ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ "ВЛАДЕТЕЛЬ БАЛЛАНТРЭ"
 
   Будучи давним, закоренелым странником,  издатель  дальнейших  страниц
все же кое-когда наезжает в город, уроженцем которого он  счастлив  себя
назвать, и мало у него бывает ощущений более странных,  более  горестных
или же более целительных, чем во время таких вот наездов. В чужих  краях
он появляется нежданно-негаданно и привлекает к себе внимание, совсем не
рассчитывая на это; в своем же городе все выходит наоборот, и ему  оста-
ется только дивиться, как плохо его здесь помнят. В других местах на не-
го благотворно действует каждое приятное лицо: вот этот  человек,  может
быть, станет ему другом; здесь он с болью в  сердце  бродит  по  длинным
улицам в поисках лиц и друзей, которых уже не встретит. В других  местах
его восторгает все новое; здесь терзает исчезновение старого.  В  других
местах ему довольно быть теперешним самим собой; здесь его равно  гнетут
сожаления о том, каким он был когда-то, и о том, каким надеялся стать.
   Вот что он смутно чувствовал по дороге с  вокзала  в  последний  свой
приезд на родину; чувствовал и в ту минуту, когда вышел из кэба  у  дома
своего друга, присяжного стряпчего мистера Джонстоуна Томсона, у которо-
го должен был погостить это время. Сердечный прием, лицо, не так уж  из-
менившееся, несколько слов, напомнивших былые дни, шутка, вызвавшая смех
у обоих, увиденное мельком, на ходу: белоснежная скатерть, отсвечивающие
боками графины и офорты Пиранези на стенах столовой - все это  препрово-
дило его в отведенную ему спальню в более легком  расположении  духа,  и
когда, несколько минут спустя, они с мистером Томсоном сели рядышком  за
стол и отдали дань былому предварительным бокалом,  у  него  отлегло  от
сердца, он уже почти отпустил себе две непростительные погрешности:  то,
что покинул когда-то свой родной город, и то, что вернулся сюда.
   - Я приберег кое-что подходящее для вас, - сказал  мистер  Томсон.  -
Мне хотелось отпраздновать ваш приезд,  дорогой  мой  друг,  потому  что
вместе с вами меня снова посетила моя молодость, правда, в сильно потре-
панном и увядшем обличье, но... ничего иного от нее не осталось.
   - И на том спасибо, - сказал издатель. - Но что вы  считаете  так  уж
подходящим для меня?
   - Сейчас мы к этому приступим, - сказал мистер Томсон. - Судьба  дала
мне возможность отпраздновать ваш приезд и подать вам  на  десерт  нечто
весьма своеобычное. Тайну!
   - Тайну? - повторил я.
   - Да, - ответил друг издателя. - Тайну. Она может оказаться пустяком,
но может дать и, очень  многое.  Впрочем,  пока  что  перед  вами  нечто
действительно таинственное, ибо вот уже почти сотню лет этого  никто  не
видел; перед вами нечто весьма высокого порядка, ибо дело касается одно-
го титулованного семейства, и, по-видимому, вы столкнетесь с мелодрамой,
ибо, судя по сопроводительной записке, речь тут идет о смерти.
   - Я, кажется, никогда не слышал более туманного или более многообеща-
ющего вступления, - проговорил его собеседник. - Но что же это такое?
   - Вы помните контору моего предшественника, старого Питера Мак-Брайе-
ра?
   - Прекрасно помню. При встречах со мной  он  всегда  бросал  на  меня
горько-укоризненные взгляды и скрыть чувство горечи ему не удавалось.  Я
питал к этому человеку интерес как к личности  исторической,  но  взаим-
ностью у него не пользовался.
   - Нет, нет, мы на нем не задержимся, - сказал мистер Томсон.  -  Смею
думать, что старик Питер знал обо всем этом не больше, чем знаю я.  Дело
обстоит следующим образом: после него осталась целая кипа старинных  до-
кументов и железные шкатулки с бумагами. Часть их была из архива  самого
Питера, часть перешла к нему от его отца, Джона, - основателя их  юриди-
ческой династии, человека в свое время примечательного. И  среди  прочих
бумаг в этом архиве хранятся документы семейства Дэррисдиров.
   - Дэррисдиры! - воскликнул я. - Друг мой, это  же  крайне  интересно!
Один из них уезжал на север в 45-м году, у другого были какие-то  стран-
ные дела с дьяволом - об это м, кажется, есть в "Хрониках" Лоу, - а  за-
тем в их семье произошла загадочная  трагедия.  Что  там  случилось,  не
знаю, но было это много позднее, лет сто назад.
   - Больше, чем сто, - сказал мистер Томсон. - В 1783 году.
   - Откуда вы это знаете? Я говорю о чьей-то смерти.
   - Да, о прискорбной кончине милорда Дэррисдира и его брата, владетеля
Баллантрэ, постигшей их обоих в жестоком междоусобии,  -  сказал  мистер
Томсон таким тоном, будто цитируя по памяти. - Не так ли?
   - Я, признаться, встречал всего лишь невнятные ссылки на это в разных
хрониках, - сказал я, - и слышал еще более невнятные предания от  своего
дядюшки (вы его, кажется, знали). Мой дядюшка жил в  детстве  неподалеку
от Сент-Брайда; в его рассказах было и про тамошнюю аллею,  перегорожен-
ную и всю заросшую травой, и про большие ворота, всегда на запоре, и про
последнего хозяина поместья, который жил в задних покоях замка со  своей
старенькой незамужней сестрой. Люди они были тишайшие, бедные, но вместе
с тем чувствовалось в этой скромной, ничем не примечательной чете что-то
возвышенное: ведь все же они были последними потомками  людей  отважных,
неуемных. А местные сельские жители даже питали страх перед ними, издав-
на наслушавшись разных кривотолков про этот род.
   - Да, - сказал мистер Томсон. - Последний хозяин поместья, Генри Грэ-
ем Дьюри, умер в 1820  году.  Его  сестра,  достопочтенная  мисс  Кэтрин
Дьюри, - в 1827-м. Это я давно знаю, а просмотренное мною  за  последние
несколько дней подтверждает, что были они, как вы говорите,  люди  поря-
дочные, тихие и небогатые. Сказать правду, на поиски пакета, который  мы
с вами сегодня вскроем, меня навело письмо милорда.  У  него  затерялись
какие-то документы, и он написал Джеку Мак-Брайеру, спрашивая, не  обна-
ружатся ли они среди тех, что опечатал некий мистер Маккеллар.  Мак-Бра-
йер ответил, что все опечатанное Маккелларом  написано  его  собственной
рукой и носит, насколько ему известно, чисто повествовательный характер,
а дальше следовало: "Я не вправе вскрывать пакет до 1889  года".  Можете
себе представить, как эти слова взбудоражили меня.  Я  занялся  разбором
всего архива МакБрайера и наконец наткнулся на этот пакет, который (если
вы не хотите больше вина) я не замедлю вам показать.
   В курительной, куда мой хозяин привел меня, лежал пакет,  скрепленный
печатями и обернутый листом толстой бумаги со следующей надписью:
   "Документы касательно жизни и прискорбной кончины ныне покойных лорда
Дэррисдира и его старшего брата, Джемса, именуемого владетелем  Баллант-
рэ, постигшей их обоих в жестоком междоусобии. Документы сии переданы  в
руки присяжного стряпчего Джона Мак-Брайера по улице Лонмаркет в  городе
Эдинбурге сентября 20 в лето от Рождества Христова 1789, с тем чтобы  он
держал их в тайне впредь до истечения ста лет, а именно до  сентября  20
1889 года.
   Составил и записал я, Эфраим Маккеллар, без малого сорок  лет  бывший
управителем поместья Его Светлости".
   Так как мистер Томсон человек женатый, я не стану  говорить,  сколько
пробило на часах, когда мы с ним перевернули последнюю из следующих  да-
лее страниц. Добавлю лишь, какими словами мы обменялись.
   - Вот вам готовый роман, - сказал мистер Томсон. - Все,  что  от  вас
тут потребуется, - это добавить пейзаж, развить характеры  и  подправить
слог.
   - Любезный друг мой, - сказал я. - Вашим трем советам я как раз и  не
последую даже под страхом смерти. Это надо выпустить в свет так, как оно
есть.
   - Да эти записки голые, будто лысина! - воскликнул мистер Томсон.
   - По-моему, нет ничего интереснее, чем такой вот голый слог, -  отве-
чал я. - Что же касается лысин, то, по мне, пусть вся литература облысе-
ет (если вам угодно) да, пожалуй, и все авторы, кроме одного.
   - Ну что ж, - сказал мистер Томсон. - Поживем, почитаем.
 
 
   ГЛАВА I
   ОБЗОР СОБЫТИЙ ЗА ВРЕМЯ СТРАНСТВОВАНИИ БАЛЛАНТРЭ
 
   Полная правда об этих странных делах - вот чего давно ожидало от меня
всеобщее любопытство, и она, несомненно, будет встречена всеми с одобре-
нием. Случилось так, что последние годы я был  накрепко  связан  с  этой
семьей, и едва ли найдется в живых хоть один человек, который лучше меня
мог бы разъяснить все происшедшее и который сильнее  меня  стремился  бы
рассказать обо всем полную правду. Я знал Баллантрэ; о многих  потаенных
ступенях его жизненного пути у меня есть достоверные  письменные  свиде-
тельства; я был почти единственным, кто сопровождал его в последнем пла-
вании; я был одним из участников того зимнего путешествия, о котором хо-
дило так много рассказов, и я присутствовал при его смерти. Что же каса-
ется моего покойного господина, лорда Дэррисдира, - я служил ему и почи-
тал его почти двадцать лет, и чем ближе его узнавал, тем больше было это
почтение. Вообще говоря, я считаю,  что  такого  рода  свидетельства  не
должны пропадать без следа; правдой я могу оплатить свой долг памяти по-
койного лорда; и мне кажется, что мои последние годы  протекут  глаже  и
седины мои спокойнее будут покоиться на подушке, когда  долг  этот  мною
будет оплачен.
   Дьюри из Дэррисдира и Баллантрэ были со времен Давида Первого [1] од-
ной из самых крепких семей югозапада. Песня, которую и до сих пор поют в
округе:
   Страшен врагам наш лорд Дэррисдир,
   Выводит он в поле сотни секир, - говорит о  древности  их  рода;  имя
Дэррисдиров упоминается и в другой песне, которую приписывают самому То-
масу из Эрсельдуна [2], насколько основательно, сказать не могу, и кото-
рую иногда приурочивают - не знаю, справедливо ли - к событиям, о  кото-
рых я поведу рассказ:
   Двое Дьюри у нас в Дэррисдире, -
   Не ужиться им в замке вместе;
   Жениху день свадьбы горек,
   Но горше был день тот невесте.
   Что достоверно и закреплено историей - это их деяния, не  всегда  (по
теперешним понятиям) похвальные. Семья испытала на себе  в  полной  мере
все взлеты и падения, которые так обычны были  для  знатных  шотландских
фамилий. Но все это я миную для того, чтобы сразу перейти к  достопамят-
ному 1745 году, когда завязаны были узлы разыгравшейся позднее трагедии.
В то время неподалеку от Сент-Брайда, на берегу залива Солуэй, в  старом
замке - родовом поместье Дэррисдиров  со  времен  Реформации  [3],  жила
семья, состоявшая из четырех человек. Старый лорд, восьмой в своем роду,
был не стар годами, но преждевременно одряхлел; постоянное место его бы-
ло у камина - там он сидел в подбитом мехом плаще, читая свою книгу. Ма-
ло для кого находилось у него хоть слово, а худого слова от него не слы-
хал никто.
   Так он и жил - образец старого, удалившегося от дел домоседа, но  ра-
зум милорда был изощрен чтением, и он слыл гораздо умнее, чем мог  пока-
заться с первого взгляда.
   Старший его сын, носивший титул владетеля Баллантрэ, получил при кре-
щении имя Джемса и перенял от отца любовь к серьезному чтению, а отчасти
и его манеры; но то, что было сдержанностью в отце, стало в сыне  злост-
ным притворством. Он был общителен, вел разгульный образ жизни: допоздна
засиживался за вином, еще дольше - за  картами;  его  считали  в  округе
опасным волокитой, и всегда он был зачинщиком всех ссор.
   Он первым ввязывался в дело, но замечено было, что он неизменно выхо-
дил сухим из воды, а расплачиваться за все приходилось  его  сообщникам.
Были у него, конечно, и недоброжелатели, но для  большинства  эта  удача
или увертливость лишь упрочила его славу, и от него ждали многого в  бу-
дущем, когда он остепенится.
   На его репутации было одно действительно черное пятно; но дело было в
то время замято и так обросло всякими кривотолками еще до моего  появле-
ния в тех местах, что я не решаюсь излагать его здесь. Будь это правда -
это было бы непростительным укором для такого юноши, будь это выдумка  -
это была бы непростительная клевета. Я считаю необходимым отметить,  что
он всегда хвалился своей неумолимостью и, возможно, убедил в  этом  мно-
гих, недаром слыл он среди соседей человеком, которому опасно  перечить.
Словом, этот молодой дворянин (в 45-м году ему не было  еще  и  двадцати
четырех лет) не по летам прославился в своих краях.
   Не мудрено поэтому, что мало кто слышал о втором сыне, мистере  Генри
(моем покойном лорде Дэррисдире). Не было в нем крайностей ни в  дурную,
ни в хорошую сторону, а был он простой, честный человек, как  многие  из
его соседей.
   О нем мало кто слышал, сказал я; вернее будет - о нем мало кто  гово-
рил. Слышали о нем рыбаки залива, потому что он был завзятый рыболов, но
знал он толк и в лечении лошадей и с юношеских  лет  вплотную  занимался
ведением дел по усадьбе. Никто лучше меня не видел, насколько  это  было
неблагодарное занятие и как легко было при том положении, в котором ока-
залась семья, без всякого основания прослыть тираном и скрягой.
   Четвертой в доме была мисс Алисой Грэм, близкая  родственница  семьи,
сирота и наследница значительного состояния, нажитого ее отцом  на  тор-
говле. Эти деньги могли вывести моего господина из  больших  затруднений
(ведь поместье было многократно перезаложено), и мисс Алисон  предназна-
чалась в жены Баллантрэ, на что она шла вполне охотно. Другое дело - на-
сколько охотно подчинялся этому решению сам Баллантрэ. Она была миловид-
ная девушка и в те дни очень живая и своенравная - ведь дочерей у милор-
да не было, а миледи давно скончалась, так что  мисс  Алисон  росла  без
присмотра, как ей вздумается.
   Известие о высадке принца Чарли [4] перессорило  всю  семью.  Милорд,
как и подобает домоседу, предлагал выжидать событий. Мисс Алисон  выска-
зывалась за обратное, потому что это казалось ей романтичным, и Баллант-
рэ (хотя, как я слышал, они редко сходились во мнениях) на этот раз  был
на ее стороне. Насколько я понимаю, его привлекала эта авантюра, соблаз-
няла и возможность поправить дела дома и, не менее того, надежда  запла-
тить личные долги, которые размером своим превосходили  все  предположе-
ния. Что касается мистера Генри, то поначалу Он, видимо,  говорил  мало,
его черед наступил позже. А те трое, проспорив весь день, пришли наконец
к решению держаться среднего курса: один сын поедет сражаться за "короля
Джемса", а другой останется с милордом дома, чтобы не потерять  располо-
жения "короля Джорджа" [5].
   Несомненно, это решение было подсказано милордом, и хорошо  известно,
что так поступили многие влиятельные семьи Шотландии.
   Но лишь только окончился один спор, как разгорелся другой. Потому что
милорд, мисс Алисон и мистер Генри - все трое придерживались  того  мне-
ния, что ехать надлежит младшему; а Баллантрэ с присущей ему  непоседли-
востью и тщеславием ни за что не соглашался остаться дома.
   Милорд увещевал, мисс Алисон плакала, мистер Генри настаивал -  ничто
не помогало.
   - У королевского стремени должен ехать прямой наследник  Дэррисдиров,
- твердил Баллантрэ.
   - Да, если бы мы вели игру всерьез, - возражал мистер Генри, -  тогда
это было бы резонно. Но что мы делаем? Мы играем краплеными картами.
   - Мы спасем дом Дэррисдиров, Генри, - говорил ему отец.
   - Ты сам посуди, Джеме, - сказал мистер Генри, - если поеду я и принц
возьмет верх, тебе будет легко договориться с королем Джемсом.  Но  если
ты поедешь и попытка его провалится, то ведь законное право и титул  бу-
дут разъединены. И кем тогда буду я?
   - Ты будешь лордом Дэррисдиром,  -  ответил  Баллантрэ.  -  Я  ставлю
ва-банк.
   - А я не хочу вести такую игру! - закричал мистер Генри.  -  Ты  меня
оставишь в положении, которого не может потерпеть ни один человек, обла-
дающий рассудком и честью. Я ведь буду ни рыба ни мясо! - восклицал он.
   С минуту помолчав, он высказался еще резче и, может быть, даже откро-
веннее, чем хотел бы.
   - Ты обязан остаться здесь с отцом, - сказал он. - Ты ведь  прекрасно
знаешь, что ты любимец.
   - Вот как? - процедил Баллантрэ. - "И взяла слово  Зависть"!  Ты  что
же, хочешь подставить мне ножку, Иаков? [6] - и он с умыслом  подчеркнул
это имя.
   Мистер Генри отошел и, не отвечая, несколько раз прошелся по дальнему
концу залы; он умел молчать. Потом он вернулся.
   - Я младший, и ехать должен я, - сказал он. - Приказывает здесь глава
семьи, а он говорит, что я должен ехать. Что вы на это скажете, братец?
   - А вот что. Генри, - ответил Баллантрэ. - Когда поспорят  два  очень
упрямых человека, выходов только два: драться - а я надеюсь, ни один  из
нас к этому не прибегнет, - или положиться на судьбу. Вот гинея;  подчи-
нишься ты ее решению?
   - Будь что будет, - сказал мистер Генри. - Корона - я еду, герб - ос-
таюсь!
   Метнули жребий, и монета легла гербом.
   - Вот и урок Иакову! - воскликнул Баллантрэ.
   - Мы еще раскаемся в этом, - сказал мистер Генри и  с  этими  словами
выбежал из комнаты.
   А что до мисс Алисон, то она схватила золотую монету, которая  только
что обрекла ее жениха превратностям войны, и, швырнув  ее,  пробила  фа-
мильный герб в одном из стекол большого витража.
   - Если бы вы любили меня, как я вас люблю, вы бы остались! - вскрича-
ла она.
   - "Как смел бы я любить тебя, коль не хранил бы чести  я?"  -  пропел
Баллантрэ.
   - О! - зарыдала она. - Вы бессердечны, пусть же вас там  убьют!  -  И
она в слезах выбежала и заперлась у себя в комнате.
   Говорят, что Баллантрэ обернулся к милорду с самой веселой ужимкой  и
сказал:
   - Дьявол, а не женщина!
   - Это мне дан дьявол в сыновья, - закричал отец, -  ты,  которого,  к
стыду своему, я любил больше всех! Ничего доброго не видел я от  тебя  с
самого часа твоего рождения, нет, ничего доброго! - и повторил это еще и
в третий раз.
   Что так взволновало милорда - то ли легкомыслие Баллантрэ, то ли  его
строптивость, то ли словечко мистера Генри про любимца, -  не  знаю,  но
думаю, что, пожалуй, последнее вернее всего, потому что с этого дня  ми-
лорд стал ласковее к мистеру Генри.
   Во всяком случае, весьма холодно было прощанье, когда явно  наперекор
всей семье Баллантрэ уезжал на север; и это еще больше омрачало запозда-
лые, как всем казалось, сожаления об этих часах.
   Плетью и пряником он сколотил себе  свиту  в  десяток  верховых,  все
больше из фермерских сынков. Все они были изрядно навеселе, когда, наце-
пив по белой кокарде на шляпу, с криками и песнями поднимались вверх  по
холму мимо старого аббатства. Для такого маленького отряда  было  чистым
безрассудством пробираться через всю Шотландию без всякой поддержки; тем
более (как все и отметили), что о ту пору, когда эта горстка въезжала на
холм, в заливе, широко распустив по ветру королевский флаг,  красовалось
военное судно, которое на одной шлюпке могло бы всех их доставить в  ко-
рабельную тюрьму.
   На следующий день, дав брату отъехать подальше, собрался в свой черед
и мистер Генри. Он уехал без провожатых - предлагать свой меч  и  доста-
вить письма отца правительству короля Георга. Мисс Алисон до  самого  их
отъезда не выходила из своей комнаты и не переставая плакала; но все  же
она сама пришила белую кокарду на шляпу Баллантрэ, и, как рассказал  мне
Джон Поль, шляпа была вся мокрая от слез, когда он понес  ее  в  комнату
Баллантрэ.
   Во все время последующих событий мистер Генри и мой  старый  господин
были верны своему уговору. Я не знаю, много ли им удалось сделать, и  не
думаю, чтобы они особенно старались для короля. Но как бы  то  ни  было,
они придерживались буквы лояльности, переписывались  с  лордом-наместни-
ком, смирно сидели дома и совсем, или почти совсем, не поддерживали свя-
зи с Баллантрэ, покуда длилась вся эта история. Он тоже, со своей сторо-
ны, не давал о себе знать. Правда, мисс Алисон все время слала ему  вес-
точки, но часто ли она получала от него ответы, мне неизвестно. Одно  из
ее писем возил Макконнэхи. Он нашел горцев под Карлайлем  [7],  и  среди
них Баллантрэ, разъезжавшего в свите принца с великим почетом. Баллантрэ
взял письмо, распечатал его, взглянул на него мельком  (как  рассказывал
Макконнэхи), сложив губы так, словно собирался свистнуть, и засунул  его
за пояс, откуда оно при очередном курбете коня вывалилось в грязь,  чего
он и не заметил. Макконнэхи подобрал письмо и доселе его хранит,  как  я
сам в этом потом убедился.
   Конечно, в Дэррисдир доходили слухи, вечно ползущие  по  всей  стране
неведомыми путями, что не перестает поражать меня и поныне. Этим  спосо-
бом семья узнала и о милостях, расточаемых принцем нашему Баллантрэ, и о
способах, которыми он снискал этой милости. С  неразборчивостью,  весьма
странной при его гордости (разве что честолюбие в  нем  пересилило  даже
гордость), он, как говорили, втирался в высший круг, подлаживаясь к  ир-
ландцам [8]. Он завел дружбу с  сэром  Томасом  Сэлливаном,  полковником
Бэрком и прочими и мало-помалу совсем отошел от своих земляков. Он прик-
ладывал руку ко всем мелким интригам И прилежно раздувал их. Он на  каж-
дом шагу перечил и лорду Джорджу; всегда давал совет, который  мог  быть
угоден принцу, не думая о том, приведет ли это к добру, и, вообще  гово-
ря, казался (как и подобает игроку, каким он был всю  жизнь)  человеком,
помышляющим не столько об успехе всей затеи, сколько о своем личном воз-
вышении, если прихотью судьбы затея эта увенчается успехом.  А  впрочем,
он очень хорошо держал себя на поле боя; этого никто не оспаривал, -  он
ведь не был трусом.
   А затем пришла весть о Куллодене [9], которая была принесена  в  Дэр-
рисдир единственным (по его словам) уцелевшим из всех тех, кто с песнями
въезжал тогда на холм. К несчастью, случилось так, что Джон Поль и  Мак-
коннэхи в то самое утро нашли под кустом остролиста гинею  -  ту  самую,
которая принесла несчастье. Они сейчас же,  как  говорят  у  нас  слуги,
"отпросились со двора" к меняле, и если у них мало что осталось  от  ги-
неи, то еще меньше осталось от рассудка. Надо же было  Джону  Полю  вор-
ваться в залу, где вся семья сидела за обеденным столом,  и  громогласно
сообщить, что, мол, "Тэм Макморленд воротился из похода, и -  горе  мне,
горе! - он пришел один-одинешенек".
   Они выслушали эту новость  молча,  как  приговоренные;  мистер  Генри
только закрыл лицо ладонью, мисс Алисон опустила голову на руки,  а  ми-
лорд посерел, как пепел.
   - У меня еще остался сын, - сказал он. - И, надо отдать тебе справед-
ливость, Генри, сын более преданный.
   Как-то странно было это слышать в такую минуту, но милорд никогда  не
забывал упрека мистера Генри, да и на совести его были годы несправедли-
вого предпочтения. Но все же это было странно, и мисс Алисон  не  смогла
этого вынести. Она вспыхнула и стала укорять милорда за его бесчувствен-
ные слова, и мистера Генри за то, что он сидел тут в безопасности, когда
брат его сложил голову, и себя, что проводила любимого злым словом.  Она
кричала, что Джеме лучше их всех, ломала руки, признавалась в своей люб-
ви к нему и звала его.
   Мистер Генри вскочил и стоял, ухватившись за стул. Теперь он тоже по-
серел, как пепел.
   - О, я знал, что вы его любите! - вырвалось у него.
   - Бог мой, да весь свет знал об этом! - закричала она и, обращаясь  к
нему, добавила: - Вот только никто, кроме меня, не знает, что вы в серд-
це своем предали его.
   - Свидетель бог! - простонал он. - Мы оба любили напрасно.
   Время шло, и в доме как будто бы ничего не изменилось, только было их
теперь трое, а не четверо, и это постоянно напоминало им об  их  утрате.
Не забудьте, что без денег мисс Алисон поместье не могло обойтись, и вот
теперь, когда один брат был мертв, старый лорд скоро пришел  к  мысли  о
необходимости женить на ней второго.
   День за днем он подготовлял  ее  к  этому,  сидя  у  камина,  заложив
пальцем свою латинскую книгу и поглядывая на мисс  Алисон  с  благожела-
тельной внимательностью, которая была ему очень к лицу. Если она  плака-
ла, он соболезновал ей, как очень старый человек, который много  пережил
на своем веку и привык даже к печали относиться легко; если она  бушева-
ла, он снова погружался в свою латинскую книгу, всегда предварив это уч-
тивым извинением; если она предлагала, как это теперь  часто  случалось,
принять ее деньги в подарок, он разъяснял ей, как мало это  соответство-
вало его понятиям о чести, и напоминал, что если бы даже он и  пошел  на
это, то мистер Генри наверняка отклонил бы такой  подарок.  Non  vi  sed
saepe cadendo [10] - таково было его любимое присловье; и, без сомнения,
его спокойная настойчивость поколебала ее непреклонность; нет  сомнения,
к тому же, что он имел на нее большое влияние, - ведь он  заменил  ей  и
отца и мать; и, наконец, она сама была проникнута духом Дьюри  и  болела
душой о славе Дэррисдира, но не настолько, по-моему, чтобы выйти за мое-
го бедного господина, если бы, как это ни странно, не крайняя  неприязнь
к нему всех окружающих.
   Этим он был обязан Тэму Макморленду. Тэм был в общем  безобидный  ма-
лый, но с одной прискорбной слабостью: у него был длинный  язык;  и  как
единственному человеку в округе, который выезжал в  свет,  или,  вернее,
оттуда воротился, слушателей ему не приходилось искать.
   Я давно заметил, что те, кто в любой борьбе потерпел поражение, всег-
да стараются убедить себя, что их предали. По рассказам Тэма, все воена-
чальники только и делали, что предавали мятежников: их предали при Дарби
и предали при Фолкирке;  ночной  марш  был  проявлением  измены  милорда
Джорджа, а Куллоден был проигран из-за предательства Макдональдов.  При-
вычка приписывать измену всем и каждому так одолела глупца, что в  конце
концов он и мистера Генри приплел сюда же. Мистер Генри, по его  словам,
предал добровольцев Дэррисдира; он будто бы обещал прийти на  подмогу  с
новым отрядом, а вместо этого поехал на поклон к королю Джорджу.
   - Да, и это на другой же день! - кричал Тэм.  -  Бедный  наш  храбрый
Баллантрэ! И бедные славные ребята, которые не оставили его одного! Едва
они перевалили через гребень холма, тот уже собрался в путь,  Иуда!  Ну,
оно конечно, ему-то это на пользу: он будет моим лордом; а нашим мертвым
- им тлеть там, в горных вересках! - И при этом, если Тэм бывал уже дос-
таточно пьян, он принимался всхлипывать.
   Только начни повторять без конца одно и то же - люди чему угодно  по-
верят. Мало-помалу такое истолкование поступков мистера  Генри  укореня-
лось в нашей округе; об этом говорили те, кто знал правду, но кому гово-
рить было не о чем; это слушали и повторяли как достоверное люди неосве-
домленные и недоброжелательные. Мистера Генри начинали сторониться;  еще
немного - и деревенские стали перешептываться, когда он проходил мимо, а
женщины (они всегда смелее, потому что им нечего бояться) кричали ему  в
лицо свои упреки. Баллантрэ возвеличивали, как святого. Припомнили,  что
он никогда не притеснял арендаторов, чего он действительно не  делал,  -
только прибирал к рукам и тратил собранные деньги. Правда, иной  раз  он
бывал буен, но насколько же лучше откровенно буйный барич, который скоро
угомонится, чем скряга и выжига, который сидит, уткнув нос  в  приходные
книги, и выколачивает последний грош из бедного фермера.
   Одна потаскушка, у которой от Баллантрэ был ребенок и с  которой  он,
как все знали, обошелся очень дурно, стала ни с того ни с сего ярой рев-
нительницей его памяти. Однажды она швырнула в мистера Генри камнем.
   - А где добрый молодец, что доверился тебе? - крикнула она.
   Мистер Генри придержал коня и всмотрелся в нее. С губы у него стекала
кровь.
   - Это ты, Джесс? - сказал он. - И ты тоже? А ты бы должна была  знать
меня лучше.
   Ведь он все время помогал ей деньгами.
   Женщина схватила еще один камень и замахнулась им,  а  мистер  Генри,
чтобы заслониться, поднял руку, державшую хлыст.
   - Как! Ты хочешь ударить женщину? Ах ты пащенок! -  закричала  она  и
убежала, причитая, словно он в самом деле ее ударил.
   На другой же день по всей округе, словно пожар,  разнесся  слух,  что
мистер Генри избил Джесс Браун, да так, что она едва не умерла. Я приво-
жу это в пример того, как нарастал снежный ком и как одна клевета порож-
дала другую, и мой бедный господин был наконец настолько  опорочен,  что
стал домоседом не хуже милорда. Дома он ни разу, в этом вы  можете  быть
уверены, не промолвил ни слова жалобы; самый повод для клеветы был слиш-
ком больным вопросом, чтобы его затрагивать, а мистер  Генри  был  очень
самолюбив и упорен в своем молчании. Старый лорд, должно быть, слышал об
этом кое-что от Джона Поля, а то еще от когонибудь; во всяком случае, он
должен был заметить изменившееся поведение сына. Но даже и он, вероятно,
не представлял, насколько далеко зашло дело. А что до  мисс  Алисон,  то
она всегда последней узнавала новости, да и тогда  они  ее  интересовали
меньше всех.
   В самый разгар этого брожения  (которое,  по  необъяснимым  причинам,
утихло так же быстро, как и возникло) в ближайшем к  Дэррисдиру  городке
СентБрайде, что на Свифте, происходили выборы; ожидались волнения, - ка-
кого рода, я позабыл, если когданибудь об этом и  слышал.  Поговаривали,
что еще до наступления ночи не обойдется без проломленных черепов и  что
шериф послал за солдатами чуть ли не в Дэмфрис. Милорд считал, что  мис-
тер Генри должен непременно присутствовать, и доказывал,  что  ему  надо
появиться ради репутации семьи.
   - Не то пойдут разговоры, - сказал он, - что мы не верховодим у  себя
же в округе.
   - Ну, не мне верховодить в нашей округе, -  сказал  мистер  Генри,  а
когда милорд продолжал настаивать, добавил: - Уж  если  говорить  чистую
правду, я боюсь показаться при народе.
   - Вы первый из Дэррисдиров говорите такие слова! - крикнула мисс Али-
сон.
   - Мы поедем все трое, - сказал милорд и действительно влез в свои са-
поги (впервые за четыре года; и покряхтел же Джон Поль, натягивая их  на
милорда!).
   Мисс Алисон облачилась  в  амазонку,  и  все  втроем  они  поехали  в
Сент-Брайд.
   Улицы были полны всякого сброда со всей округи, и едва мистера  Генри
приметили, как начался свист, и улюлюканье, и крики: "Иуда!  ",  "А  где
брат твой Джеме? ", "Где его молодцы, которых ты продал? ". В него  даже
кинули камень; но большинство не поддержало этого из уважения к  старому
лорду и мисс Алисон. Десять минут было достаточно, чтобы милорд  убедил-
ся, что мистер Генри был прав. Он не сказал ни слова, но повернул коня и
поехал домой, понуря голову.
   Ни слова не сказала и мисс Алисон, но тем больше мыслей промелькнуло,
должно быть, в ее голове; и, должно быть, гордость ее была уязвлена, по-
тому что она была Дьюри до мозга костей; и, должно быть, сердце ее смяг-
чилось при виде того унижения, которому безвинно подвергся ее  родич.  В
эту ночь она не сомкнула глаз. Я часто порицал миледи, но когда я предс-
тавляю эту ночь, я готов простить ей все. Наутро она первым долгом спус-
тилась вниз и подошла к старому лорду.
   - Если Генри по-прежнему домогается меня, - сказала она, -  он  может
получить меня.
   А ему самому она сказала по-другому:
   - Я не приношу вам любви, Генри, но, видит бог, всю жалость, на кото-
рую я способна!
   Первого июня 1748 года их обвенчали. А в декабре этого же года я слез
с лошади у дверей большого дома Дэррисдиром, и с тех дней я поведу расс-
каз о событиях, которые развернулись у меня на глазах, с точностью  сви-
детеля, дающего показания в суде.