время  изумлял  меня
своим поведением, но тут он превзошел себя.
   - Позвольте мне проводить вас в ваши покои, - сказал он жене.  -  Все
это так неожиданно, и вам лучше бы прочесть  письмо  наедине,  когда  вы
немного придете в себя.
   Опять она взглянула на него с каким-то оттенком изумления, но  он  не
дал ей опомниться и, подойдя к ней, сказал:
   - Так будет лучше, поверьте мне, а полковник Бэрк слишком воспитанный
человек, чтобы не извинить вас за это. - И с этими словами он взял ее за
кончики пальцев и повел прочь из залы.
   В этот вечер миссис Генри больше не выходила, и  когда  мистер  Генри
поднялся к ней, то, как я слышал много позже, она вернула ему письмо так
и нераспечатанным.
   - Прочтите его, и покончим с этим! - вскричал он.
   - Избавьте меня от этого, - сказала она.
   И с этими словами они оба, на мой взгляд, в значительной степени  ис-
портили то хорошее, чего только что добились. А письмо попало в мои руки
и было сожжено нераспечатанным.
   Чтобы точнее изложить похождения владетеля Баллантрэ после Куллодена,
я недавно написал полковнику Бэрку, ныне кавалеру ордена святого Людови-
ка, с просьбой прислать мне письменное их изложение, потому что по  про-
шествии такого большого промежутка времени я не мог полагаться только на
свою память. По правде сказать, я был несколько  озадачен  его  ответом,
потому что он прислал мне подробные воспоминания  о  собственной  жизни,
только местами имевшие отношение к Баллантрэ. Они были  много  простран-
нее, чем вся моя рукопись, и не всегда (как мне кажется) назидательны. В
письме, помеченном Эттенгеймом [15], он просил, чтобы,  воспользовавшись
его рукописью для своих целей, я нашел для нее  издателя.  Мне  кажется,
что я лучше всего выполню свою задачу и одновременно его  просьбу,  если
приведу здесь полностью некоторые части его воспоминаний. Таким образом,
читатель получит полный и, как мне кажется, достоверный отчет  о  весьма
важных событиях, а если кого-нибудь из издателей заинтересует  повество-
вание кавалера, он знает, куда обратиться за остальной и весьма объемис-
той частью, которую я охотно предоставлю в его  распоряжение.  А  теперь
вместо изложения того, что рассказал нам кавалер за стаканом вина в обе-
денной зале Дэррисдира, я приведу первый отрывок  из  его  рукописи.  Не
следует только забывать, что он поведал нам не эти голые факты, а весьма
изукрашенную их версию.